Солнце

У Оумы дрожат руки. Всё, что он может — это кричать. Любое действие причиняет невыносимую боль. Кокичи плачет, умоляет, чтобы это скорее прекратилось. Скребёт ногтями холодный пол, сжимается калачиком — это делает ему еще больнее — и просто бьётся в конвульсиях. В голове какая-то каша. Оума теряет разницу между реальностью и виртуальной реальностью и просто жалобно скулит, задыхается в отвращении к миру. Дверь в его комнату со скрипом открывается и, смутно — его зрение расплывчатое из-за накативших к глазам слез и боли — видит фиолетовое пятно, которое со временем всё больше и больше напоминает Кайто. Ох, лучше бы это было просто глюком, но. — Момота-чан?.. — его голос хриплый, кашляет. Кайто роняет тарелку. Та с грохотом разбивается — по ушам этот звук бьет нещадно и Оума жалобно хнычет — и космонавт, стараясь не наступить на кашу, подбегает к бывшему верховному лидеру. Но стоит ему слегка коснуться плеча, потянуть в свою сторону, чтобы утешающе обнять, как Кокичи срывается на крик. Больно. Больно. Больно. Оума н е н, а в и д и т эту боль. — Тише, тише, — Кайто шепчет, ласково (нет, любое прикосновение причиняет боль, он, должно быть, просто хочет его убить, отомстить за все) гладит по волосам, но его голос не делает легче. — Всё закончилось, всё закончилось, это просто фантомная боль, Кокичи, просто фантомная боль. Просто остаток. Оума на секунду перестаёт понимать, кого Момота успокаивает больше. Его или себя? — Всё хорошо, сейчас всё хорошо, — Кайто кладет руки на плечи и прижимает к себе ближе. — Мы выиграли эту игру убийств, Кокичи, мы победили. Только Оума умом еще не тронулся, прекрасно знает, не победили они. Шуичи слишком умный для этого мира и от этого до отвращения, до коликов в животе смешно. Только вот почему детектив не смог понять, что убийца не его очаровательная Каеде Акаматсу, а Тсумуги Широгане раньше шестого суда? Оума знает, что после того, как его приступ сойдет на «нет», Кайто вновь уйдет, просидит возле капсулы с Маки весь вечер. И плевал Момота — ну надо же, Кокичи думал, что он тут самый главный эгоист — на все их чувства. Потому что Харукава милая и чертовски родная. Потому что Маки была рядом с ним всю игру убийств, а не Кокичи, который корчил из себя мастермаинда, гения, лжеца года и смеялся. Не Кокичи, который до сих пор не может сказать банального: «прости, мне жаль». А ведь стоило. Извиниться за всё дерьмо всегда бы стоило. Но нет, гордость скорее задушит, прежде чем он извинится. Боль медленно уходит и надо же, он может пошевелить рукой и хоть как-то прикоснуться к Момоте. — Видишь? Всё хорошо, — Кайто убирает руку, улыбается. — Ты молодец, ты справился. Нет, Оума вовсе не молодец. Потому что вновь надевает маску безудержного веселья, чтобы Кайто вновь ушёл к своей дорогой спящей Маки. Для них это замечательная сказка о спящей принцессе, для него — плохой конец. — Нишиши! — его голос все еще хриплый, но Кокичи пытается изо всех сил вернуть весёлые нотки. — Момота-чан волновался за меня? Кайто хмурится, хватает его за плечи, вырывая стон боли — тело все еще болит, напоминает о пережитом — и обнимает. — Не ври мне. Не притворяйся счастливым, — Кокичи хочется смеяться. Кайто слишком хорошо узнал его за этот год. — Ты можешь мне довериться. Пожалуйста, хоть раз. Ни черта. Кокичи улыбается, мол, о чем это ты сейчас, Момота-чан? Смотрит долго, несколько упрямо. И Кайто слишком заботливо-ласково-бережно перебирает пряди волос. Это приятно. — Почему ты думаешь, что я вру? — Оума хрипло смеётся. Выходит как-то нервно. — Моя личность медленно связывается с той, которая всячески ненавидит и презирает ложь. Логично же, что я не буду врать? Каждые слова лжи ему даются больно. Словно горло кто-то сжимает, что-то душит, и Кокичи сейчас чертовски понимает Каеде и даже эту шлюху Ируму. Оума Кокичи из игры — чертовски привлекательный умный лжец! Оума Кокичи до игры — запуганный жизнью, вечно говорящий правду и боящийся любого прикосновения. Чертов недотрога. (И, кажется, больше всех его тело боится именно Кайто Момоту). Правда, воспоминания еще не вернулись не полностью. И возвращаются настолько медленно, что хочется, чтобы фонарик из игры был в реальности — сверкнул себе в глаза и пошёл убивать. Замечательный мотив, что сказать. Возвращаются во снах проблесками о детстве, и Оуме совершенно не хочется быть таким человеком. В игре он был пусть и ребенком из приюта, но ребенком, который смог добиться высот. Завести свою организацию — пусть и из десяти людей — добиться признания людей. В то время как другой Оума боялся людей, был зашуганным богатеньким мальчиком с кучей денег и был жертвой хулиганов, не в силах им возразить и отбиться. Застывал, давая нанести раны, давая царапать свою кожу камнями, позволял вдавливать себя в асфальт и молчал, никому не говорил не слова. Не боролся. Кокичи презирал подобных. И Кокичи в конце концов оказался таким. Худшим из худших. — Потому что приступы случаются только в том случае, если ты отрицаешь себя, — пауза. Всегда ли Кайто был таким умным? Или это он просто нахватался дерзости при общении с ним? — Значит, ты можешь врать. — Ты что ли моя мамочка, Момота-чан? — Оума улыбнулся. — Хотя, я не раз слышал от Каеде, что ты засиживаешься в ванной комнате слишком долго… — лицо Кайто скривилось, в то время как улыбка Оумы становилась всё шире и шире. — Так что не тебе меня осуждать, Момота-чан. Кайто усмехается. Хмыкает недовольно. — Болит? — переводит тему Кайто, Кокичи ему благодарен за это. Но тогда Оума понимает, что всё это время Момота сидел в неудобной позе. Кажется, у того затекла нога. — Уже нет, — Кокичи улыбается и послушно встает с колен Кайто. Гордо выпрямляет спину и решительно делает шаг в сторону кровати. Правда тут же содрогается от боли в позвоночнике и падает на колени, едва не ударившись головой о тумбочку. В очередной раз переоценил себя, в очередной раз поплатился за это. — Ну, почти нет. Момота лишь тяжело выдыхает и плюхается на его кровать, косясь на соседнюю, пустую. Здесь должен был ночевать Киибо, но того еще долго не смогут вывести из коматозного состояния. Долго выводили и Оуму — этого придурка вытаскивали из гроба месяца два, лишь потому что не могли воссоздать картину смерти. Раздавленные тела, оказывается, штука серьезная и страдают от этого больше, чем от обычных смертей. К тому же, Кокичи слишком упрямый для этого мира. — Ты принимал таблетки? — пачка неоткрыта, упакована как новая. — Тебе нужно пить обезболивающие, иначе ты окажешься в таком же состоянии, как и Тенко. Тенко… Оума вздрагивает. Тенко страдала. Отказалась пить лекарства, пока Юмено не проснется. Но Химико не просыпалась месяц, второй, третий и вот, уже миновало полгода. Выжившие просто не хотят просыпаться, считая, что в виртуальной реальности куда лучше, чем здесь. Только вот «данганронпа» — это всего лишь мотив Тсумуги. Данганронпы не существует. Они просто жертвы обстоятельств, жертвы отчаяния и Монокумы. И сейчас Тенко находилась чуть ли не в бреду от боли. Момота так сильно не страдал. Он быстро принял свою вторую личность, решил, что для них обоих будет лучше слить характер в один. Правда, фантомная боль всё еще преследовала его, ходила по пятам, и иногда космонавт задыхался в собственной крови. А иногда он даже сдерживал порыв быть мудаком, за что тут же поплачивался. Многие приняли свою судьбу. В их числе оказалась разумные Каеде и Амами, быстро подружившиеся, Рёма и, ну надо же, Гонта. Удивительно, что Гонта до игры был далеко не джентльменом. Наоборот, был грубым садистом, считающим, что выбивать дурь из людей надо руками. Оума мотает головой, пытаясь отогнать воспоминания. — Нет. Я не хочу принимать тупые подачки Фонда Будущего, — ого, честный ответ. Кайто правда не ожидал. Оума застонал от боли, прежде чем медленно подняться вверх и плюхнуться на кровать рядом с ним. — Разве тебя всё это не раздражает? Они просто не могут взять и закрыть виртуальную реальность! Им будет выгодно, что мы останемся здесь и не сможем уйти, потому что печемся о тех, кто остался там. Кайто недовольно цыкнул. Кокичи любил поднимать больные темы. — И всё же я волнуюсь. Оума засмеялся. Правда, это вышло как-то нервно. — По-моему, ты волнуешься о Маки-чан намного больше, — улыбается. Он наблюдает, как лицо Кайто меняется — в начале бледнеет, потом хмурится, а потом отводит взгляд в сторону. Признаёт всё-таки, вот зараза. — Но я не против, Момота-чан! Я знаю, что я всего лишь замена, пока Маки-чан и Сайхара-чан отлеживаются в коме! Дальше он не понял, что произошло. Звук удара, а потом только жгучая, неприятная тупая боль в щеке. Оума всхлипывает носом и жмурится от боли, осознав, что Момота его ударил. Неприятно вышло. Кажется, Оума прямо сейчас почувствовал стойкое чувство дежавю. — Ты чертов придурок, понимаешь? — Кайто смотрит на него яростно, злостно. И весь этот взгляд Кокичи кажется настолько знакомым, что хочется смяться. Он всегда так смотрел на него. — Я люблю тебя. Ты не замена. Все эти слова кажутся ложью. Только Момота не лжец, в отличие от него. — Сколько раз мне нужно это повторять? — в глазах Кайто обида и сердце рухает. — Я могу это сказать столько, сколько потребуется. Я могу сказать это столько раз, пока ты, маленький подонок, мне не поверишь. Глаза наливаются слезами сами по себе. Оума не понимает почему, но уже винит во всем прошлую личность — судя по воспоминаниям, он был тем еще плаксой. Но Момота не злится, лишь аккуратно стирает их пальцами — и, о боже мой — целует в щеку так нежно, что хочется зареветь еще больше. Он не привык к этому. И если ощущения всегда будут такими невероятными, заставляющими сердце биться чаще, то Оума согласен никогда не привыкать вообще. — Почему ты плачешь? — Кайто улыбается нежно, гладит по щеке. — Эй, улыбнись. Мне больше нравится, когда ты достающий меня придурок, чем такой. Кокичи хмурится. — Откуда я знаю?! — он грубо стирает слезы рукой и, когда Момота прислоняется к его шее губами, истерично визжит. Его шея даже в такой ситуации до безумия чувствительная. — Щ-щекотно, Момота-чан! Т-твоя бородка это полное дерьмо! Кайто тут же отдаляется. — Моя бородка не дерьмо! — тот выпрямляется и хлопает себя по коленям, как бы приглашая его. Кокичи два раза приглашать не нужно, он мальчик умный, итак всё понимает. Поэтому плюхается на колени быстро, как только может, утыкается носом в футболку и смеётся, когда Кайто продолжает. — Что ты вообще знаешь о моде? Оума смотрит на него, усмехается хитро-хитро. — Такие лидеры, как я, разумеется, следят за модой, — он злорадно смеётся. — Потому что через моду можно управлять людьми! — и тычет в щеку Кайто. — Но твоя бородка и правда полнейшее дерьмо. Взгляд Момоты становится серьёзным. — Ты хочешь, чтобы я ее сбрил? И нет, он не хочет. Кайто в воспоминаниях — молодой, без той самой знакомой ему бородки, тушит сигареты об его руку и смеётся, наслаждаясь его реакцией. Слушает его крики, всхлипывания, мольбы, наматывая волосы на руку, и грубо откидывает его голову назад. Всё, что связано с ними до этого Оума знать и слышать не хочет. — Нет, не хочу, — Кокичи старается говорить честно, кривится. И за правду получает ласковое поглаживание по голове. — Я удивлен, что ты сказал правду, — Кайто смеется. — Но это было мило. — Мило? — Оума смеётся. — У тебя странные понятия о слове «мило», Момота-чан. — Хей, ничего не странные! — Момота отводит взгляд в сторону. Оума замирает, заметив, что щеки парня краснеют. — Ты сам по себе милый, знаешь ли. Оуме хочется раствориться в этом чувстве, что сжимает его сердце. Это так безмятежно, приятно и почему-то… легко, комфортно. Кайто тёплый — протянешь руку и сможешь сжать его небрежно висящее пальто — и живой, живее всех живых. Поэтому да, Кокичи чувствует себя влюбленным придурком. Такой стиль ему не идёт. — Момота-чан, ты придурок, - шепчет Оума. - Мальчикам нельзя такое говорить. И зачем-то целует, едва ли касаясь губ. Потому что Кайто Момота этого заслуживает. Потому что Кайто Момота словно солнце для него. (и Кокичи хочется, чтобы так было всегда).