silence at night

      Тэхён не разговаривает — он лишь выводит новые слова в своём фиолетовом блокноте, без того исписанном вдоль и поперёк; пытается изъясняться на пальцах, выкручивая руки так, что они потом болят ещё какое-то время. Он пытается. Постоянно. Открывает рот, но так же безуспешно закрывает, не издав ни звука. Словно рыбка, выброшенная на поверхность, лишь глотает воздух несколько секунд и смиряется со своей судьбой.       Когда-то он говорил. Когда-то Юнги просил его говорить, говорить, говорить и не замолкать ни на секунду, потому что его голос можно слушать вечно.       А потом Тэхён просыпается в больнице и не издаёт ни звука. Не может. Лишь моргает, смотрит по сторонам и открывает рот, из которого даже хрипы еле-еле слышны.       Рядом тогда стоял Юнги и умолял его говорить, говорить, говорить и не замолкать ни на секунду.       На подоконнике цветут комнатные розы; пальцы Юнги бережно перебирают клавиши фортепиано, а мелодия разлетается по всему дому, наполняя его чем-то и живым, и мёртвым одновременно. Тэхён сидит рядом с ним, но чувствует себя где-то в другой галактике, за тысячи бесконечных километров от Юнги. Протягивает руку, но словно не дотягивается, словно проходит насквозь и наблюдает за всем со стороны, за односторонним стеклом — и только он может видеть.       Раньше Тэхён подпевал ему. Вечером, вместо наблюдения за звёздами, они сидели на одной банкетке: Юнги наблюдал за нотами, а Тэхён — за его руками. Успокаивающие мелодии и его низкий голос всегда заменяли Юнги все звёзды на ночном небе.       Теперь у Тэхёна отдельное место, немного дальше.       — Пожалуйста, поговори со мной, — он бьёт по клавишам, создавая какофонию из звуков, но не оборачивается. Знает, что ничего в ответ всё равно не услышит, но каждый раз всё равно зачем-то просит, словно в первый.