What Stays and What Fades Away

У мамы Стива Роджерса был браслет из слов, обхватывающий её левую ногу прямо под коленом. Это было «Пожалуйста, мисс, позвольте мне помочь вам». Это было первым, что его отец сказал ей. У отца Стива было «О боже, какой джентльмен!» опоясывающее его левый локоть, что было словами, которыми Сара ответила ему впервые. Когда Джозеф Роджерс ушёл сражаться в Первой Мировой, он всегда подписывал свои письма кругом. Сара говорила Стиву, что это значит, что он любит её. К тому моменту, когда Стив родился, надпись Сары уже поблекла и стала серой. Она говорила Стиву, что проверяла ногу каждое утро, а после, когда Джозеф исчез, и каждую ночь. В один день она проснулась и увидела, что надпись была настолько светлой, что она с трудом могла увидеть её. Так она узнала, что его отец мёртв. Были слова, с которыми Стив родился, и они шли неровной линией прямо под его ключицами: Ты как, приятель? Эти торчки не причинили тебе вреда, а? Стив не говорил никому, но самым большим его страхом было проснуться в один день и увидеть свои слова блекло-серыми и понять, что его соулмейт мёртв и он никогда с ним не встретится. ________________________________________ Джеймс Бьюкенен Барнс получил слова своего соулмейта только когда ему почти исполнился год. «Я бы дожал их сам» аккуратным почерком идущее вниз по его боку. Он думал, что это значит, что его соулмейт боксёр. Баки встретил Стива, когда ему было девять. Стиву же было восемь, и он точно не был боксёром. Он был крошечным, задыхающимся и с тонкой струйкой крови у губы. Но это ничего не значило на самом деле. Он был соулмейтом Баки, и Баки знал, что будет любить его несмотря ни на что. ________________________________________ В школе была девочка, её имя было Люси Рейли, у которой были слова «Я не могу поверить, что мы встретились» тонким курсивом на левом предплечье. Слова эти были настолько бледными, что разобрать их было невозможно. Она сказала Стиву, что её слова поблекли спустя месяц после того, как она родилась. Казалось, она не сильно была расстроена этим. Когда Стив спросил об этом, Люси пожала плечами и сказала, что это, конечно, грустно, но её мама говорила ей, что такое случается иногда. Через несколько месяцев она пришла в школу с «Как насчёт того, чтобы ты смотрела, куда идёшь?» большими буквами на её плече. Люси была в восторге. После этого Стив долгое время проверял свою надпись в зеркале перед тем как идти спать и первым делом утром, как это делала и его мать. Он не был уверен, что хуже: найти свои слова поблекшими или найти новые, пришедшие на замену старым. Баки был соулмейтом Стива. Стив не хотел никого другого. Он бы никогда не захотел кого-то другого. ________________________________________ Когда Баки пошёл на войну без него, Стив стал проверять слова каждый раз, когда только была возможность. Это стало одержимостью. Он не мог пропустить ни одного зеркала, ни одного окна, ничего, что могло дать отражение, не расстегнув пуговицы на рубашке настолько, чтобы можно было отвернуть её ворот и увидеть, что слова, которые Баки сказал ему впервые, всё ещё имеют насыщенный цвет. И каждый раз, когда он видел чёрный, он успокаивался и понимал, что снова может дышать. Одна мысль, одна единственная мысль, которой Стив боялся, когда соглашался опробовать сыворотку Эрскина, была мысль о том, что сыворотка каким-то способом изменит его душу вместе с его телом. Стив не хотел быть здоровым и сильным, если это значило, что Баки больше не будет его соулмейтом. Эрскин пообещал ему, что этого не случится. Но несмотря на это, слова Баки стали тем, что Стив проверил в первую очередь, когда его тело изменилось. Он был чертовски напуган, что изменился слишком сильно, и больше не увидит надпись. Но она всё ещё была там. В этот момент — не когда он понял, что может бежать быстрее скаковой лошади, или перепрыгивать машины, или ловить шпионов в одиночку как нечего делать, — именно в этот момент Стив понял, что принял верное решение. Баки всё ещё был его, и теперь Стив мог пойти за границу и защищать Баки так, как Баки делал это для него всю жизнь. ________________________________________ Баки был в Италии, когда увидел, что слова «Я бы дожал их сам» поблекли. Он был у реки, надевая свою рубашку после того, как смывал с себя грязь и пот впервые за несколько дней. И в один безумный момент он предположил, что вода смыла слова, как чернила. Затем он подумал, что, может, они просто покрылись чем-то, как если бы вода запятнала их. Баки помнил, как касался слов Стива, моргая от ошеломления, и как он, лизнув палец, пытался оттереть первые буквы. Как если бы это помогло вернуть им чёрный цвет. Как если бы это каким-то образом могло сделать так, чтобы Стив не был мёртв на самом деле. Он не был уверен, когда перешёл от оттирания серого, отчаянно пытаясь его убрать, до сдирания собственной кожи ногтями, как будто найдёт слова Стива правильного цвета слоем. Следующим, что он помнил, было то, как он отбивался руками и ногами, пока Дум-Дум и Джим держали его, оттаскивая его от реки. Штаны и сапоги Баки были залиты кровью, которая ещё продолжала стекать по его боку. — Баки, Баки, прекрати! Это ничего не исправит, Баки! Боже, мне так жаль, мелкий. Мне так жаль. — говорил Дум-Дум, и звучало это мягче и мрачнее чем Баки когда-либо слышал. Баки выдернул свою руку у Джима и замахнулся, чтобы ударить Дум-Дума, но тот был больше и сильнее и лишь вздрогнул, когда Баки толкнул его в плечо. Дум-Дум просто заключил его в медвежьи объятия. — Это неправильно. Это должно быть ошибкой. Должно быть. Он в безопасности. Он в безопасности! Как-… — голос Баки надломился из-за громкого всхлипа, который, казалось, разорвал его сердце напополам. Вместо того, чтобы драться, он схватился за куртку на спине Дум-Дума, держась за него так, словно от этого зависела жизнь, и прижался лбом к меху, пытаясь не задохнуться из-за горя. — Подождите, подождите, — неожиданно вскрикнул Джим. — Баки-… Баки, у тебя что-то на спине. — Слова, — немедленно вмешался Гейб. — Он имеет ввиду, на твоей спине слова! Их ведь не было раньше, да? — О чём ты говоришь? — Баки поднял голову, глупо уставившись на Гейба. — Тут говорится, «Это я. Стив», — сказал Гейб, после чего уставился на Баки. — Стив этот твой соулмейт. — он не спрашивал. Все в отряде знали про Стива, как и Баки знал все имена у товарищей, кроме Дум-Дума, который ещё не встретил своего соулмейта. — Что? — Баки всё ещё смотрел на него в ответ. — И правда, прямо тут. — сказал Джим, соглашаясь. Монти и Дорнье тоже кивнули, подтверждая. Джим коснулся точки у Баки на спине, под правой лопаткой, — слова начинаются здесь, — он провёл пальцем до точки чуть выше талии Баки, — и заканчиваются здесь. Рядом с позвоночником. — Там правда написано «Это я. Стив»? — спросил Баки. Он попытался оглянуться через плечо, но он мог лишь с трудом разглядеть верхнюю букву. Но надпись всё же была там, ярко-чёрная, словно свежая татуировка. — Oui. — Дорнье кивнул. Он широко ухмыльнулся, показывая пожелтевшие от сигарет зубы. — Твой paroles-coeur*, похоже, жив. — Он точно жив. — сказал Гейб. — Почерк такой же. — Ебаный господь. Никогда не видел подобного, — Монти кивнул на спину Баки. — Вы же не думаете, что он восстал из мёртвых? — Я не знаю. — ответил Баки. Дум-Дум всё ещё держал его. Уже не для того, чтобы утешить: просто знал, что если отпустит, то Баки на ногах не устоит. Баки снова посмотрел на Гейба. — Там правда его имя? Гейб кивнул. — Клянусь, Баки. Тут «Это я. Стив». Он точно жив. — Как это возможно? — Баки отодвинулся от Дум-Дума, вытирая глаза. Дум-Дум всё ещё придерживал его за руку. Джим почесал затылок. — Что-то похожее случалось с моей мамой, когда моя младшая сестра родилась. Ну, я так думаю. Моя сестра застряла, и они обе чуть не умерли. Я был в другой комнате с отцом, и я помню, как он посмотрел на запястье и неожиданно выбежал из комнаты, выкрикивая имя мамы. Он не вернулся назад до тех пор, пока сестра не родилась. И когда он вернулся, у него уже были другие слова, и они были на тыльной части руки, а не внутренней. Но они всё ещё принадлежали моей маме. — То есть, Стив почти умер, но выкарабкался? — спросил Баки. Это пугало. Он коснулся своей спины, как если бы мог почувствовать слова, если уж увидеть сам не мог. — Моя мать не умирала. Ни на минуту. — послышался ответ от Джима. — Я имею ввиду, она была близко, да, потому что она была измотана и прошла через адскую боль. Но она не умирала. — Может, он просто очень сильно заболел. — пробормотал Баки. Он подумал об их дерьмовой крошечной квартире в Бруклине и о Стиве там, выкашливающем свои лёгкие из-за приступа астмы, или же заболевшем чёрт-знает-чем снова. И о том, что там нет никого, кто мог бы позаботиться о Стиве. Он снова поднял взгляд на Джима. — Слова всё ещё там, да? — Да, приятель. — Джим серьёзно кивнул. — Не волнуйся, они всё ещё там. Пройдёт ещё немало недель до того, как Баки перестанет спрашивать или касаться слов, которые он получил, несмотря на то, что не мог почувствовать их. Месяцами позже, когда он стал заключённым в лаборатории Гидры, он начал спрашивать снова. И каждый раз, когда он слышал о том, что слова Стива всё ещё на его спине, и что они не изменились, Баки чувствовал, что ещё может найти в себе силы продержаться ещё пару часов, оставаться дерзким и саботировать при любой возможности. Когда охранники потащили его в комнату, из которой никто из заключённых не возвращался, самым большим страхом Баки было то, что больше никто не сможет сказать, остались ли слова на его спине. И затем, когда боль стала такой невыносимой, что он закусывал себе язык до крови, чтобы не начать молить о смерти, его ужаснейшим страхом стало то, что Стив найдёт его слова исчезнувшими и никогда не сможет узнать, что случилось. ________________________________________ Стив не поехал за границу. Ну, поначалу нет. Выбор, который ему дали, был не слишком утешительным: стать лабораторной крысой или же танцующей обезьянкой, с той лишь разницей, что, будучи обезьянкой, он сможет повидать фронт. Так что он проглотил свои протесты и свою гордость, и каждую ночь молился, чтобы Баки дождался его и был жив, когда Стив найдёт его. Когда он всё же прибыл в Италию, войска ненавидели его, и, когда Пегги сказала ему, почему, Стив первым делом сбежал в примерочную к зеркалу. Его грудь вздымалась так, будто у него был приступ астмы, и его руки тряслись так сильно, что он просто порвал костюм, когда пытался открыть ключицы. «Ты как, приятель? Эти торчки не причинили тебе вреда, а?» были настолько бледными, что он видел лишь тень былого цвета на своей коже. Пегги обнаружила его в раздевалке позже, с красными глазами и воющим. Он сдирал с себя этот глупый, нелепый, бесполезный костюм. (Такой же бесполезный, как он, и Баки был мёртв, и, Господи, что он вообще мог сделать сейчас?) И хоть и было очевидно, что он сходит с ума из-за горя, Пегги слушала его, когда он говорил, что ни за что больше не останется танцующей обезьянкой. Не когда Баки… не когда слова Баки исчезли, и никто не собирался спасать остальных людей из 107-го. Она слушала, а позже привела Говарда Старка и рассказала ему, и каким-то образом он добыл самолёт. И тогда Стив выпрыгнул из самолёта, не имея ни парашюта, ни плана, кроме желания почтить память Баки, спасши так много солдат, как он только мог. Но когда он зашёл в комнату, в которой, по словам освобождённых, держали испытуемых, Баки был там. Он был жив. И когда Стив подбежал к своему соулмейту, он увидел «Стив?», проявляющееся на его запястье тем же почерком, что был у предыдущих слов Баки. ________________________________________ Баки упал. Стив всё ещё тянул руку, вися на поезде. Он видел смерть Баки. Меньше чем через неделю Стив намеренно разбил самолёт Шмидта о лёд. Он, возможно, мог бы выбраться, прежде чем самолёт упал бы. Если бы он пытался. Он не пытался. ________________________________________ В 1952 Зимний Солдат вышел изо льда и увидел «Это честь для меня, товарищ» написанное тёмно-серой, элегантной кириллицей на его животе. Он не мог вспомнить, были ли у него слова раньше, по крайней мере, кроме тех, которые он даже не мог прочесть из-за того, что они были слишком бледны. Впрочем, он знал, что лучше не спрашивать. Или даже показывать, что он хочет спросить. На любой вопрос, который не касался его текущей миссии, ответом всегда была боль. Он видел слова и на других людях — отдельные слова или целые фразы, от поэтических до глупо прозаичных. Он предполагал, что они имеют какое-то значение, но он знал, что лучше не спрашивать, и никто не спешил рассказывать ему. Они не были чем-то, что ему нужно было знать. Они ничего не значили. В 1954, красивая рыжеволосая женщина сказала ему слова, что были на его коже, когда их представляли друг другу. Много позже, она покажет ему слова на своём теле: «Для меня честь познакомиться с грозной Чёрной Вдовой». Они были написаны такой же тёмно-серой кириллицей, но почерк был другим, более небрежным. - Мы соулмейты. - прошептала она ему позже. - Соулмейты, - повторил он. Это звучало так настолько же привычно, насколько привычно было видеть кровь на своих руках. Почему-то слово было знакомым и заставляло думать о… Человеке? О человеке с волосами, как лето. Человеке, который был сильным, храбрым и надёжным. И потом вдруг страшное чувство потери и тоски. Но он был Зимним Солдатом. Он существовал и он убивал, и это всё. И на этом всё. Красная Комната дала ему всё, что ему нужно было. Единственное, чего он хотел - это быть с женщиной, и знал, что это запрещено. - Да, соулмейты. – сказала Наташа. Он мог слышать улыбку в её голосе, после чего почувствовал поцелуй на своих губах. Это было запрещено, но целовать её не казалось чем-то запрещённым. Просто неправильным. Он любил Наташу. По крайней мере, он чувствовал что-то хорошее, находясь рядом с ней, и полагал, что это и есть любовь. Он любил её, но это казалось чем-то неправильным. Буквы должны быть чёрными, так он считал. Он не знал, почему, но он просто знал, что они должны быть чёрными. Как будто бы была огромная разница. Годами позже, когда он вновь проснулся изо льда, элегантная кириллица уже исчезла (не побледнела, он понял через десятилетия, а именно исчезла. Потому что он не помнил её, её стёрли из его головы.) (Слова, которые он впервые сказал Наташе, поблекли.) Иногда он рассматривал на чистую, пустую кожу на животе и чувствовал себя так, словно потерял что-то, что-то хорошее. Но это был один из вопросов, на который ответили бы болью, поэтому он никогда не спрашивал. И было очевидно, что ничего не пропало, ведь он мог функционировать. Мог выполнять задания. Это было единственным, что было значимо. ________________________________________ Стив очнулся в 2011 со словами «Какой ещё Баки?» окружающим его сердце, написанное таким почерком, что можно было поставить под сомнение, почерк человека это или же печатной машинки. Стив ненавидел их. Он ненавидел их, потому что это был не почерк Баки и это не были слова Баки, и кто бы не произнёс эти слова, он даже понятия не имел, кто такой Баки. Стив боялся знакомиться с новыми людьми. Он старался никогда не упоминать имя Баки, боясь услышать в ответ «Какой ещё Баки?» и вдруг встретить своего соулмейта, которого он не хотел. Он знал, что поступает нечестно по отношению к своему соулмейту. Даже жестоко, ведь он или она не были ни в чём виноваты. И Стив правда не хотел разбивать чьё-либо сердце, но он не мог быть с кем-либо ещё. Одна только мысль об этом заставляла его чувствовать себя так, будто он снова во арктических льдах: настолько холодно, что он не мог двинуться, но мог понимать, что умирает. Впрочем, были ещё одни слова, которые он нашёл. «Ага, ты слева. Понял», написанные небрежными, скачущими буквами на внутренней стороне его левого колена, и эти слова принять было легче. Они были тёмно-серыми, что означало, что отношения будут дружественными, и это было чудесно. Стив мог принять мысль о платоническом соулмейте. Он даже хотел встретить этого человека. У него было не так уж много друзей, помимо Мстителей, и он не особо-то виделся с ними, когда мир не был на волоске от гибели. Платонические соулмейты были редкостью. Большинство людей никогда не получали лучшего друга-соулмейта, и Стив знал, насколько ему повезло. Но «Какой ещё Баки?»… Как бы жестоко это ни было, Стив хотел никогда не встречать этого человека. ________________________________________ Он выходил изо льда, и выходил из него, и выходил, и не помнил ничего о предыдущих разах, и это продолжалось ещё долгое время, пока однажды в 2012 он проснулся с одним словом, словно ярко-чёрными чернилами написанное на его груди у сердца. «Баки?» Это ничего не значило. ________________________________________ - Я слева. – сказал Стив. - Ага, ты слева. Понял. – ответил другой бегущий, когда Стив снова обогнал его. Позже он пожал руку человеку по имени Сэм Уилсон, у которого было «Я слева», отпечатанное на правом бицепсе. Сэм был ветераном и работал консультирующим психологом в Совете Ветеранов Войны. Он был спокойным и интеллигентным и имел немного чёрное чувство юмора, и его непосредственная, абсолютная преданность была захватывающей. ________________________________________ - Баки? – произнёс человек на мосту, и в его голосе смешались надежда, ужас и боль. Слово всё ещё ничего не значило. ________________________________________ - Ты знаешь меня. Баки, ты знаешь меня всю свою жизнь. – сказал человек (он всё ещё был миссией Солдата, ничем большим). Он продолжал говорить. - Ты Джеймс Бьюкенен Барнс. Я не собираюсь драться с тобой. Ты мой соулмейт. - А ты моя миссия! – выкрикнул Солдат. У него не было соулмейта. Он не знал, что такое соулмейт. (Человек с волосами, как лето. Человек сильный, храбрый и надёжный. Чёрный, словно свежие чернила, цвет слов на его боку. Его спине. Сердце.) (Страшное чувство потери и тоски.) - Тогда заверши её. – ответил человек. – Потому что ты мой соулмейт, и я с тобой до конца жизни. И тогда стекло сломалось (и ветер холодно завыл вокруг него, и металл леденел, но Стив кричал имя, то самое слово, что было у его сердца, и кричал ему держаться до тех пор, пока ручка не сломалась. И он всё ещё тянулся к руке Стива, но было слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно), и Стив Роджерс, его соулмейт, падал- И Баки нырнул за ним. ________________________________________ Стив пришёл в себя в больнице, с Сэмом справа от него, и «Какой ещё Баки?» были блекло-серыми, но на месте этих слов были новые: «Привет. Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, и я вполне уверен, что ты мой соулмейт.» Месяцом позже, Стив найдёт «Я твой соулмейт, Баки. Боже, я так скучал по тебе», написанное в две строки у сердца Баки, мягко ложась на еле заметное «Баки?», которые Стив не замечал. ________________________________________ Эти слова никогда не исчезали.