Самый лучший кофе на Пандоре

      Восемь утра. Тут фургон останавливается в восемь, в девять он стоит недалеко от бастиона Кровомесов, в десять переезжает в Нагорье, с одиннадцати до трёх разъезжает по Пескам, делая небольшие остановки то тут, то там, а после бороздит ущелье Отмороженных и Южный шельф аж до восьми, чтобы в конце скрыться за стенами убежища аж до самого утра. И снова тут, в Три рога водоразделе первая остановка.       Около ещё закрытого окошка начинает выстраиваться нестройная гомонящая очередь из самого разнообразного сброда Пандоры. Ухмыляются кочевники, визжат в шуточной потасовке психи, лыбятся своими полу-беззубыми ртами мародёры, повесив маски на пояс. Чуть в стороне даже стоит один голиаф, непривычно смирный и тихий. Открывается дверь и с водительского сидения спрыгивает мелкая девчонка, надувая огромные пузыри из ярко-розовой жвачки, такой же как и цвет её волос, стянутых в куцый хвостик на макушке.       Из замызганного барака, завешенного грязной рваной тряпкой, с дикими визгами выскакивает псих-самоубийца и, гордо подняв над собой гранату, с только что выдернутой чекой, несётся к очереди. Она одним молниеносным движением вскидывает дробовик, тут же спуская курок. Прямо в голову, а затем продырявленное тело от взрыва разлетается на тысячи мелких частичек, разбрасывая по округе ошметки мяса с каплями крови. Одновременно с этим лопается очередной пузырь на её жвачке. Он готов поклясться, что она сейчас устало качает головой: "В который раз одно и то же", но с его места этого не видно и он может только предполагать.       — КИШКИ В ЛИЦО!       Боже, он снова орёт какую-то омерзительную чушь. Псих снаружи радостно скалится, подпрыгивает от нетерпения, заведённый видом крови, хочет с разбегу врезаться в толпу, прокатить людей в очереди на мясном велосипеде. Он же хочет хлопнуть себя по лицу, но всё что ему остаётся — назойливо капать психу на остатки мозга, надеясь что и в этот раз беспрерывного зудения будет достаточно для того, чтобы этот придурок не испортил всё к чёртовой матери и не нарвался на дробовик этой прекрасной леди.       Он наблюдает, как она убирает ролеты, раскрывает тент, поднявшись на носочки, так что из-под коротких шорт выглядывает аппетитная задница. Псих хочет вырвать ей ноги, снова орёт свою омерзительную дурь и прыгает в нетерпении. Он, назойливый голос в голове, хочет пройтись по ним руками, проверить, на самом ли деле у неё на ощупь такая нежная, бархатная кожа, как он представляет в своих фантазиях.       Она накидывает на шею фартук из кожи скагов и включает яркую неоновую вывеску с ухмыляющимся черепом, в которой не работает несколько лампочек. Очередь оживляется, первые посетители подходят ближе, а она уже отворачивается, ловко управляясь со своей старой, изрядно потрёпанной кофе-машиной. Стаканчик-деньги-стаканчик. С кем-то она перекидывается парой слов, кого-то хлопает по плечу, кому-то направляет дуло дробовика прямо в голову под смех и улюлюканье других.       Он спускается вниз со своего камня, когда перед фургоном уже практически никого не остаётся, только несколько мародёров сидят прямо на земле с бумажными стаканчиками. По пути попадается слишком назойливый скаг, и он не задумываясь вонзает лезвие в череп, застрявшее в омерзительной туше по середину. Ему противно, психу весело, и он, опершись ногой на скользкую от слизи шею, дёргает пилотопор на себя, сопровождая действия громкими криками: — Я ЗАСУНУ СВОЮ БОЛЬ В ТВОЮ ДУШУ!       В этот раз хоть что-то приличное.       Девчонка поворачивается и растягивает губы в задорной улыбке, когда он останавливается перед её фургоном.       — Я КОНДУКТОР ДОЛБАННОГО КАКАПОЕЗДА!       — Да-да, я знаю, и тебе привет, здоровяк, — маленький кулачок врезается в его широкую грудь. Щекотно. Даже если бы она била в полную силу, он бы вряд ли что-то почувствовал кроме щекотки. Руки сами собой выкладывают из кармана на прилавок рядом со стареньким кассовым аппаратом несколько крупных клыков мордоплюя и чей-то глаз, с тянущейся ниточкой нервов в засохшей зелёной слизи. Он уже и не помнит, какой бедняга попался им по дороге. Девчонка тяжело вздыхает, строго качает головой, но всё равно сгребает всё это богатство в небольшой тканевый мешочек, и разворачивается к своей кофе-машине, перемотанной в нескольких местах скотчем. — Снова без денег, бартер. И что мне с тобой делать?       — Я ЗАСУНУ ПОПУГАЯ В КЛЕТКУ ИЗ ГРУДНОЙ КЛЕТКИ!       — Воу, полегче, только животных для полного счастья мне и не хватало, — но несмотря на строгий тон, она всё равно продолжает улыбаться, поглядывая через плечо. А он, как заворожённый, пялиться на её лицо с милыми ямочками на щеках и татуировкой под голубыми глазами в виде бутафорской слезы, на её задницу, обтянутую слишком короткими шортами, рассматривает ноги, узкую талию с плотоядным улыбающимся цветком на поясице, и надеется, что когда-нибудь из его рта вылетит что-то помимо этого омерзительного кровожадного трэша, что-то что будет хоть отдалённо напоминать комплимент. А пока можно только мечтать, будучи запертым голосом внутри этой пустой черепной коробки. — Держи, здоровяк, твой кофе.       Она протягивает ему бумажный стаканчик с корявым смайликом на боку, всё ещё улыбаясь, запрыгивает на свой прилавок, и, болтая в воздухе своими хорошенькими ножками, лукаво смотрит на него из-под ресниц. Он отстёгивает маску и тащит ко рту стаканчик, слишком маленький для его огромных ладоней. Бумага под пальцами мнётся, часть жидкости расплёскивается по дороге, стекает на грудь. Но даже те крохи, которые он в целости доносит до рта, кажутся поистине божественными. Чёрный, крепкий, с лёгкими нотками корицы, каких-то местных трав и парой капель молока. Горячая жидкость проносится по горлу, воскрешает в памяти те забытые ощущения, когда он ещё был нормальным человеком, когда мог управлять этим телом.       Хочется мурлыкать, как котёнок, и тереться об её крохотные ладошки. Хочется улыбнуться в ответ. Хочется продлить эти божественные мгновения, поднимающие в нём все остатки человечности из глубоких уголков души. Хочется ещё кофе, но псих уже натянул на лицо обратно маску и радостно пританцовывает на месте, помахивая пилотопопром.       — Ты как всегда переводишь продукты, да и не платишь за кофе, — она продолжает улыбаться, смотрит на часы и, ловко спрыгнув с прилавка, начинает медленно закрывать свой фургон: сворачивает тент, пересчитывает наличность в кассовом аппарате, опускает ролеты.       Надо сказать ей спасибо, что у неё самый охрененный кофе на всей Пандоре. Да и сама она охрененная. И она ему дико нравится. Но сначала, хотя бы про кофе. Давай, вот сейчас.       — Я ХОЧУ РАСКРОШИТЬ ТЕБЕ ПОЗВОНОЧНИК!       Чёрт, опять вместо благодарности, из его рта вылетает эта омерзительная чушь.       Она смеётся, машет рукой и, больше не оборачиваясь, запрыгивает на водительское сидение фургона, чтобы спустя пару мгновений уже тронуться с места.       Что ж, он попытается завтра.