Слабых несет ветер

Я всегда ненавидел слишком громко тикающие часы, казалось, они ежесекундно устраивают обратный отсчет, воруя у меня время. Во всей квартире давно уже часы с круглым циферблатом с плавно движущейся стрелкой, но почему-то от этого не легче. Именно сейчас, именно в это мгновение я так хочу, чтобы вопреки всему стрелка пошла в обратном направлении. Откинув голову назад и прижавшись затылком к стене, я некстати думаю о том, что если ты спишь, то сейчас ближе ко мне, чем все эти последние недели, ночи по разным комнатам, дни в угрюмом молчании. А сейчас – близко, просто потому что в спальне кровать стоит у стены, той самой, о которую я тихо бьюсь затылком, и мечтаю, чтобы стрелки часов пошли вспять и утро дня, когда ты съедешь от меня, никогда не настало. В обратном порядке сначала наступит вечер. Вечер вчерашнего дня, когда я случайно разбил стеклянную рамку с нашей общей фотографией. Ты не поверил, что я случайно, лишь молча проследил взглядом, подошел и сел на корточки рядом с осколками. И порвал фотографию надвое, забрав половинку со мной себе. Затем наступит день, когда я вернулся неожиданно домой, открыв ключом дверь и наткнувшись на тебя с какими-то вещами в руке. — Куда-то собираешься? – Это был очень тихий и логичный вопрос. И я, как сейчас, слегка стукнулся затылком о стену. — Собираюсь. К черту, как ты мне утром посоветовал. Еще назад, три, четыре, шесть часов назад. В раннее утро, когда, едва проснувшись, я застал тебя на балконе с тлеющей сигаретой в руке. Я понятия не имел, когда ты вернулся, но, остановившись на пороге спальни, заметил, что на постели, похоже, не спали. И ты не знаешь, как меня в очередной раз душила бессильная глупая ревность, все время пока мы, как тени ходили мимо друг друга, ты умывался, я надевал свежую рубашку, и мы вместе пили утренний кофе, сидя по разные концы стола. — Ты так и будешь молчать? – Ты закурил, уже явно не первую сигарету за утро, рассеяно помешивая остывший кофе в чашке. Я молчал. Молчал очень долго, пока моя душа не переступила какой-то внутренний порог, пока невидимая чаша не переполнилась, пока что-то гадкое и омерзительное не поднялось, сжав тисками горло. — Иди ты к черту, Юичи. А потом будет ночь – ровно сутки назад. Те же три часа, тот же неторопливо и неумолимо бегущий циферблат. Я думаю сейчас вчерашним числом, вспоминая, о чем думал тогда, и не могу этого сделать. Все стерлось и забылось, перемешавшись в потоке похожих мыслей. Потому что думаю я практически всегда только о тебе. Наверное, просто все было слишком быстро. Нужно было подождать, привыкнуть друг к другу, не с такой дикой спешкой, будто боясь не успеть, перепрыгивать с одних отношений на другие. Но сейчас что-то иначе, чем всегда. Сейчас, глядя на осколки стеклянной фоторамки на ковре, я думаю о том, что гнал тебя, словно лошадь, все быстрее и быстрее, не давая подумать и разобраться в себе. Может, ты и не любил меня еще тогда, когда мы ночами не могли оторваться друг от друга, а по утрам вместе принимали душ. Ты уже хотел, но еще пока не успел, а я считал, что все прекрасно. — Юи, пойми, слабых несет ветер. Если мы так и будем вокруг да около ходить, что хорошего из этого выйдет? — Но зачем мне жить у тебя? Я же всегда могу приехать, и ты тоже можешь… — А если мне захочется тебя обнять? — Как сейчас? В ушах стоит твой смех, тогда ты еще часто смеялся, и поводов было предостаточно. Ты говорил, что я – как машина подавления, просто взял и украл тебя, поселив в своей квартире с видом на старый зеленый парк, где ты мог гулять со своей собакой, которую тоже пришлось перевезти к себе вместе с тобой. Наги сейчас здесь нет, утром ты отвез его к сестре, и глядя на кресло, в котором он привычно спал, свернувшись белым комочком, я чувствую себя так, словно это вообще не моя квартира. Не моя мебель, не моя спальня за стенкой, не мой человек спит, ворочаясь в постели. Или не спит. Январь – гиблый месяц. Еще с юности это мой месяц утрат и депрессий, о которых никто никогда не знал. У меня было негласное правило для самого себя – если удалось пережить январь, значит все будет хорошо. Ты переехал ко мне за неделю до своего дня рождения, в самом начале марта. Январь к тому времени был уже позади, и вот теперь, почти год спустя, наступил новый январь, и все полетело к черту. Выходя в прихожую, против воли все-таки упираюсь взглядом в стоящий у двери чемодан. Утром ты вызовешь такси и уедешь к себе, а чуть позже, и тоже утром, мы, как ни в чем не бывало, придем на репетицию. Только вот вечером уйдем из студии порознь, бросив друг другу равнодушное «до завтра», а может, обойдясь и без него. Как такое могло произойти? Стали ли мы любить друг друга меньше? Стало ли нам скучно, плохо, невыносимо рядом? Ни на один из этих вопросов я не могу честно ответить «да», потому что это будет неправдой с начала и до конца. Я тащил тебя за собой с таким напором, что даже не задумывался, каково тебе идти за мной. И это я любил повторять, что слабых несет ветер, поэтому мы должны в этой жизни поступать решительно и быстро. Я к этому привык, и забыл, что бывает по-другому. — Ты для меня стал ветром. — Этого хорошо или плохо? — Это подавляет. Я тогда тебя не понял, не уловил в голосе тех самых ноток тревоги и какой-то неизбежной тоски. Не понял, что нес тебя, как ветер, куда захочу, а ты боялся сопротивляться, потому что уже любил меня. Только любил ли? Твоя черная керамическая чашка с буквой «J» стоит на столе, ее ты почему-то не забрал, хотя все остальные вещи уже были собраны и ждали своего часа. В стакане на дне – остатки кофейной гущи, я включаю бра на стене, вспоминая, что на гуще можно гадать. Но это уже по твоей части, и чтобы узнать, как, надо тебя разбудить. Это, наверное, слишком глупо будет – будить бывшего любовника среди ночи вопросом, какой рукой переворачивать чашку с остатками кофе. Слово «бывший» укрепилось в моих мыслях ровно с того момента, как я услышал звук рвущейся фотографии. Это как аккомпанемент, как реквием, кричащий мне «отныне ты, ветер, будешь нестись сам по себе». Что-то нестерпимо болит в груди, а за окнами неожиданная вьюга. Зима в этом году какая-то бешенная, я столько снега в центре города, кажется, никогда не видел. И тем крепче убеждение, что в этом году январь я точно не переживу. Тихо скрипит дверь спальни, в коридоре шлепают по полу босые ноги. Ты всегда ходишь босиком, и сейчас, думая о том, что больше не услышу этого ни утром, ни вечером, потому что мы решили расстаться, мне становится неожиданно нечем дышать, а пальцы сами сжимают твою чашку с давно выпитым кофе. — Тебе плохо? Твой голос, какой-то слишком близкий и тихий, раздается буквально над ухом. А я зачем-то жду привычных прикосновений рук, хотя точно знаю, что их не будет. Какое там, ты давно перестал обнимать меня, мы даже не спим уже вместе. Но голос – тот, прежний. Точно из того времени, когда я просыпался ночами, часто дыша и глядя в потолок, а ты знал, что это очередной кошмар, и успокаивал, как ребенка. Оборачиваясь к тебе, я отрицательно мотаю головой, скользнув по тебе взглядом и невольно сдерживая улыбку. Майка, исполняющая функции ночной рубашки, знакомо сползает с плеча воротом, а край едва прикрывает бедра, взлохмаченные волосы, и глаза, резко и глубоко очерченные бессонной тенью. Ты совершенно точно не спал, наверное, закинув руки назад и сжимая подушку, в то время как я невесомо бился затылком о стену в нескольких непреодолимых сантиметрах от тебя. — Зачем ты попросил меня остаться еще на одну ночь? Что это изменит? – твои руки привычно мучают зажигалку в пальцах, ту самую, серебряную, которую я подарил тебе на день рождения. — Я не знаю. Не кури, пожалуйста. Последний раз вдыхать дым твоих сигарет, тонуть в сладковато-горьком запахе вишни, и знать, что больше этого не будет – это из разряда разорванной фотографии. — Жасмин, можно, я спрошу? Ты поджимаешь губы, равнодушно кивнув и садясь на стул. Ты не любишь, когда я дома, вот в такой атмосфере, называю тебя «Жасмин», и я, кажется, даже слышу твои мысли, монотонно стучащие: «Ками, Ками… Мы же всё решили, всё же уже». Но все-таки молча, видимо, в дань уважения тому, что было между нами, ты позволяешь мне еще немного помучить себя, и заодно нас обоих. А я так много хочу спросить. Хочу спросить, оставил ли ты подаренные мной вещи, можно ли мне будет иногда гулять с Нагоей, как раньше, будешь ли ты звонить мне хоть изредка просто так. И самое главное – ненавидишь ли ты меня сейчас, любишь все еще, или тебе просто все равно? А все равно может быть только в том случае, если неугомонный ветер замотал и измотал тебя так, что уже нет сил не для любви, не для боли и обиды. Но я спрашиваю совсем другое, чуть подавшись к тебе через стол, словно желая взять за руки. — Куда ты дел половинку фотографии? — Отдать тебе? — Выбросил ее? — Нет. — Выбросишь потом? — А ты?.. Ты остаешься верен себе, всегда отвечая вопросом на вопрос, и продолжаешь вертеть в руках зажигалку, я знаю, что тебе до смерти хочется курить. — Не выброшу. Несколько долгих мучительных минут проходит в молчании, слабый свет бра не разгоняет до конца сумрак, и в углах кухни залегают глубокие тени, причудливые, как в театре. Наверное, то, что наш последний разговор происходит на кухне, тоже добавляет комичности. Словно, в самом деле – настоящий развод. — Где ты был вчера до утра? — У сестры. — Правда? — Правда. Вот и все. Это последнее, что я хотел узнать, и если бы не чертов январь, я бы спросил это вчера, а ты бы ответил, и мы легли бы спать вместе, а утром вместе проснулись и позавтракали, потом поехали в студию, а потом – снова домой. Вместе. И не было бы сейчас разбитой рамки, порванной фотографии и чемодана в коридоре. Тихо смеясь, я кладу голову на свои руки. Потому что знаю, что вру себе, и с твоими словами или без – все было бы точно так же, как сейчас. Январь не при чем. — Часы встали. Тихо, слишком тихо, твои слова даже немного заглушают воющий звериный ветер за окном. На высоких этажах он сильнее, и кажется, что мы с тобой заточены в какой-то неведомой высокой башне, из которой нет выхода. Вернее, заточен был ты, а я, как этот самый ветер, тащил тебя куда-то, заранее повесив клеймо «слабый». — И что, что встали? – не поднимая головы, тихо пробубнив себе в руки, я вздрагиваю, почувствовав твои пальцы в своих волосах. — Да ничего. Батарейку надо заменить, и все. Часы стоят, время продолжает идти. Твое сердце выбивает из привычного ритма, я это слышу и чувствую, рывком вставая из-за стола, потянувшись к тебе и сильно, резко взяв за плечи. Я думал, ты станешь вырываться, но ты как-то даже до боли сильно уткнулся лбом мне в плечо, опустив руки, позволяя обнимать себя. — Ты не слабый, а я не ветер. Давай попробуем еще раз?.. — Нельзя два раза войти в одну и ту же реку, ты же знаешь. — Значит, войдем в другую. Ты говоришь что-то тихо-тихо, впервые откровенно и так просто, так непохоже на себя. Что-то о том, что больше не можешь, что я везде, что тебе нужно иногда побыть одному. Что твоя собака, черт побери, уже признала во мне хозяина, что ты так скучал по мне, а кофе я варить все равно не умею, и вообще готовлю отвратительно. И что во время секса дрожу так, что ты заражаешься моей дрожью, никогда ни с кем у тебя такого не было и не будет. Что если еще раз позволю себе загнать тебя в кабалу – получу хлопнувшую входную дверь. Я молча киваю, обхватив тебя за плечи, сжимая тонкую майку в пальцах, свободной рукой запутавшись в мягких каштановых волосах. И может, ты всего этого не говорил вслух, но я услышал. — А фотографию-то уже ведь не склеить, Юи… — Сделаем новую. Ты только больше не психуй так, это ж все-таки вещи. — Я случайно… — Тссс. Когда-то, кажется очень давно, ты так же успокаивал меня, мягко заставляя лечь на бок и прижимаясь к моей спине. А может, не давно, и я просто потерялся в остановившемся времени. На востоке небо светлеет, поверх твоего плеча, я смотрю в окно, замечая, что ветер стих. Скоро рассвет, утро того дня, которое должно было стать последним в нашем общем «мы». Но я ошибся, как ошибался слишком часто в своей жизни. Берег – это начало. Ты поднимаешь голову, столкнувшись со мной взглядом. Глаза у тебя сейчас невыносимо темные, и виной тому даже не слабый свет в кухне – они просто кажутся огромными, прозрачно-карими с какой-то горькой капелькой янтаря. Я знаю, что никакого такси утром не будет, и завтра-послезавтра ты привезешь обратно Наги. Это кажется каким-то диким нелепым сном, но ровно до того момента, пока ты не приподнимаешься слегка на цыпочках, целуя меня в губы, так, как почти год назад, в самом начале марта. Ответив на поцелуй, в ответ мягко уткнувшись тебе в волосы, я хочу что-то прошептать, но слова не идут. У тебя же наоборот, слова нашлись самые, что ни на есть, нужные в это время суток. — Мы спать вообще будем сегодня? Я улыбаюсь, кивнув, впервые за несколько месяцев видя в твоих глазах те самые лукавые искорки, которые когда-то меня околдовали раз и, наверное, навсегда. Утром не забыть, заменить батарейку в часах, и обязательно посмотреть, как время снова пойдет вперед.