dharma

«Живи по правилам морали» — читает Рыжий на недавно выкрашенном заборе и плюет прямиком в середину надписи. — Пиздаболы, — делает вывод он, щелкает колесиком зажигалки и вдыхает в легкие дым со вкусом мандарина. До зимы еще далеко, но легкий привкус цитрусовых оседает на губах, и становится почти хорошо. «Гуань Шань, не делай этого» — вспоминает он теплый, мелодичный голос матери, и по телу ласточками пролетают мурашки. Маму слушать надо ведь? Даже когда дело касается мелких шалостей: стащить конфету у продавца сладостей, напугать соседского кота или, в конце концов, подраться с мальчишками со двора. Но мать всегда твердила — не стоит, а Рыжий делал, потому что еще ребенок и шило в жопе, потому что хотелось сильно, потому что он по крови — хулиган, каких мало. И теперь, когда она в слезах стояла, увидев вновь расквашенное лицо сына, то спустя уже семь лет он понимает — не стоило оно этого. Затылок жжётся тупой болью, а лицо саднит новыми ранами — идеальный микс для Рыжего, будто коктейль для завсегдатаев. Парень рукой ведет по рыжим прядям, ловит пальцами запекшуюся кровь и улыбается сам себе. — Такой кретин, Шань, — говорит себе и усаживается на бордюр, вновь щелкает зажигалкой и откидывает голову. По небу текут лиловые облака — закат приближается невесомыми шажками, и Рыжий вдыхает запах прокуренной улицы, борясь с желанием исчезнуть. И так всю жизнь — карабкайся, пока можешь, ломайся, но делай. «Гуань, ты моя опора», — говорила мать с самого детства, а за спиной от соседей он слышал: «пожалуй, будет как отец — таким же никудышным». И Шань с осознанного возраста чувствует себя побитым, даже если лицо не в ранах, а на теле нет гематом, потому что в душе — нет ничего кроме любви к маме и ненависти к себе. Просто не получается глушить чувство собственной ничтожности, лишь изредка получается позабыть о нем, когда в губах сигарета, а кожа помнит следы от чужих ударов. «Ты не будешь, как отец» — говорит сам себе и смаргивает наваждение, потому что густая червоточина внутри растекается по телу, и сама собой всплывает мысль: «Разве ты уже не такой же?». Папаша любил пускать жизнь по пизде, кутить до дрожи в конечностях, а потом заваливаться домой и дышать на них с матерью перегаром и отчаяньем. — Ебись оно конем, — Рыжий тушит окурок носком кеда и вновь смотрит на надпись. Шань думает, что возможно стоило бы переступить через себя (в очередной раз) и въебать судьбе с ноги прямо по выпирающей скуле. Парень поправляет воротник школьной формы, облизывает искусанные губы и решает — с драками покончит. Достает уже третью, подкуривает — обещает, что с сигаретами тоже, но позже. А пока надо идти домой, чтобы успеть до ухода матери, попросить прощение за себя такого непутевого и постараться делать вид, что он не разбит. В очередной раз. Жить по правилам морали — не для Рыжего, у него морали просто нет. Но он попытается стать лучше и изменит свою жизнь к ебеням.

***

— Мама, я приготовил завтрак! — кричит Рыжий с кухни, матерится сквозь зубы, потому что чуть не опрокидывает на себя горячую сковородку. Мать приходит в домашнем халате и пушистых тапочках, моргает сначала лениво, а потом слишком удивленно, будто завтрак ей приготовил Си Цзиньпин. — Милый, это так мило с твоей стороны, — она скользит по идеально поджаренным тостам с яичницей, берет в руки чашку с еще дымчатым кофе и смотрит на Шаня с испугом. Потому что он, черт возьми, не в спортивках. — Ну чего? — рявкает он, а потом зажмуривается сильно-сильно и делает короткие вдох-выдох. — Садись кушать, остынет. Мать улыбается так мягко, что сердце пропускает удар, и они садятся завтракать. Женщина все время не сводит взгляд с сына, ибо, срань господня, — он расчесался и, кажется, пытался как-то криво, но уложить непослушное пламя. Ссадины на лице сына из ярких и пестро-кровавых превратились в пастельно-приглушенные, а если смотреть долго, то можно даже наблюдать маленькие крапинки на впалых щеках и носе — проклюнувшиеся к весне веснушки. — Я закончил, — с еще набитым ртом говорит Шань и забирает свою посуду, становясь мыть ее, поворачивается к маме спиной, старается не ерзать задницей в недавно постиранных и еще не растянутых брюках. — Я так горжусь тобой, сынок, — говорит она спустя минуту, и Рыжий борется с желанием сорваться на бег и найти какого-нибудь бугая, чтобы получить пару раз по ребрам и отмутузить его хорошенько. А потом, как обычно, шататься по тесным улицам — курить до жжения в грудной клетке и упорно твердить себе о собственной неправильности.

***

У школы Шань подвисает, потому что школа — худшее место для парня, что-то, сравнимое с сектой, где тебя вербуют без права выбора, и ты навеки в объятьях чужих, цепких взглядов. Так всегда — взгляды. Такие испуганные, осуждающие, внимательные и липкие — не отделаешься. Они говорят, что Гуань — странный. Им хватает секунды, чтобы прицепить ярлык «шавка», и он, как бирка на новой футболке, щекочет и трется о шею — вроде бы похер, но забить на это не получается. Шань ненавидит школу и взгляды. От них не хочется прятаться, но идти напролом — тоже. Единственное, что кажется простым и правильным — стать невидимым для них, даже если рыжие волосы — каждому бельмо на глазу. Единственный, кто никогда не смотрит так — Хэ Тянь. Урод редкостный, избалованный и испорченный, такой же грязный и на толику понимающий. Он лишь изредка скользит по Рыжему глазами и все, что в них есть — абсолютная пустота. Сладкая и тягучая, такая, что тебя выворачивает наизнанку, но ты не чувствуешь себя дерьмом. Ты чувствуешь себя собой. Шань ненавидит школу и взгляд Хэ Тяня. Когда тот говорит про ужин, когда кривится в похабной улыбке, когда искорки в зрачках — и звезды меркнут. У Хэ Тяня пропасть в глазах, которой противостоять невозможно — все клюют, словно рыбы на излюбленную приманку. Рыжий пока не купился. Но с каждым разом становится сложнее — пропасть глубокая, как море в июле шумит пенистыми волнами. И в его глазах Гуань видит, как рыжее солнце лучами касается глубины и проваливается в розовую пену. Шань ненавидит школу и одного конкретного Хэ Тяня. Хэ Тянь — уебок, — твердит себе Рыжий. Но все же вбивает гвоздями под череп мысль, что он — иногда чуть меньше уебок, чем обычно. Рыжий шагает за ворота, кедами шуршит по щебенке — проверяет реально ли это, и тогда смотрит на то, как у входа в само здание стоит тот самый Тянь в компании приятелей. Его рука на чьем-то плече, она вальяжно свисает и нет в этом жесте и капли той интимности, с которой, хуй ему дери, он виснет на плече Шаня. Он не цепляется длинными пальцами за чужие выпирающие кости, не дышит в ухо через раз, не царапает короткими ногтями кожу, покрытую веснушками. И все-таки, Хэ Тянь всегда уебок — приходит к выводу Рыжий, а в противовес всему — делает выпады в его сторону. Живи по правилам морали, Шань — твердит сам себе, хотя помогает от слова нихуя. Запоздало по голове бьет мысль, что у Хэ Тяня — морали тоже нет. Они с ним некие аморалы, которые не вписываются в рамки прогнившей системы. Но Хэ Тянь сейчас — с друзьями, любим и из него не сочится слизкая боль вперемешку с ненавистью к себе — он умудряется вливаться в русло, но при этом выходить из него временами, а потом вновь возвращаться в бушующий поток. Уебок, уебок, уебокуебокуебок — делает глубокий вдох: — Доброе утро, — рычит, кривится, но все-таки плюет куда-то в сторону Тяня Рыжий и пролетает огненной кометой мимо. Хэ Тянь молча охуевает от произошедшего, смотрит вслед рыжему затылку, словно уходящему солнцу на закате, залипает на острых локтях. — Утра, Рыжий, — кричит вдогонку. Слова бьют между лопаток, ползут по коже змеями, Гуань морщится от липкого чувства — Тянь смотрит и не сводит глаз. Шань ненавидит Хэ Тяня больше, чем школу.

***

За весь день они пересекаются в коридорах дважды — Хэ Тянь улыбается изломанно, но ничего не говорит. В третий раз — на большой перемене в столовой. Тянь садится с ним за один столик. — Съебись, — говорит Рыжий, но тот лишь вставляет трубочку в пакетик из-под сока. — Неа, — все же отвечает, затягивается фруктовым и на секунду — глаза в глаза, лицо бьется о мокрый асфальт, солнце в розовой пене и тонущие в глубине люди. Хэ Тянь изучающе клюет по-больному — смотрит на ссадины, продолжает пить сок и замирает на разбитой губе. Бьет не руками — взглядом, топчет, ногами по ребрам — алые пятна плывут перед глазами, пытаешься вдохнуть — харкаешь кровью. Не честно, не честно, не… — Рыжий отводит взгляд первый. — Приятного аппетита, — говорит Тянь и берется за свою еду. Ни единой царапины на нем — даже не вспотел, оставил Рыжего битой собакой умирать на обочине. Шань не чувствует себя дерьмом рядом с Тянем, он чувствует себя в разы хуже — но ненависть к себе сменяется ненавистью к нему. Кашляет кровью и улыбается разбитыми губами. Чувствовать себя побитым — отстойно. Проиграть в переглядках с Тянем — терпимо. — Не удавись, — тянет Рыжий, а Хэ Тянь тихо хмыкает. Люди вокруг смотрят на них, как на придурков. Рыжий чувствует это — каждый взгляд, даже мимолетный. Они не бьются под лопатками, как сорванные крылья, скорее легкие шлепки по затылку. Хэ Тянь ест вовсе не изящно. Пачкается в соусе, а к губам прилипают крошки. Вдох-выдох. Поебать. Колется бирка — срезай. Шань достает ножницы. Хэ Тянь вновь тянется к соку. Крошки на губах он смахивает сам — Шань сжимает подвисающую руку в кулак.

***

Хэ Тянь почему-то ждет его после школы. Такое бывало пару раз, он провожал Рыжего до временной подработки, практически в полной тишине, и тогда это казалось нормальным. Сейчас — нет. Они не друзья, они не приятели. Рыжий готовил ужин ему, у них есть парочка белобрысых общих знакомых — на этом все. Шань закрывает глаза, открывает — стоит, придурок. И неизвестно почему, но Мо знает — его ждет, не иначе. — Уебывай, — кидает вместо «здарова», но Хэ Тянь только отрывается от стены и следует следом. — Сегодня у меня выходной — меня не нужно провожать, — зачем-то уточняет, и дает себе мысленную пощечину. Будь с ним терпеливее, — читает сам себе мантру, — немного добрее. Не помогает, поэтому все-таки тянется за пачкой, купленной неделю назад — почти бросил ведь. — Стрельни сигарету, — перехватывает пачку Тянь, одну между губ себе, вторую — между губами Рыжего. Поджигает своей зажигалкой. Шань не дышит. Жесткое порно с изнасилованием будет менее похабным, чем это. Веснушки блекнут в румянце. Тянь коснулся пальцами его губ. Что за хуета… Хэ Тянь шагает, как ни в чем не бывало. Легкая дрожь в пальцах, когда затягивается — почти не заметно. Рыжий хочет быть пеплом от сигареты. Отлететь ненужным грузом, опасть и на этом все — забвение. Но с Хэ Тянем так не выйдет — с ним всегда все наоборот почему-то. Исчезать не хочется, бежать — тоже. Курить хочется только сильнее, понимает — не бросит. — Тогда проведу до дома, — на выдохе полушепотом говорит Хэ Тянь, вскидывает голову к солнцу — почти не морщится даже. Поворачивает голову к Рыжему — почему-то жмурится. Шань не спрашивает, не перечит, только дальше пропускает в легкие сизый дым. Идут они опять в тишине. Шань делится с Хэ Тянем сигаретами — пачка летит в мусорный бак. С ним все наоборот, — думает Шань, когда они приходят. И со сладкой горечью понимает, что с ним — уютно. Хэ Тянь виснет на его плече у самой калитки. Пальцы оглаживают выпирающие кости, и ногти впиваются в кожу — дышит через раз. Уебок, уебок, уебок, — дежавю. — Пока, Рыжий, — говорит Тянь, но не отлипает. Весна теплая, от Хэ Тяня веет прохладой. Шань пытается остудить больную голову. — Вали, давай, — сам отмахивается от чужой руки, как непослушный котенок уворачивается от чужих касаний. Хэ Тянь не смотрит ему вслед. Под лопатками все равно скребет.

***

Всю следующую неделю Хэ Тянь почти не появляется в поле зрения, ну или не хочет появляться. Они встречаются плечами в школе — коротко махает головой и идет дальше. Рыжий наконец-то дышит полной грудью. Но чувствовать себя как прежде — не выходит. Мать почти каждый день говорит, что он молодец, что старается не хулиганить. Единственные напоминания о драках — все еще саднящая губа и короткие шрамы вдоль тела. Две пачки за день — никак не может накуриться. Мать все равно хвалит, делает вид, что не замечает. Шань говорит, что у него в параллели учатся милые девушки — мама искренне рада, что у него появляются нормальные интересы. На самом же деле, он просто здоровается со всеми подряд, не разбирая лиц, и со временем не все из них шарахаются от Гуаня, как от прокаженного. С Тянем Рыжий не здоровается. Когда в четверг Гуань выходит из школы, Хэ Тянь стоит у стены и ждет. Рыжий сразу понимает — не его. Он проходит мимо, на секунду кажется, что Тянь поднял лицо и посмотрел — лишь кажется. Сворачивая за угол, Шань не может удержаться и смотрит через плечо — Хэ Тянь махает какой-то девчонке, но вместе они не идут. Рыжий сворачивает, не дожидаясь. Ему поебать с кем Хэ Тянь и почему. Они не друзья, они не приятели. Никто никому ничего не должен и… Тянь догоняет его за считанные секунды. Рука на плече — и скинуть не выходит. Пальцы на коже, родинки считает, даже не смотря, уебок, — чувство правильное и болезненное. — Чё тебе надо? — цедит и поднимает на него голову — Хэ Тянь хмурит брови так, что хочется разгладить утюгом и приложить к асфальту. — Соскучился, — сердце в бешеном ритме заводится с первой попытки, вовсе не так, как соседская машина — с третьего. Рев мотора под грудной клеткой и разводы от бензина перед глазами. Опять бьет наотмашь Рыжий — никак не попадет, Хэ Тянь с одного удара — вырубает и наповал. — Сам бегал от меня всю неделю, — все-таки находит в себе силы сказать Шань, но отделаться от мозолистых пальцев на плече не выходит. Дышит загнанным зверем — охотник даже не старался. — Был занят отцовскими делами, — Тянь стучит по коже в такт двинутому ритму сердца. — Сам от меня ежился по углам, между прочим, — тянет обиженно и дует губы. — Да завались ты, — Рыжий улыбается почему-то. Охотник не делает выстрел — кровь все-равно сочится. — Ты ведь тоже скучал по моей скромной персоне, — зарывается свободной рукой в волосы — Рыжий почти говорит «да». Вовремя понимает, отвечает: — Много чести. — Злюка. Хэ Тянь провожает его до работы и, прежде чем оторваться, говорит на ухо: — Я встречу тебя после смены. Только попробуй съебаться. Зачем и нахуя он такой, — думает Рыжий, но ничего не отвечает. Только пихает своим плечом чужое и идет ко входу. Спиной чувствует — улыбается, уебок.

***

Рыжий задерживается на полчаса, потому что его тупая напарница налажала с кассой — приходилось искать, где они проебались на двадцатку. Хэ Тянь, оказывается, ждет. Курит на лавочке напротив и залипает на ночное небо. Рыжий залипает на Хэ Тяне. — Привет, — не глядя кидает тот, Рыжий усаживается рядом и тоже запрокидывает голову — звезды горят пестрыми искрами. Шань без спросу забирает чужую сигарету. По нёбу клубится дым, но он чувствует — на фильтре чужой вкус: мускатное вино и облепиха. — Давай так посидим немного, Гуань, — Шань дергается, потому что обычно он — Рыжий и только. Шань тушит чужую сигарету носком кроссовка. — Сегодня годовщина смерти матери, — Хэ Тянь находит своей рукой руку Шаня — одернуть не хочется. — Сочувствую, чувак, — только и может сказать Шань, потому что ему не понять. Не понять всего, не понять Хэ Тяня — сложного и причудливого, пытаться даже не хочется — просто плыви по течению. Тянь поворачивает голову и смотрит. Рыжий не видит в его глазах бездны и рыжего солнца, не видит ненавистной розовой пены, но видит что-то большее — холодный дождь и мурашки по телу, взрывающиеся звезды, засохшую весной яблоню. Тянь дышит мускатным вином и облепихой. Смотрит рвано — кусками глотает фрагменты внешности Рыжего. Шепотом выдыхает: — Мне одиноко в огромной квартире, — звезды взрываются салютами. Нихуя не красиво. — Мне одиноко каждую ебанную секунду, — продолжает говорить, и Шань отчетливо ощущает осевший на губах вкус чужой боли. Такой же, как я, — думает он, потому что там, за холодным дождем, что стоит стеной, такая же ненависть к себе. Скрываемая гораздо тщательнее — немое восхищение: отличный актер. Гуань не замечает, как тянется к чужому лицу. Поебать, что могут увидеть. Поебать — у них нет морали. Рыжий пытался жить по правилам — все, что понял — Хэ Тянь тоже не вписывается. Губы об чужие губы почти царапаются, у обоих сухие — мускатное вино и облепиха смешиваются с острым соусом и мандариновыми сигаретами. Острые вспышки перед глазами — взорвались к хуям все звезды. Хэ Тянь тянет Шаня на себя, усаживает к себе на колени — ебаное порно, звучит где-то на затворках, но теряется в развязном поцелуе. Хэ Тянь прикусывает чужие губы — больно так, что Рыжий дергает от себя Тяня за волосы и припадает к выступающему на шее кадыку. Тянь дышит рвано — у Шаня от этого сносит крышу на всех порах: ведет языком по шее, целует-прикусывает, всасывает до безобразия нежную кожу — оставляет алеющий след. Тянь пальцем поднимает его голову, нежно чмокает в уголок губ и глазами говорит: «остановись, пока не поздно». Пламя в глазах Рыжего заливает холодный дождь. Осознание приходит быстро — камнем прилетает по голове. Он на коленях Хэ Тяня, за спиной — излюбленная забегаловка, на губах — пьянящий мускат. — Уебок… — тихо шепчет Рыжий и пытается слезть с Хэ Тяня. Тот ловит его за запястье: — Не сегодня. Шань теряется в чужом взгляде и понимает — не сегодня. Он убьет его завтра или в течение недели. А пока — он заберет чужую боль и тоску вместе с поцелуем, они обменяются букетом ненависти к себе и друг к другу. Мимо проходит девушка с парнем, и они очень громко говорят о том, что это могут увидеть дети. Рыжему откровенно поебать, потому что морали у него нет. Хэ Тянь обвивает его тело руками — соглашается. К хуям моралфагов. К хуям общество. Холодный дождь бьет по коже. Рыжее солнце купается в розовой пене. Хэ Тянь уебок на 99%.