***
Он возник на пороге её квартиры словно ниоткуда, растерянный, нервный, с тревожными глазами и стертыми в кровь ладонями. Он схватил её за руку, и на одном дыхание выдал, что им непременно нужно на Меридиан, чтобы спасти кучку повстанцев от Фобоса и с помощью портала укрыть их в Хитерфилде, пока не стало слишком поздно. Времени собирать Стражниц не было, и они скользнули в портал. Вилл помнила каждую деталь того дня так явно, будто это было вчера. Помнила почерневшие, угрожающие небеса с нависающими тёмными тучами и мигающие в дали яркие вспышки молнии, сопровождаемые оглушающими раскатами грома. Помнила мучительные вздохи и ужасающие крики раненых поверженных мятежников. Помнила, как на лице князя Фобоса восторжествовала ликующая улыбка, когда он заметил её посреди поля боя без подруг и стихий. И пока Калеб помогал своим людям укрыться на Земле, Сердце Кондракара и его Хранительница оказались под прицелом Фобоса. Вилл помнила, как обжигающая вспышка тёмной магии проскользнула мимо неё, и угодила в плечо сбивающего её с ног Калеба. Она ощущала его теплую руку, сжимающую её талию, и слышала тихий, болезненный стон, слетевший с его губ. Вандом вспоминала, как тряслись её руки, когда она открывала двери своей квартиры, шумя ключами, пока Калеб, привалившись к ближайшей стене, упрямо сжимал зубы, чтобы Стражница не догадывалась о том, какая боль сковывает его тело. Чтобы не знала, насколько нестерпимо это чувство, что предназначалось ей, и как трудно ему сейчас удержаться на ногах и не впасть в блаженное забытье. Калеб принял удар на себя. Он спас её жизнь, и теперь ничто, кроме желания отплатить ему тем же, не заполняло её. Спасти его. Любой ценой. Пятнадцать минут Вилл искала в гугле ответ на то, что лучше всего помогает при глубоких ожогах, ещё столько же потратила на то, чтобы сбегать в ближайшую аптеку. Калеб мученически вздрагивал при каждом её прикосновении к обожжённой тёмной магией коже, и Вилл едва останавливала себя, чтобы не заплакать. Ей стоило отвести его в «Серебряный дракон», но Калеб был так слаб, а портал открылся так близко к её дому, что Вандом не решилась мучить его долгой дорогой. После нескольких часов терзаний и лихорадки Калеб впал в тревожный сон, прямо в спальне Вилл. Девушке повезло, что мать укатила в командировку на пару дней, и квартира была полностью в её распоряжении. Вилл боялась касаться Калеба чаще, чем того требовало его состояние, она и так чувствовала необъяснимое чувство вины перед Корни, но ещё сильнее Вандом боялась оставлять мятежника одного, крутясь вокруг него весь вечер. Готовясь ко сну, она нервически пыталась сообразить, как ей поступить. Как будет правильно? С одной стороны была Корнелия, которая захочет задушить её, если узнает; с другой Калеб, которому может стать хуже, и, наконец, её мать, которая может вернуться раньше. Если Сьюзен застанет парня в комнате дочери, то посадит чадо под домашний арест как минимум до старости, а во время войны на Меридиане этого никак нельзя было допустить. Оставшись в одной комнате с Калебом, Вилл имела хоть мизерный шанс спрятать его от матери. Неловко отодвинув кончик одеяла, Вандом легла на самой краешек своей кровати, стараясь не соприкасаться с Калебом. После полуночи боль вернулась к нему с новой силой, и он начал беспокойно вертеться, покрываясь холодным потом и содрогаясь в ознобе. Трижды Вилл бегала в ванную, чтобы сменить ему повязку, проклиная себя за то, что возомнила, что справится сама, а не отвела Калеба к бабушке Хай Лин. Вандом ненавидела себя за то, что была достаточно наивна, чтобы поверить, что всё будет хорошо. Калеба трясло от холода, и его руки лихорадочно нашли её. Силой притянули к себе, прижимая к груди, и Вилл смогла расслышать бешеный ритм его сердца и не решилась сопротивляться. От Калеба сильно пахло мазью, которой она недавно смазала его плечо, чем-то травяным и приятным, лунный свет падал на его лицо, проходя сквозь незашторенное окно, и Вилл рассмотрела каждую его частичку, словно видела этого парня впервые. У него были длинные ресницы, россыпь мелких родинок на щеках и крохотный шрам под глазом, о котором знала, наверное, только Корнелия. Сухие из-за температуры, потрескавшиеся губы впервые за всё время выдали лёгкий намек на слабую улыбку, Калеб перестал морщиться и трястись и провалился в долгий сон до самого утра. Вилл же, напротив, больше не могла заснуть. Раньше она часто лежала точно так же с Мэттом, но почему-то сейчас все чувства были совершенно новыми и смешанными. Калеб тихо дышал в её макушку, обдавая теплым дыханием, опустив руку с её талии на бедро. Её герою это позволено. Он спас её жизнь, обрёк себя на страшные муки, и теперь Калеб отчаянно нуждался в Вилл. Вандом тихо вздохнула, прижимаясь ближе, оплетая парня руками, позволяя своему дыханию вольно гулять по его шее. Вилл закрыла глаза, но так и не уснула, только тихо молилась о том, чтобы эта ночь побыстрее закончилась, и главное — чтобы Калеб выжил.***
Три дня спустя девочки с любопытством допытывали Вилл, почему её не было в школе. Все, кроме Корнелии, Корни как обычно было плевать на Вандом и всё, что с ней связано. Вилл отвечала, что плохо себя чувствовала, потому что признаться, что всё это время она заботилась о больном Калебе и не потрудилась поставить Корнелию в известность, всё равно, что подписать себе смертный приговор. Девушка подозревала, что обыкновенной истерикой Хейл дело бы не обошлось, узнай Корни, что происходило в квартире её главной соперницы последние дни. Вилл это понимала. Калеб это понимал. Поэтому, как только он окреп достаточно, чтобы подняться на ноги, он попросил её открыть портал на Меридиан. Вилл подчинилась беспрекословно, хотя и беспокоилась за него. Калеб ушёл не прощаясь, хотя ему было ещё что сказать. С другой стороны, мятежник изрек ей достаточно, будучи в бреду, утопая в пронизывающей его боли, сминая простыни в кулаках и прикусывая щеки, чтобы не кричать. Калеб и подумать не мог, что ему когда-нибудь доведётся испытать такую сильную агонию, но даже тогда он не сожалел о своем решении прикрыть Вилл собой. Ему казалось, что он сгорал заживо, и пересохшие губы шептали сами: «Корнелия…» «…чертова ледяная королева…» «…тебя… слишком… слишком сложно любить…» «…ты слишком сложная… для парня вроде меня…» «…она… она совсем другая… она может думать о ком-то кроме себя…» «…а еще она умеет заботиться». Вилл не хотела знать, кто эта загадочная «она». Вандом и так считала себя предательницей, и, пускай они с Конелией никогда не были особо близки, она не смела вести себя так с её парнем. Если Корни узнает, она никогда не простит Вилл. И Калеба тоже.***
Вилл тихо выдохнула и сделала один крохотный, неуверенный шаг к Калебу, но тут же отшатнулась обратно. Нет, она не может его коснуться. Он принадлежит Корнелии. Но ведь он не какая-то вещь, чтобы принадлежать кому-то. Вандом покраснела, густо заливаясь от шеи до лба, поражаясь собственным мыслям, а Калеб, застыв у окна, словно перестал дышать.***
После того случая, Вилл приходится ждать встречи с Калебом целых две недели, и, когда она наконец видит его, улыбающегося и полного жизни, девушка не может скрыть счастливую улыбку. Вандом почти кидается в объятия парня, но Корнелия опережает её на какие-то пару секунд. И Вилл впивается ногтями в ладони, плотно сжимая губы в одну тонкую линию, и, только разжав руки, замечает под ногтями свежие сгустки крови. Хуже того, пока Корни висит у Калеба на шее, он не сводит внимательного, задумчивого взгляда с её подруги. Вилл встречается с ним взглядом и задирает подбородок вверх, мол, «мог бы хоть намекнуть, что с тобой всё в порядке, я тут с ума сходила». А потом та же фраза звучит из уст Корнелии, на этот раз вслух и чтобы все слышали. — Снимите себе комнату, — советует Урия, пошатываясь, проходит мимо, зажав в зубах косячок. Корни отвечает ему нечто остроумное, и девочки хохочут, но Вилл не обращает на это никакого внимания и на несгибающихся ногах идёт прочь, кидая на прощание подругам пару фраз о матери, которая просила вернуться домой пораньше, куче домашки и неотложных делах. Вилл невдомёк, что девочки, переглядываясь, думают о том, что всё это очень странно, что у них тоже есть глаза и они всё видят, только не до конца понимают.***
Калеб любит только Корнелию, убеждает себя Вилл, пустыми глазами уставившись в телек. Мятежник, наверное, и не догадывается о том, что Вандом тоже девушка. Мать приходит домой рано, бросает дорогую бежевую сумку на пол в прихожей и, не потрудившись даже скинуть туфли на высоком каблуке, падает на диван рядом с дочерью. — Дерьмовый день? — спрашивает Вилл у матери, и та рассеянно качает головой. — Я же просила тебя не выражаться подобным образом, — устало отвечает Сьюзен, но, тяжело вздохнув, когда Вандом-младшая уже съёживается под её строгим взглядом, добавляет: — Это очень мягко сказано. Вилл понимающе кивает и, закусив губу, думает о том, что стоит и чего не стоит сейчас говорить. Они с матерью никогда не были особо близки, и говорить с Сьюзен для девушки то же самое, что плясать на пороховой бочке с зажигалкой в руках. Одна искорка — и всё взлетит на воздух. — Никогда не доверяй мужчинам, — говорит Сьюзен. — Все они дети, а я хочу, чтобы ты никогда ни от кого не зависела, только так ты будешь, — «такой же одинокой, как и ты», мысленно замечает Вилл, — свободной в выборе. Свобода. Красивое слово, и сейчас Вандом-дочь и Вандом-мать с удовольствием обменяли бы её на то, чтобы засыпать с любимыми и больше не чувствовать себя такими одинокими. Вилл взглянула на мать, которая — она могла поклясться — собиралась расплакаться, и быстро проговорила, сдавленным голосом: — Можем заказать пиццу, включить самую слезливую мелодраму и утопить калории в слезах. Сколько бы они ни ссорились и злились друг на друга, Вилл отчаянно не хотела, чтобы её мать страдала, и могла бы убить любого, кто сделает ей больно. Сьюзен улыбнулась и миролюбиво кивнула, поцеловав дочь в макушку. И как только Вилл вернулась, сделав заказ в ближайшей пиццерии, с пачкой дисков в руках, мать спросила у неё: — Как дела в школе, Вилл? — Девушка постановила, что мать спрашивает про учебу, и не могла решить, стоит ли говорить про двойку по физике, тройку с минусом по биологии, и стабильную двойку с минусом в пол страницы по математике. Пожалуй, о тройке всё же можно сказать. — Тебе всё ещё нравится тот мальчик — Мэттью? И неожиданно для самой себя, Вилл искренне мотает головой, в первый раз осознавая, что не думала о Мэтте уже очень долго, и, даже наткнувшись на него в коридоре, не обратила никакого внимания. — Думаю, сейчас я завишу только от тебя, ма, — и это самая откровенная ложь в её жизни.***
Корнелия так изящно восседала на лавочке, словно она сидела не в парке Хитерфилда, а как минимум в тронном зале с короной на голове. Короткая юбка не скрывала её длинные ноги и округлые бедра, а белая блузка идеально подчеркивала уже налившуюся грудь. И Вилл почти со злобой подумала, что в Корни есть всё, чтобы нравиться парням. Нравиться Калебу. Куда уж Вандом с её мальчишеской фигурой, костлявыми ногами и маленькой грудью до первой красавицы школы — Корнелии Хейл. Блондинка легко поправила волосы, словно на секунду усомнившись, что они идеально спадают на плечи и спину, прежде чем нахмурить брови и надуть пухлые губы. И, несмотря на то что разговор подруг был сосредоточен на повстанцах и предстоящей битве, как ни в чем не бывало выдала: — Ну почему вас всех волнует исключительно война? Вилл поразилась этому вопросу, чувствуя, как в ней закипает гнев, и уже была готова ответить что-то грубое, но Ирма опередила её. Ставить Корни на место — её работа. — Потому что, наверное, она неизбежна, прямо как Корнелия Хейл, которая не может стерпеть разговор, не крутящийся вокруг её персоны, даже если мир на грани войны и тиран стремится к власти. Даже не знаю, кто хуже: Фобос или ты, Корни, — выдала Ирма почти нараспев, после отправляя в рот горсть соленых орешков. Хейл проигнорировала нападки Лэр, что было крайне удивительно и объяснялось лишь тем, что есть тема, волнующая Корнелию сильнее, чем вечное соперничество с Ирмой. — Калеб, он… просто постоянно говорит об этом, я уже не помню, когда мы говорили о чём-то другом. Мне так это надоело! У меня и так депрессия, а ещё и он тоску нагоняет. Хай Лин говорила что-то ободряющее, Тарани согласно кивала, Ирма, переставшая слушать с самого начала, беззаботно грызла шоколадку, которую с утра подарил ей Мартин, а Вилл едва заметно вздрогнула, думая: по крайней мере, с тобой он хотя бы говорит.***
Когда они возвращаются на Меридиан, восстание набирает всё более серьезные обороты, и Калеб встречает их возле портала. Он отстранённо кивает Корнелии, и на лице той застывает молчаливая, ледяная ярость, а взгляд повстанца на несколько секунд задерживается на Вилл.***
Вилл возвращается домой и, кинув ключи на столик в прихожей, устало стягивает с себя ботинки, без особого энтузиазма прослушивает сообщения от матери: что-то о загруженности на работе, просьбе поужинать пиццей и сделать все уроки. Девушка вздыхает и набирает номер пиццерии, в животе неприятно урчит и ужасно хочется смыть с себя все напоминания о сегодняшнем сражении на Меридиане. Вандом решает поужинать, лежа в горячей ванне, прослушивая любимые песни. Это кажется Вилл замечательным планом и лучшим завершением тяжелого дня, и, когда в дверь нетерпеливо стучат, она хватает наличные, оставленные мамой на столике в прихожей, и резко распахивает дверь. Несколько мгновений она не дышит, а когда снова начинает, в горле уже стоит ком, ладони нервно сжимают купюры до тихого хруста. — Что ты здесь делаешь? — только и может выдавить Вилл, а голос её звучит гораздо грубее, чем ей бы хотелось. — Хотел поговорить с тобой, — неуверенно произносит Калеб, разглядывая её, застыв в дверном проёме. — Я очень устала и думаю, ты тоже. Мы можем отложить это до завтра? — просит она, не представляя себе, что делать. Вилл так хочется, чтобы он был рядом, и этого же она боится больше всего на свете. Ещё Вандом беспокоится, что притяжение окажется сильнее неё, и она, не сдержавшись, попробует поймать его губы и, вне сомнений, будет опозорена. Калеб рассмеётся и скажет, что любит только Корнелию. Его драгоценную Корнелию. — Сегодня я много раз чуть не погиб, Вилл, я не жалюсь, риск того стоит. Но я больше не могу откладывать этот разговор.***
Свою небольшую победу девочки предлагают отметить в «Серебряном Драконе», и Вилл с удовольствием пошла бы с ними, если бы не стёртые после неловкого падения колени и небольшая шишка на лбу. Вандом уходит домой, и через пятнадцать минут после этого Калеб объясняет Стражницам, что очень устал и тоже отправится домой. И под напористым взглядом Корни разворачивается к оставленному для него порталу, когда на самом же деле идёт к дому Вилл Вандом.***
Вилл очень хочет злиться на Калеба, за то, что он всё так усложняет, за то, что Корнелия тоже его любит; но злится девушка лишь на себя за глупость и наивность, за то, что отчетливо хочет парня своей подруги и не может с собой совершенно ничего сделать. Вилл снова хочет просыпаться с Калебом, чувствовать его прикосновения, заботиться о нём, разговаривать с ним, всё что угодно, но быть рядом. Повстанец не говорит ни слова, и Вандом не выдерживает: только что он касался её, как возлюбленной, а сейчас словно не может побороть отвращения и взглянуть на неё. — Диалог предполагает, что хотя бы один из нас должен говорить, — замечает девушка; и Калеб поворачивается к ней, глубоко втягивает воздух через ноздри, словно подготавливаясь к чему-то каторжному. — Я… Ты… — он не знает, как начать, и Вилл подходит ближе, сама на зная зачем, возможно, потому, что уже изголодалась по его прикосновениям и понятия не имеет, как выдержала все эти разлуки с ним. — Думаю, у меня вряд ли получится что-то с Корнелией, — выдает Калеб, и Вандом жадно глотает воздух, не веря своим ушам. — Но почему? Кажется, она без ума от тебя, — отпускает девушка, не зная, что чувствует на самом деле, радуется она или расстраивается. Корни считала Вилл своей соперницей с того момента, как Сердце Кондракара выбрало её, и, видимо, не зря. — Она без ума только от себя, — произносит мятежник как-то сердито. — Мне надоело пытаться растопить ледышку. — И то верно, но ты ей тоже нравишься, — отчего-то Вандом изрекает совсем не то, что хочет сказать, скорее, то, что говорить правильно. Потому что, какой бы стервой ни была Хейл, она одна из её подруг, одна из Стражниц, и ничего важнее этого маленького братства для Вилл не существует. Однако, может быть, только Калеб… — Думаю, дело в том, что она мне больше не нравится. В смысле, кто может втюриться в девушку, которая влюблена только в свое отражение в зеркале? — делится Калеб, отчаянно желая, чтобы Вилл поняла. — Зачем ты пришел, Калеб? Она моя подруга, я не хочу обсуждать её и не хочу, чтобы ей было больно. Вилл переступает с ноги на ногу, почти не чувствуя боли в стертых коленках, почти не умирая под взглядом повстанца и почти не испытывая желания прижаться к нему и наконец снова почувствовать его. — Тогда почему ты так смотришь на меня? — спрашивает Калеб с какой-то ироничной улыбкой. — Как я смотрю на тебя? — в тон ему отвечает Вилл, складывая руки на гуди в оборонительной позиции. — Как будто хочешь поцеловать меня, — продолжает гнуть свою линию Калеб, пока Вандом краснеет ещё сильнее. Она чувствует, как кровь пульсирует у неё в щеках, и девушке хочется ударить мятежника по самодовольному лицу за то, что он так легко играет её чувствами. — Ты не в себе, Калеб, — желая урезонить парня, чеканит Вилл и прямо смотрит в его глаза, в которых за долю секунды откровенное веселье сменяется пугающей серьезностью. — Скажи, что между нами ничего нет, Вилл, что ты не чувствуешь того же, что и я… — просит Калеб, и Вилл едва не теряет равновесие. Она так хотела, чтобы он сказал нечто подобное, но вместо того, чтобы быть на седьмом небе от счастья, Вандом напугана. — Ты должен уйти, — просит Вилл, зная, что так будет лучше. Лучше для Корни, во всяком случае… — Даже если я до конца жизни буду сожалеть об этом, я всё равно это сделаю, — и это звучит скорее угрожающе, но что-то в его взгляде успокаивает Вилл. — Остановишь меня? — спрашивает он дрожащим голосом, и Вандом уверенно качает головой. — Останови меня! — просит Калеб тем же лихорадочным голосом, как когда он едва не умирал в её комнате, и теперь Вандом страшно хочется ему поддаться, даже если Корни никогда не простит их обоих. Его губы теплые и мягкие, немного властные, но нежные. И Вилл прижимается к его груди, отчаянно желая быть как можно ближе, не выпускать его, насытиться и не чувствовать себя одинокой без него. Теперь Вилл не может понять, как так долго могла жить без него, и Калеб думает о том же. В конце концов, Хранительница Сердца Кондракара сможет уберечь и его сердце.