Хозяйский пес

      Тик-так.       — Нет, ребята, вы знаете, что она мне сказала? Она сказала, чтобы я со своей матерью разбирался сам!       Тик-так.       — Да ты что? Не может быть, вы же два года вместе!       Тик-так.       — Именно! С тем, что она отказывалась с ней общаться, я еще могу смириться, но вот так бросить часть семьи в сложной ситуации — это вообще абзац!       Тик-так.       — Уууу, не, моя бы так никогда не поступила, это же свинство…мама — это все-таки самый родной человек…       — Вот и я ей это говорю! А она заладила «это не моя семья, а твоя, ты и занимайся этим сам»… Вот так бросить больного человека на произвол судьбы, это же надо! Змею на груди пригрел!       Бульк.       Пиво ухнуло глубоко в желудок холодным камнем. Напился он уже сильно, но незаслуженная обида распаляла все сильнее. А также холодок отчаянья подмораживал изнутри. Завтра выпишут его маму из больницы. Состояние неутешительное — массовая парализация тела, и скорая кончина благодаря заболеванию. До конца жизни человек останется лежачим инвалидом. И врачи, ур-р-роды, так и сказали: «Забирайте, молодой человек, матушку свою, пусть доживет свой век дома, мы сделали все что смогли». Нет ни грамма в этих, зачерствевших из-за своей работы, людях…не приличия даже, а какого-то сочувствия…да хоть какого-нибудь.       Нельзя же так в лоб говорить: «Мы отдаем вам труп, вы с ним теперь мучайтесь, привозите после физической смерти»! Это как минимум бесчеловечно. И кошмарно больно. Да и жена-золото такую подставу устроила. Всегда было все хорошо, прекрасная пара, но вот с родителями отношения не задались, как же этого жаль.       Поэтому, он сейчас сидел в баре с близкими знакомыми из секции карате, сразу после занятия. Несмотря на то, что жизнь его никогда не была сложной или сильно проблемной, карате им воспринималось как некоторая отдушина еще со школьных лет. Именно там его взращивали стойким и терпеливым. Там он выплескивал из себя любую злость, возникаемую по жизни, благодаря чему у него практически не было проблем никогда. Именно там он приобрел лучших друзей, один из которых — Игорек, сидел сейчас рядом с ним и выслушивал пьяные бредни. Он всегда поддерживал Гришу во всех его трудных и сложных ситуациях.       Уже когда Гриша ехал на автобусе домой по ночному городу, отчасти протрезвев и успокоившись, он начал понимать, что вроде как не прав. Не стоит злиться на жену, она так старается для него быть хорошей, могут же быть у нее слабости? Да, не хочет брать ответственность за его мать. Но ведь это тоже можно понять, разве нет? Ира очень старается, работает, дом ведет и показывает себя во всем только с хорошей стороны. Все-таки она его во всем всегда старалась понять. Чем он хуже? Надо смириться и успокоиться. Ну, наймет он маме сиделку, будет сам по вечерам к ней приезжать, ничего страшного. Это не конец света, он справятся со всем, к тому же дома его будет ждать его милая женушка.       Добрался домой он глубоко за полночь, Марина уже спала. На кухне его ждал остывший ужин. Похоже, она долго его ждала. Совесть скреблась где-то внутри. Есть не хотелось. Гриша убрал еду в холодильник, после чего привел себя в порядок в ванне. Зеркало отражало его кислую рожу. Ему вдруг стало от себя так противно. Он вспомнил, какими словами кидался в пылу ссоры, как ругал её в баре. Ему стало отчаянно стыдно.       Он прокрался в спальню, стараясь не шуметь. Марина не спала, но упорно делала вид. Пронырнув под одеяло, он ласково прижался к жене холодными с улицы ногами, вдыхая родной запах ее чистых, кудрявых, рыжих волос. Она дернула тоненьким плечиком, отстраняясь от него.       — От тебя несло перегаром от входной двери, — ее маленький носик сморщился в отвращении.       — Прости, дорогая. — Пробормотал Гриша, убирая от своего лица её волосы. — Я не хотел.       — Пиво в тебя само заливалось? Да это прямо магия какая-то!       — Извини меня, я наговорил тебе кучу глупостей. — Его рука легла ей на талию.       Она тяжело вздохнула и качнула головой.       — Ты такой дурак. Ничего страшного, все нормально, я не обижена. Я все понимаю. — Она повернулась к Грише и обняла его.       Утром он встал на работу раньше Марины и, поцеловав её в плечо, отправился завтракать. Немного подумав, решил не готовить яичницу, а съесть оставленный ужин. Есть на самом деле не хотелось, но ехать на работу с пустым желудком, он знал, было бы глупым. В холодильнике стоял контейнер с заботливо приготовленным женой обедом.       На работе его встретил такой же похмельный Игорь. Они обменялись понимающими взглядами, и Игорь вытащил из сумки пузырек с коньячком.       — Давай быстренько, пока никто не видит.       Не задумываясь, Гриша влил в себя часть содержимого.       — Игорек, ты просто чудо. Всегда знаешь что нужно, — улыбался Гриша. — Спаситель.       Рабочий день прошел сумбурно и туманно. Похмельный Гриша подумал еще, что слишком много взял на себя работы, потому что сильно закрутился и к вечеру был выжат. Возможно, стоило взять отгул. Только благодаря Игорю, Гриша осилил этот день. Помимо помощи в работе, друг не забывал по-доброму подначивать Гришу и всячески выдергивать из периодической прострации.       Уходили они так же вместе, сели на автобус, а на прощание крепко обнялись, так, как это умеют делать именно друзья-мужчины.       Позже, Гриша пришел в норму. Заботой друга и жены, он оклемался, помирился со всеми и нанял сиделку для мамы. Жена все так же готовила ему пряные обеды, острые, прямо как он любит. До щемящей нежности в сердце она ласково целовала его на прощание, зная, что не увидит его до следующего утра. И безропотно его ждала.       Гриша же, после выматывающего дня на работе, отправлялся домой к маме. Почти всегда он привозил сумки еды, цветы, и вообще все, что мог придумать для поднятия настроения мамы. Такой зыбкой сейчас….       Гриша с робостью и страхом заходил в дом, пропахший болезнью и немощью. Окна всегда зашторены, маме не хочется смотреть на живой и довольный мир. Она с усталостью глядит своими темными глазами, как ее единственный сын входит в комнату. Осунувшийся за последнее время очень сильно с нездоровым цветом лица и хроническими синяками под глазами. Он всегда садится на стул рядом с кроватью, и берет ее за руку, гладит по ней. Рассказывает, как прошел его день, что произошло и все хорошее что было. Он старается сделать рассказ как можно более веселым и жизнерадостным, показать, что у него все хорошо. Сиделка Лидочка выскальзывает из комнаты больной практически сразу как он входит. Ей не занимать такта. Опыт общения с родственниками больных еще не большой, но уже весьма полный.       Мама же, Светлана Николаевна, только и может, что повернуть голову в сторону сына. Слушать его, улыбаться и иногда, через силу, сказать ему пару слов. Она видит, что ему тяжело. Где-то в глубине его глаз скрыта многотонная печаль. Она хочет его обнять и пожалеть. Но не может, и из-за этого ее сердце сжимается каждый раз, когда она слышит его шаги. Потому, что знает, что ее любимому сыну плохо, а она — мать! — не может сделать совершенно ничего. Она видит, как он сидит рядом с ней на стуле и отчаянно врет, пытаясь сам поверить в свою ложь, чтобы эта ложь не выглядела столь дерзкой. Это невиданно и это разрывает ее сердце.       После его ухода она плачет тихо, невидящим взглядом уставившись в потолок, несколько часов. Она плохо чувствует даже то, как слезы стекают по ушам, практически не ощущает влажности седых волос. И это ее обычно добивает. А Лидочка, хорошая девочка, гладит ее по голове и плечам, всеми силами пытаясь утешить обреченного больного, хотя и понимает что это бесполезно. И у Светланы Николаевны теплело на сердце.       Сиделка была молодой, малоопытной студенткой последнего курса. Но, несмотря на жесткую профессию, которой она обучалась и множество негативного опыта, она осталась такой же мягкой и доброй. Прямо святая. И Светлане Николаевне было жутко от мыслей, как пойдет дальше жизнь бедной девочки с таким характером и настолько сердобольным сердцем. Светлана была уверена — лучше бы Лидочка была стервой бездушной. Так ей было бы проще жить. Но нет, послал Бог перед смертью действительно доброго человека, наверное, одну из немногих за ее долгий век.       Лидочка не много за время работы общалась с родственниками обреченных больных, но она уяснила точно — в основном им тяжело, и нужно облегчить хотя бы их участь. Поэтому, хотя она и не могла спасти своих пациентов, она старалась уберечь память о них в умах родственников. Ей это казалось достойным.       Перед приходом Григория Александровича, который прибывал в одно и то же время каждый день, она, не жалея сил, тратила свое время на дело, не оплачиваемое и не прописанное в ее договоре. За несколько часов, они со Светланой Николаевной — очень приятной женщины, по мнению Лиды, — начинали прихорашиваться. Лида мыла свою худую, чуть ли не худощавую пациентку, хотя та и смущалась каждый раз, одевала всегда в самую приятную глазу одежду, тщательно расчесывала длинные седые волосы, а в некоторые разы, когда у Светланы Николаевны выдавался особо тяжелый день, Лида даже слегка пудрила ее лицо и шею. Пациентка с благодарностью принимала заботу Лиды, и той это казалось дороже любых денег. И, хотя, Светлана была морально нестабильна, в связи с внезапным бессилием (а Лида знала, к такому никогда невозможно заранее приготовиться), она оставалась прекрасным собеседником и благодарным слушателем.       Лидочка видела, как Григорий искренне заботится и переживает о своей маме, и ей каждый раз было грустно, когда он уходил. После этого Светлана Николаевна, словно мгновенно старела на несколько лет, глаза ее становились пустыми-пустыми, и она долго плакала. И в такие моменты, утешая пожилую женщину, Лидочка, стараясь самой не заплакать, думала: «Хорошо, что он приходит, хорошо, что она знает, что ее тут любят. Было бы намного хуже, если бы ее бросили одну на сиделку и забыли до приема наследства». Лидочка иногда была излишне сердобольной, но, по сути, достаточно реалистичной девушкой.       Гриша же думал, что ему повезло. Повезло с окружающими его людьми. В такой момент, когда в полной мере ощущаешь свое бессилие над мирозданием, судьбой и прочими подобными вещами, самое главное, чтобы рядом были, если не любящие, то просто добрые люди.       По его мнению, мама хорошо держалась. Ему было даже представить страшно, что она ощущает в такой незавидной ситуации. Когда не можешь даже пальцем двинуть — тут у любого человека пошатнется сознание. Он не мог и боялся представить это все на себе. Но мама его была сильной женщиной. И, он думал, что из-за этого ей в разы тяжелее дается нынешняя беспомощность. Когда ему было 13 лет, его отец умер по глупой случайности. Тогда его мама не давала спуску ни себе, ни сыну. Именно тогда ему пришлось срочно повзрослеть. Такая ситуация, да еще и то время, была чуть ли не смертным приговором. Многие семьи тогда полностью умирали потому, что ничего не делали для своего спасения. Но она…она сильная женщина. Она подняла семью, вытащила на собственном горбу. С двумя детьми на руках это было нелегко, но она это сделала.       Гриша с глухой болью вспоминал те времена, когда мамы почти никогда не было дома, она искала работу, работала, приходила спать и снова работала. На нем же был весь дом и его, тогда еще маленькая сестра. Только вот, она навечно осталась маленькой в его памяти. Через некоторое время она заболела и умерла. Но мама, она пережила и это. Каждый раз, когда он вспоминал то время, в нем просыпалась злость на себя, за то, что он был глуп и слаб. Он делал много, но недостаточно. Со многим маме пришлось справляться самой. Но он не может сказать, что совсем ничего не делал. Он действительно старался.       А после этого была череда смертей старших родственников, время которых пришло. Мама и тогда все это пережила. И от знания о том, сколько ей пришлось вынести, очень ему казалось ее нынешнее состояние неестественным.       Ему казалось такой абсурдной вся эта ситуация. Он еще так молод, в уже теряет последнего родственника своей семьи. Горче и противнее всего сейчас была жалость к себе. В 25 лет терять мать…это такая глупость, думал он. Как же так, спрашивал он себя. Он еще толком и на ноги-то не встал, не оплатил маме за спасенную жизнь и детство, а теперь у него на это нет ни капли времени. Ему было противно от самого себя. Думал, умник, что все успеет, что пора строить семью, а мама подождет. Раз в месяц приезжать — нормально, он был в этом уверен. А теперь, ему так больно от того, что не проводил с ней больше времени. Она даже пожить толком для себя не успела, последние шесть лет как он уехал, она все работала да беспокоилась о нем, не отдыхая от той доли, что выпала на нее.       Он был так зол, что не понимал этого раньше, что, казалось, придушит сам себя. Наверное, лишь близкие люди в этот период времени не дали ему этого сделать. Игорь по мере сил помогал и сочувствовал ему. С ним Гриша расслаблялся без страха проснуться на утро и понять, что наделал бед. Или не проснуться вовсе….       Игорь много в этот период сделал для Гриши и его мамы. Он ездил в торговый центр, когда Гриша по каким бы то ни было причинам не успевал это сделать сам. Так же, он тут же поднял все свои связи по медицинской части, пусть скудные, но хоть какие-то. Он устраивал Гришиной маме множество проверок, обследований, и все достаточно бюджетно, потому, что «по знакомству». И, хотя, все врачи разводили руками, Игорь постоянно поддерживал в них искру надежды, которая не позволяла им скатиться в пучину отчаяния.       По правде говоря, в данной ситуации, надежда была, наверное, единственной вещью, что могла поддержать родственников больного. Зачастую они быстро тратили накопленные финансы, тратились-тратились и снова тратились на медицинские услуги, крутились на месте, пытаясь схватиться за собственный хвост, но это помогало им удержать шокированное сознание в допустимых рамках. Редко их старания заканчивались положительными результатами, отчего было очень жаль, но многие врачи считали, что это оказывает скорее положительное влияние на дальнейшую жизнь человека, нежели негативное. После смерти больного, у его родственников не оставалось мерзкого ощущения, что они сделали недостаточно. Они могли сказать себе в утешение: «Я пытался»; «Я сделал все, что мог»; «Если я не смог, значит не смог бы никто». И оставалась в таких случаях лишь грусть по покинувшему человеку. А грусть и скорбь, это лучше, чем чувство вины, они менее разрушительны. Именно по этим причинам многие врачи (та их часть, что имеет понимание ситуации и крохи сочувствия) стараются не раздражаться из-за суетливых родственников пациентов. Хотя, конечно, и те и те пугают окружающих полупустыми больными глазами, почти безумными взглядами и не совсем адекватным поведением. Многих приходится отпаивать чаем, усиленно успокаивать, а некоторым и вовсе сердобольные врачи прописывают курс успокоительных таблеток. Пусть лучше будут вялы и рассеяны, чем агрессивны и опасны (как для себя, так и для окружающих). Грише повезло не почувствовать на себе силу фармацевтических изысков в сфере седативных средств, как и не пришлось плотно общаться с врачами, эту роль на себя взяла Лидочка. Скромная и жалостливая в жизни, на поприще медицинских дел она билась словно тигрица за тигрят, пытая врачей (возможно, даже, своим присутствием). В местах, где они с Светланой Николаевной бывали не раз, врачи их узнавали еще по звукам из коридоров. Лидочка, со своим громким (или, даже, скорее «звонким») голосом распугивала молодых санитаров, изредка бездельно слоняющихся по больнице, а типичным говором приезжей из глубинки, который, несмотря на долгое проживание в большом городе, не выправила, она поддерживала все возможные стереотипы. Хождение по «знакомым» врачам значительно облегчало работу Лидочке, которая, кстати, тоже приложила руку к поиску этих самых знакомых. И, хотя, она прекрасно понимала безнадежность случая своей «пациентки», она все равно надеялась хотя бы на то, что врачи найдут способ если уж и не продлить жизненный срок женщины, то хотя бы облегчить ее последние дни. Таким образом, она «выбила» рецепты на бесплатные дефицитные медикаменты, которые действовали лучше тех, что прописывали обычно.       Лидочка старательно уменьшала траты Григория, так как знала, что тот «зашивается» на работе, пытаясь потянуть резко увеличившиеся счета. Она догадывалась, что ему приходилось теперь много на чем экономить, и она понимала, что его молодая красавица жена от этого не в восторге. И, хотя, периодически заглядывающий Игорь уверенно утверждал, что Марина замечательная женщина, во всем поддерживающая Григория, Лидочка не верила. Она не понимала, как в образ «во всем поддерживающей мужа» жены вписывается то, что она ни разу за несколько месяцев не посетила мать своего любимого человека. В ней зрело отвращение к этой женщине, и распалял его отказ Светланы Николаевны обсуждать этот вопрос. И, как-то раз, за чаепитием с Игорем во время сна больной, Лидочка, не сдержавшись, высказала все, что думала о такой «прекрасной» жене. В тот момент Игорь как-то сразу посмурнел, взгляд его стал тяжелым, почти душащим своим осуждением, так что Лидочка быстро «сдулась» и замолчала, но, все же все еще пылая праведным гневом. И тогда Игорь рассказал ей неприятную историю из жизни маленькой и хрупкой Марины, фотографию которой как-то раз он же и показал, со странички в социальной сети. На фотографии маленькая, низенькая Марина с пышной «шапкой» мелко кудрящихся рыжих волос обнималась с высоким темноволосым Гришей. Оба они улыбались счастливо и довольно. Игорь рассказал, что фотография эта сделана была во время их свадебного путешествия, которое они провели где-то на севере России, периодически выбираясь из города на ночевки в лесу с небольшой компанией новых знакомых. Так же, Игорь рассказал Лидочке, что в свадебное путешествие молодая пара поехала после того, как посетила семью Марины, живущую недалеко от того самого города. Те не смогли приехать на свадьбу своей дочери. И после этого, Игорь начал рассказывать, более подробно о жизни Марины до того, как та перебралась в столицу.       Марина, как жительница небольшого провинциального городка, была связана по рукам и ногам менталитетом тамошних жителей, отсутствием рабочих мест в городке и практически поголовного нищенского существования. Семья у Марины была большая, каждый член которой активно работал, подрабатывал и пытался вылезти из долговой ямы. Жили одной большой семьей, по Московским меркам «за городом», в отдельных соседних домиках, у каждого из которых был свой участок земли. Молодые работали где могли, отец и мать Марины работали на заводе, хоть и на разных должностях. Мать работала в цехе упаковки, отец же впахивал на поприще грузчика.       В этой семье работали все, и работали тяжело. Как это часто бывает в глубинке, пахали за гроши, но другой работы в городе не было. И, как известно, общее горе людей сближает. Когда нечего делить, каждый друг дружке друг. Но тем сложнее было выбраться молодежи в большой город, так как все понимали, что на первых порах ребенку придется помогать финансово, нужен какой-то стартовый капитал. Но откуда оному взяться там, где люди живут от получки до получки? Там, где «даст Бог и на еду хватит»? Все понимали, что это невозможно. Лишь единицы сбегали в большой город «в поисках счастья». Люди о таких говорили с презрением. Впрочем, не без причины. Часто было так, что молодые, поняв всю сложность жизни в подобном месте, всю ее затратность, с понурым видом возвращались в родной дом, где и доживали свой век. И Марина тоже знала об этом, и совсем не хотела, чтобы люди говорили о ней плохо. Она совсем не хотела, чтобы соседи и знакомые смеялись над ее родителями, если она, или кто-то еще из детей, уехали бы от них.       Но однажды, в их большой и дружной семье случилось горе. Ее дед, любимый дедушка, серьезно заболел и быстро слег. Марине тогда было десять лет, она училась в школе и пока что не могла работать (хотя по вечерам, после того, как сделает уроки, она садилась среди теть и занималась «общим делом», в виде пошива и починки одежды, а также, вязание носочков и варежек на продажу). Так как прочее старшее поколение, что было еще достаточно бодрым, днями на пролет занималось огородом, выращивая овощи с фруктами «на покушать» (те, что помельче и нельзя засолить или закатать в банки) и «на продажу» (которые после сбора продавалось одной из бабушек на основной трассе, проходящей рядом с городом), то семейным советом было решено, что Марина, как девочка энергичная и рано заканчивающая в школе, будет нести ответственность за дедушку.       Так, одним махом, она лишилась всего своего свободного времени. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы погулять после школы или как-то поиграться. Впрочем, даже на домашнюю работу времени почти не оставалось.       Мало кто знает или догадывается как тяжело ухаживать за лежачим больным. И чем старше больной, тем сложнее. Марина стала одной из тех, кто знал.       Хуже всего было даже не помогать дедушке большую и малую нужду и приводить потом его в порядок. Не мыть, не кормить как ребенка. Хуже всего было то, что его характер с болезнью вдруг резко испортился. Раньше это был очень веселый человек, жизнерадостный, часто играл с детьми, девочка его искренне любила. Но, с началом болезни, у него вдруг выскочили все возможные старческие замашки. От вынужденного обезжвижения ли, или, может, от постоянной боли, но он все время бухчал, ругался, бормотал матерные ругательства под нос, иногда кричал и размахивал на внучку руками. Она в такие моменты сильно пугалась и не узнавала его. Наверное, именно после этого она потеряла все доверие по отношению к нему.       С каждым месяцем становилось все хуже. Марина вымоталась, у нее больше не было сил терпеть то, как дедушка к ней относился. У нее не оставалось никаких сил. Ни на что совершенно. Деду тоже становилось все хуже. С ним она проводила все дни. С ним же в комнате она и ночевала. Под кряхтение и постанывания. С каждым днем она злилась на него все больше.       Спустя еще несколько месяцев, она уже мечтала отмучиться. Даже не того, чтобы дед отмучился. Она хотела отмучиться самой. Родители отказывались заменить ее другим ребенком («Все остальные совсем мелкие, они не справятся, а старшим надо готовиться к поступлению, им учиться нужно время! Не ной, не так все плохо! Вот я сегодня…»). Братья же и сестры, зная что ей отвечают родители, тоже не спешили помогать. Младшие говорили: «Ой, я еще слишком маленький, мне такое делать нельзя!» и убегали играть во двор, старшие же просто отмахивались («Не видишь? Я учусь, мне некогда!») и уходили тусоваться с друзьями. По крайней мере, ей так казалось, что все кроме нее развлекаются и отдыхают.       Она злилась. Она плакала ночами. Ее почти выгнали из школы за неуспеваемость. Она получала нагоняй от родителей за плохие оценки. Она почувствовала небывалое счастье, когда дед умер.       Тогда она впервые в своей жизни усомнилась в родителях. Больше они не были для нее авторитетом. На каждое их слово она находила десять в опровержение. На каждое их действие у нее было противодействие. Больше они не были для нее чем-то важным. Она им больше не верила. Тогда она решила, что уедет от них, сбежит если будет нужно. И издевки над ими со стороны других людей будет родителям наказанием.       Таким образом она начала действовать. Откладывала деньги любым способом: втихую подрабатывала, не всю сдачу возвращала, по копеечке, по копеечке. Дальше она выучилась. Нашла университет в столице с общежитием, но достаточно низкими баллами. Поступила в него на бюджет. Никто не говорит, что это было легко. Училась, получала стипендию за хорошую учебу. Жила впроголодь, но сама.       Позже, она остыла, поняла родителей, пожалела их. Но так и не смогла до конца простить свою семью.       — Мужа она в эту историю посвятила уже после произошедшего с его мамой. Поэтому и возникла у них проблема в самом начале. Ты, наверное, не слышала? У них был большой скандал тогда, когда она отказалась ухаживать за его мамой. — Игорь покачал головой, не смотря на Лидочку, сидящую напротив него с широко распахнутыми глазами в обнимку с чашкой. — Хотя, конечно, у них изначально отношения не задались.       — Я… Я не знала… Я о ней такое думала!.. — с громким стуком Лидочка поставила чашку с уже остывшем чаем на стол и закрыла лицо руками.       После этого разговора, Лидочка в корне поменяла отношение к Марине, хотя это и было не легко. Иногда она думала, что подобное прошлое не причина вести себя в дальнейшем как свинья, но…но она не могла представить, что было бы у нее в голове, если это было ее прошлое. Наверное, она бы тоже никогда не смогла заниматься таким делом. Быть сиделкой у больного, обреченного человека и так в целом не легкое дело, а с таким прошлым это и вовсе превращается в каторгу. Лидочка мысленно закрыла папочку с этим вопросом, и отложила ее куда подальше, стараясь не задумываться об этом. И, хотя, периодически у нее мелькали мысли по этому поводу, но тут уже было все понятно и вывод обсуждению не подвергался. Она больше не заводила разговор на эту тему с кем-либо. Лида продолжала свою работу с упорностью самосвала, прикладывая все больше сил в свою скромную пациентку.       Через шесть месяцев тяжелой, выматывающей борьбы за здоровье Светланы Николаевны, она скончалась. Ее сын Григорий был безутешен. Постоянно плачущая Лидочка вместе с Игорем взяли на себя основную часть устройства похорон, потому что Гриша совершенно выпал из жизни. Марина оставалась с ним, пытаясь привести в себя, суетилась, бегала вокруг него, но он оставался безучастным.       Им всем очень повезло, что начальник вошел в положение и буквально «выбил» для Гриши удлиненный отпуск по семейным обстоятельствам. Прикрывали его все сослуживцы. На похоронах он был словно в тумане. Практически ничего не удержалось у него в голове. Были какие-то люди, старые знакомые матери. Лида, Игорь и Марина были рядом с ним и поддерживали со всех сторон. Со всего мероприятия он запомнил лишь три чувства: благодарность, тоску и усталость. Остальное же осталось для него скомканным и неясным.       Следующие несколько дней он провел в бездействии. В дальнейшем, он даже не смог бы сказать, что делал в это время. Помнил, что пил вино, которое достал с дальней полки. И пытался жить так, как жил раньше. Смотрел какой-то фильм, периодически теряя сосредоточенность на сюжете. А также, в воспоминаниях постоянно мелькала Марина. То она принесет еду ему в постель, то отнесет посуду в мойку. Ходя в туалет, он слышал обрывки ее разговоров шепотом с ближайшими друзьями, в которых она убеждала что все неплохо, и приходить не стоит, после чего он возвращался в постель и проводил очередной день сурка.       Спустя неделю такой жизни, пришел Игорь, и, на пару с Мариной, они отмыли Гришу, побрили, привели в порядок и вытащили в ближайшее кафе. Он воспринимал это с большой долей равнодушия и смиренности. Выйдя из дома, он не сразу заметил, как потихоньку вливался в обычную уличную жизнь. Алгоритмы поведения на улице подчинили его. И, хотя, в осознанной части его сознания оставалась такая же тишина и пустота, в половине бессознательных и неконтролируемых мыслей началось какое-то оживление.       Ребята несколько раз совершали такие вылазки, так что, когда Григорий относительно ожил, Игорь перешел к делу. Он объяснил, что необходимо начать заниматься переоформлением документов и получением наследства. И, улыбнувшись, заверил, что если бы они могли, занялись бы этим сами и не дергали Гришу, но, увы, получить наследство без наследника практически не возможно. На это Гриша слегка улыбнулся, давая понять, что шутку он оценил. Марина смотрела на мужа с надеждой, ей казалось, что, наконец-то, он начал приходить в себя. Она поняла, что теперь знает, как действовать дальше, чтобы привести его в норму, поняла, что принцип «не трогать» уже не подходит.       Далее следовал муторный процесс оформления документов на наследование, обналичивание счетов Светланы Николаевны и осваивание полученного имущества. Лидочка, несмотря на то, что получила расчет, помогла ребятам разобрать завалы в квартире, но после этого постепенно ушла в учебу, и как не плакала она по своей скончавшейся пациентке, с ее сыном и его друзьями причин для общения, к сожалению, больше не было.       Гриша смирился со смертью матери и вышел на работу. Смотря на мужа, Марина успокоилась и расслабилась, начав заниматься делами и вернувшись к спокойной и размеренной жизни. Сослуживцы Григория выразили свое сочувствие, и упорно старались более не задевать его боли и как можно меньше напоминать о произошедшем. Спустя время, камень на его душе облегчился и перестал давить как раньше.       Так совпало, что вскоре после его выхода на работу, случился корпоратив. Гриша не знал, специально ли коллеги решили устроить его именно сейчас, или это произошло случайно. Да и, откровенно говоря, не хотел даже задумываться. Также, как и идти. Но Марина, увидев в подобном мероприятии скорее положительную сторону для Гриши, настояла, чтобы он сходил «хотя бы ради приличия». Немного подумав, он решил не расстраивать свою жену и согласился. Впрочем, также, он прекрасно знал, что иногда с ней спорить это дело неблагодарное, и заранее проигрышное.       Корпоратив проходил вполне типично, кто-то откровенно скучал, а кто-то отрывался как в последний раз. Пьяных коллег тянуло на поболтать, на смех и хохот, громко играла музыка. Гриша выпил, но совсем не чувствовал себя пьяным. Но и пить больше не хотелось. Поэтому, он сидел в уголке один, слушая разговоры сослуживцев. Игорь же в это время отлучился на танцпол, с белокурой очаровательной бухгалтершей. Гриша считал, что они прекрасно смотрятся вместе. И с сожалением для себя заметил, что вряд ли убежденный холостяк Игорь решится на какие-то серьезные отношения.       Гриша решил выйти покурить. Обычно он не был пристрастен к подобной вредной привычке, но иногда, когда он выпивал, бывало настроение посмолить. Что-то вроде ностальгии по ранней молодости, когда он делал это весьма часто. Стрельнув сигарету с зажигалкой у соседствующего с ним коллеги, Гриша вышел из здания на улицу. Вставил сигарету в рот, пламя зажигалки опалило другой конец. Горьковатый забивающий дым поструился при вдохе сквозь плотный фильтр ему в легкие, заставляя Гришу вдохнуть глубоко, почти с наслаждением.       Спустя несколько быстрых затяжек, от которых защипало кончик языка, он замедлился, смакуя вкус, а не проглатывая его. Не то, что в сигаретах было что-то особенное, тут скорее примешивалось моральное состояние. Процесс, который позволяет переключиться с мыслей одних на мысли другие.       Краем глаза, Гриша заметил движение сбоку от себя и повернул голову. На улицу вышла коллега, по имени Ира. Худая, с длинными ногами, плотно затянутыми в черные джинсы и тонкими губами нежного оттенка. Голову украшали буйные волнистые черные волосы. Ее слегка покачивало и в ручках, наманикюренных «по моде», она теребила тонкую длинную сигарету. Гриша знал, что та ядрено-ментоловая, от Иры каждый раз ими пахло, когда она возвращалась с перерыва. Она сфокусировала на нем взгляд и слегка пьяно улыбнулась.       — Ооо… — она задумчиво оглядела свою блузку без карманов. — Я забыла зажигалку. Дашь прикурить?       — Да, конечно, — спокойно ответил Игорь и потянулся к карману, в который уже успел убрать зажигалку, но не успел ту достать. Ира приблизилась к нему, обхватила его сигарету почти у самых губ одной рукой, другой же придерживала свою. Легким движением она их соединила, вдыхая, отчего ее сигарета тут же затлела. Неосознанно, он заметил, что они почти одного роста. Ира отстранилась от него и поблагодарила, прислонившись к холодному кирпичу стены.       — Ты всегда так прикуриваешь? — иронизируя спросил Гриша, приподнимая свои брови в удивлении.       Она игриво прищурилась, бросив на него взгляд.       — Нет. Лишь у тех, кто мне нравится. — Она оттолкнулась от стены, сделав шаг к нему, поведя плечом. И оказалась слишком близко.       Он не успел возмутиться или отойти. Заведя свою руку с сигаретой ему за шею, она придвинулась к нему и коснулась своими губами его губ. В этот момент словно все выпитое ударило ему в голову, в ушах зашумело, а ноги с руками будто наполнились ватой. Ее язык проскользнул ему в рот, оставляя после себя шипучий вкус ментолового дыма. Он покачнулся под ее весом и просел, прижимаясь спиной к стене, отчего сигарета в ее наманикюренных пальчиках, также столкнувшись с кирпичом, обдала их небольшим количеством искр. Он почувствовал, как внутри него все поджимается, словно скручивается, от желания и страха. Рот его приоткрылся, язык, неконтролируемый предатель, начал отвечать на поцелуй. Руки взметнулись, пальцы прошлись по ее бокам, почти жестко, задирая и комкая тонкую блузку. Она прижималась к нему всем своим разгоряченным телом, а в ушах его шумело все громче.       Лишь через пару минут, когда руки оглаживали теплую спину, а губы горели, он нашел в себе силы отбраниться.       — Ира, постой, Ир… Прекрати, я женат.       Она блудливо ухмыльнулась, пьяная дымка в глазах завораживала.       — А кого это когда-то останавливало?       И он сдался.       Уже через несколько минут, среди соседних от ресторана зданий, в темном, неосвещенном переулке, он грубо вколачивался в ее обживающее нутро. Глаза его заволокло почти агрессивным возбуждением. Он был груб, почти жесток, как никогда и ни с кем ранее. Но ей это даже нравилось. Нравилось, как он резко входил в нее, размашисто и сильно. Нравились сильные руки, хватающие ее за бока, живот, грудь. Она догадывалась, что будут синяки на этих местах, но сейчас ее еще сильнее это заводило. Легкая боль заставляла ее мышцы плотно сжиматься снова и снова, судорожно, вокруг крепко стоящего члена. И это было до дрожи приятным им обоим. Руки ее беспорядочно шарили по стене, на которую она опиралась, их все больше и больше ломило от напряжения, впрочем, как и ноги. А он…он просто улетал, не чувствуя себя. Кончил он глубоко внутри нее.       В дальнейшем, это было самое постыдное, что он делал, но, при этом, самый возбуждающий эпизод его жизни. И он так никогда в этой измене и не признался никому.       От сердца его в тот день отлегло, он окончательно пришел в себя. Теперь его занимали мысли о совершенной ошибке, но, при этом, он стал почти таким каким был раньше. В тот день он вернулся домой, и, ведомый чувством вины, полночи зацеловывал, извиняясь, тонкое тело своей жены.       Спустя несколько месяцев он получил документы о наследстве по праву, как наследник первой очереди, в его собственность перешла квартира матери, небольшие ее накопления (которые были потрачены на восполнение трат на похороны) и ее маленькая машинка. Перед ним встал вопрос о дальнейшем распределении финансов, который было решено вынести на семейный совет в лице его жены.       Он видел, что Марине неудобно обсуждать такие вещи и он понимал это чувство.        — Дорогая, не переживай. Теперь это все наше, и нам жить дальше с этим. Поэтому надо решать. Но и без тебя я этого сделать не могу. — Он улыбнулся. Марина неуверенно повторила его улыбку.       — Знаешь… Если вспомнить наши планы на будущее, то мне кажется, что сейчас у нас появилась возможность их осуществить. — Она покраснела, обдумывая каждое слово, упорно пытаясь не задеть чувств мужа. Он же внимательно ее слушал. — Думаю, тебе нужна машина, так что, если она тебе подходит, то можно оставить как есть.       — В целом, — задумчиво начал Гриша, — она вполне неплохая. Я пользовался ей иногда, когда возил маму. Маленькая, конечно, но…пока что большего мне и не надо, верно? — Он слабо улыбнулся. — А потом всегда можно продать и купить более крупную, если нам понадобится.       — Да. — Марина ответила на его улыбку своей, застенчивой. — А по поводу квартиры… Что же, у нас однушка, там двушка. Может, стоит их обменять на трешку? Либо, как вариант, продать все и купить уже исходя из полученной суммы, к которой добавим наши накопления.       — Пожалуй, мне больше нравится вариант с обменом. А накопления оставим на ремонт или обновление мебели. В конце концов, когда-нибудь, нам понадобится больше комнат.       Гриша обнял зардевшуюся жену и поцеловал в макушку.       Так они и порешили. Не прошло и месяца, как они обживались в обменяной, многометровой квартире. После подписания документов, Марина плакала от счастья.       Как только документы на квартиру были должным образом оформлены, влюбленные отправились прямо туда. Сгорая от нетерпения, которое потряхивало изнутри, они открыли своими новыми ключами входную дверь. Та распахнулась почти беззвучно. Гриша пропустил Марину вперед, игривым и галантным жестом, одаривая ее улыбкой. Она прошла внутрь и замерла посреди гостиной, с, по счастливому глупым, выражением на лице. Закрыв входную дверь, муж подошел сзади нее, и приобнял за плечи, отчего она расплылась в еще большей улыбке. Развернулась, обняла за шею, притягивая к себе и осыпая его щеки быстрыми поцелуями. Ее волосы щекотали его оголенную шею, он счастливо рассмеялся.       — Ты не представляешь… — шептала она между поцелуями. — Ты не представляешь… Смотри сколько места, смотри!       И он смотрел. Смотрел на нее, на ее незамутненное выражение лица, сверкающие глаза. Не удержавшись, он обхватил ее руками, приподнял над полом и закружил. Она вскрикнула от неожиданности, но тут же звонко рассмеялась. И смех ее отражался от белых стен пока что еще пустой комнаты. Но они оба знали, что скоро — совсем скоро! — стены этой квартиры наполнятся счастливыми, волшебными воспоминаниями.