Курение

Он каждый день сюда приходил. Приходил с сигаретами, вином, бумажными самолетиками, захватывающей книгой и интересной историей, и никогда не повторялся. Кажется, он здесь уже вечность бывал. Мы давно знакомы, но не знакомы вообще. Даже имен не знаем, только бесконечные истории и молчание выдает нас. На маленькой лестничной площадке был воздух, заполненный запахом облепихи, который он принес с собой навсегда в это место, и немного сигаретного дыма. Только он выходил через крохотную грязную форточку, а облепиха, как желе, застряла на двух квадратных метрах. Идешь ты по лестнице, и будто на несколько моментов проходишь через другой мир. Он знал об этом. Ему не нравилось, что он не чувствует его, но ему безумно нравилось, как таю от этого я. Честно—ненавидел облепиху всем своим сердцем, но готов литрами употреблять его вместе с его рассказами и шутками. Я каждый день сюда приходил. Сначала я приносил только раздражение, бессонницу и усталые глаза. Доставал сигарету, крутил в руках, зажимал зубами фильтр и поджигал. Эти палочки, набитые некачественным табаком осточертели мне настолько, насколько могла достать однообразная и безвылазная из квартиры жизнь. Пока курил и отдыхал от монтажа, съемок, я смотрел на мерзкие рисунки на стенах и неприятные расплывчатые пятна на ступеньках. Хлопки дверей внизу слабо звенели в воздухе, но потом все затихало. Раньше я жизнь был готов отдать за эту тишину, как не в меру показушный подросток. А потом на ступеньки лег клетчатый плед. Рисунков добавилось, не менее пошлых, но они выглядели озорными, будто их, втихую от мамы нарисовал школьник начальных классов. Первый раз я ушел. Уступил территорию, так сказать, и пошел на этаж ниже, думал, что завтра он уйдет и я смогу продолжить страдать один. Но он пришел и на следующий день, и еще, и еще. Пришлось смириться и враждебно пялиться на парня с нелепой красной кружкой в белый горошек и пледом. Он нарочито беззаботно улыбался мне. Кажется, именно в этот момент я стал чувствовать облепиху. Он первый завел беседу. Рассказал пару странных историй—и, чего уж скрывать, очаровал своей открытостью. На следующий вечер я будто к старому знакомому пришел и уселся рядом с ним на пледе. Пришлось объяснить свои кривляния до этого—хотя он и не просил. Это стало традицией. Вечер за вечером мы здесь проводили, вплоть до того, что он засыпал, а я заворачивал его в плед, как ребенка, и снова курил, но без той злобы на стены и лестницу, на некачественный табак, которая раз за разом преследовала меня здесь раньше, а устало от разговоров и от него. Он был самым ярким, что мне довелось встретить в своей жизни. Даже медовое летнее солнце на нашей с ним лестничной площадке не затмевало его—он был рыжее, задорнее, ярче. Казалось бы, худой и неказистый паренек, но как только улыбается—начинает сиять. Наш маленький секрет существовал долго. И даже через год бесед, длинных рассказов, чтения книг или распития бутылки вина, никто не знал, где кто живет и как кого зовут. Может, нам меньше всего требовалось знать это—мы уже знали намного больше. Но с точки зрения общества мы не знали друг друга вообще. Я пропустил тот момент, когда он стал рассказывать больше, удивлять меня каждый вечер, досиживать до последнего, пока он не упадет в обморок от усталости. Не заметил тусклый огонек в глазах, упустил тот момент, когда в подаренную книгу он вложил маленькую записку. Заметил только когда он не пришел. Может, случилось чего. Кошка заболела, родители приехали, важная встреча, уехал ненадолго. Я посидел на ступеньках, решил не курить, а подождать его. Открыл форточку, послушал последние крики птиц и вернулся к работе—я потерял смысл сидеть там без его шутеек и бормотания. А на следующий день он пришел. Пришел и болтал еще больше, чем раньше, судорожно перехватывая воздух и иногда захлебываясь им, кашлял. Улыбался еще шире, смотрел в глаза. Схватил меня за руку, внезапно запнувшись и снова смотря на меня. Он о чем-то просил. Не словами—глаза чего-то просили, молили изнутри. Я пропустил и это. Он продолжал приходить. Он вызывал искреннюю улыбку, подбадривал, окутывал меня книгами и мыслями, что я ему нужен. Я отвечал ему тем же. Он передал мне сверток, быстро кивнув и выпалив «на следующей неделе». Я посмотрел туда слишком поздно. Снова вечер, время выходить на «прогулку» с моим лучшим и единственным другом. На лестнице разложен оранжевый клетчатый плед, на нем нелепая красная кружка в белый горошек и книга. Он куда-то отошел, сейчас вернется. Я сел на плед и взял кружку, отхлебнув немного. Облепиховый компот? Он сегодня не пришел. И завтра тоже. Но на лестнице был клетчатый плед, нелепая красная кружка в белый горошек и книга. Я не забирал вещи, боялся. И с каждым разом всё больше. Я выхожу на площадку. Отставляю кружку, кутаюсь в плед, стараясь вспомнить улыбку, с которой ты меня встретил. Я улыбаюсь. Так, как ты меня учил. Тем, что ты рассказывал, оставил мне. Я разворачиваю книгу и читаю вслух первые строчки, написанные тобою от руки. Та самая история, нравившаяся мне больше всего. Ком в горле мешает голосу, он дрожит, но я улыбаюсь. Так искренне, как могу, чтобы ты ее увидел, где бы ты сейчас ни был. Снова рассказал что-нибудь смешное. В следующий раз выношу книгу, которую ты мне дал. Выпадает маленькая бумажка с неумелыми рисунками. На первой картинке ты. Вот ты идешь по мосту, смотришь в воду, в которой рак. А на последней ты стоишь удивленный, а рак уцепился за твое ухо. Самый мерзкий способ сказать об этом, но я давлю улыбку, не давая расползтись этой черной дыре еще дальше. Раз за разом пробегаюсь глазами по маленьким слайдам, и улыбка растягивается в искреннюю. Так хочется сейчас чувствовать твою легкость, ты будто весенний ветер приносил ее и никогда не было колющих льдинок. Ты это делал только для меня. Кутаюсь в клетчатый плед, снова чувствую этот запах облепихи. Теперь даже форточку боюсь открыть—последнее, что осталось здесь от того тебя, что еще заставляет почувствовать тебя не только кожей. Теперь уношу клетчатый плед, нелепую красную кружку в белый горошек. В кульке лежали ключи, а на бумаге написан математический пример, видимо, ответ—номер твоей квартиры. Сворачиваю все обратно—не хочу лезть в твою душу и жизнь так глубоко, как ты мне не позволил там, на лестничной площадке. На следующий день беру плед, кружку, и выхожу на лестничную площадку, пропитанную облепихой и легким запахом сигарет. На площадке гость—бородатый худой мужчина, хмурый, как и я когда-то. В голове не возникает и мысли его прогнать, я только беру кружку, задорно улыбаюсь, и рассказываю самую интересную для себя историю.