Hackfleischprinzessin

"Этот человек ест человеческую плоть. Он смотрит на меня, и я вижу гнев. Немного желания. Но больше всего — голод. Пожалуйста, не заставляй их показывать моё тело". Ох, Вэйлон... Я должна была начать со вступления, до того момента, когда мои глаза встретились с глазами его. Я должна была. Но я не. Ты знаешь лучше меня — мне не занимать красноречия, это мой никчёмный дар, доставшийся от матери, а матери от матери, проклятие дочерям Евы, чья крайняя чужая фамилия теперь Парк. Это всё ещё я, та самая Лиза Парк. И я облажалась. Запомни, Вэйлон, заруби себе на носу, выскреби на изнанке лобной кости: ни за что не нажимай кнопку "отправить". Просто не нажимай чёртову кнопку — она, протёртый кусок пластмассы который ты ударишь пальцем, и улетевший в паутину нарисованный конвертик станут твоей последней ступенькой на пути в Ад. И ты оступишься, упадешь и разобьёшь лицо. Разбитые лица здесь повсюду. И кровь, много крови. Ты помнишь какой пугливой я была? Как нервничала по пустякам? Теперь моё естество — сталь, из которой отольют кровосток ножа. У меня больше не трясутся ни ладони, ни колени. Даже сейчас, я пишу тебе это письмо и не грызу карандаш. У меня стокгольмский синдром. Но иначе я бы сошла с ума. Я облажалась, Вэйлон, я здорово так накосячила — и лучше бы они сразу убили меня, чем засунули в эту чёртову машину. Что-то закоротило у меня в голове и только очнувшись, после пережитого насилия, того самого, о котором ты мог подумать, с мельтешащими перед глазами жуткими картинками, я поняла: не зря. В тот самый, именно в тот, момент я полностью взяла на себя ответственность. Я не только видела что они делают с беззащитными, грешными, конечно, но связанными по рукам и ногам, людьми. Я прочувствовала это на своей шкуре. В своих изнасилованных мозгах. Жалость — это так... глупо. Парень... мужчина, чьего лица я теперь уже и не вспомню, кричал, что я могу его спасти. Не только его, всех. Как жаль, что он ошибался. Я оказалась ни на что не способна. Я плутала по коридорам лечебницы чудом, милостью её пациентов, пощадивших тщедушное тельце, всё ещё живая и невредимая. И, представляешь, я оказалась настолько бестолковой, что даже не подумала хоть чем-то вооружиться кроме дурацкой видеокамеры. Твоя Лиза, Вэйлон, — круглая дура. Я встретилась с ним на кухне. Затрудняюсь ответить, не помню, что именно я искала. Нашла — каннибала. Первое, на что я обратила внимание: у него в руках циркулярная пила. Второе: полностью обнаженный. Третье: поедает человека. Я так и застыла с прогорклым комом в горле, повесилась на невидимых цепях, как глупая марионетка, не останавливая прайм-тайм репортаж с места событий. Наверное, камера-то меня и выдала, предательски запищав, извещая все сущее о том, что батарейка сдохла, как должна бы и сдохнуть новоявленная морфогенетическим двигателем репортёрша. Или просто было не слишком-то и темно. Или... чёрт, я не знаю. Не знаю что. Я бросилась прочь, в призывно открытую дверь, ещё не осознавая насколько же я бестолочь, жертва, "мясо", как он кричал мне вслед. Я бежала практически наощупь, подскальзываясь босыми ногами на упругих распластанных кишках, свежих, как теперь вертится на языке, на вязкой сворачивающейся крови, я собирала синяки по углам, запиналась о каждый, мать его, каждый не к месту брошенный стул. "Моё мясо", — кричал он мне вслед, — "Накорми меня". Если бы всё было так просто! О, да, Вэйлон, я бы могла накормить его, в конце-то концов, у меня муж и двое сыновей. Неужели я, по его мнению, совершенно не смыслю в том, как насытить мужчину? А знаешь что теперь возглавляет топ-10 самых страшных вещей по мнению Лизы Парк? Тупики. Я стала пойманной на свет бабочкой. Меня заключили в стеклянную банку, обломав крылья, и со скрипом завернули металлической крышкой. Я так отчаянно билась, надеясь найти хоть какую-нибудь щель, крошечную лазейку, что содрала руки в кровь — мои ступни измолотили в фарш труп несчастного пациента, нашедшего в уголке своё последнее пристанище, ещё не подозревающего о своей звёздной роли. Я стремилась куда угодно, наверх, вниз, прочь, прочь от визжащей циркулярной пилы, от оскалившегося мужчины, чьих слов я и не хотела в ту секунду разбирать. "Покорми меня". И занесённая надо мной пила заглохла. Может, закончилось топливо. Я вообще не представляю как она работает. Он замешкался — а я... я сделала то, на что, наверное, способна только отчаявшаяся женщина. Я вырвала потроха из окоченевшего трупа, вырвала одной рукой, и, не давая себе ни возможности думать, жадно впилась в мёртвую плоть. Я солгу, если скажу, что меня не тошнило. Я глотала кислую рвоту, пальцами заталкивая скользкие куски мяса в глотку. Я давилась, но жрала: на зубах лопались кровеносные сосуды, скрипели мои собственные волосы, которые тоже оказались во рту. Вонючая трупятина, человечина, лезла обратно, заставив меня как птенца задрать голову, чтобы склизкая субстанция провалилась в пищевод. Но когда я сделала последний глоток, смердящий гнилью и тухлятиной, когда выдохнула — что-то во мне оборвалось. Он смотрел на меня. "Моё... мясо". И я мысленно поставила галочку о том, как интересно сменился его акцент со слова "мясо" на слово "моё". Он, этот мужчина, каннибал, людоед, — смотрел на меня. И в его взгляде больше не было ни гнева, ни голода. Зато желание выплёскивалось через край. Я всё-таки да. Вступление закончилось. У меня стокгольмский синдром. Пожалуйста, Вэйлон, пусть это будет он и поэтому, молю тебя, ни за что меня не спасай. Он оказался таким красивым. Ниже тебя, намного жилистее и худее, весь в татуировках и с глубоко посаженными глазами. Зелёного, кажется, цвета. Я не уверена, в самом деле. "Как тебя зовут?" — он спросил так, как будто и не было никакой погони, как будто не меня он хотел освежевать и съесть. Я ответила как есть. Лиза. Но ему моё имя не пришлось на... вкус. "Плоть", — прошипел он мне на самое ухо, дотрагиваясь до воспалённой кожи сальными волосами, — "Моя плоть". Плоть — это не равно мясо. Мясо ты употребляешь в пищу, а из плоти состоишь сам. Я и выиграла, и пропала. О, чёрт, как же я пропала... моё сердце стало барабанным боем, когда он уставился мне в лицо. "Ты принадлежишь мне", — его голос, яд, такой спокойный и сильный, настолько проникновенный, что крик оказался бы менее болезненным для тяжёлой головы, — "И я разорву тебя на части, если того пожелаю". Мне узлом скрутило низ живота. Скручивает и сейчас, стоит мне только вспомнить это мгновение, мгновение, когда он был максимально близко, как никогда больше. Да, потому что — это всё. Между нами ничего не было, только постоянные взгляды, взгляды, светящиеся глаза, свежевыпотрошенные трупы, сродни дани, жертвоприношению. Но... прости меня, Вэйлон. Я изменилась. Я — острия фрезы. Другая женщина. И её, эту женщину, ты не должен вызволять. Ты не должен рисковать собой, сыновьями, не должен отправлять писем. Запомни, настолько крепко, насколько можешь — это всё, что обязано остаться у тебя от меня. Вэйлон, прошу... Не заставляй их показывать моё тело.