***
Новый день, новый дождь и старый, как сама вселенная, путь. Не особенно стараясь обходить лужи, он идёт вперёд, глядя куда-то далеко-далеко перед собой, будто бы за границы самого мироздания. Сильный порыв ветра заставляет его поёжиться и застегнуть распахнутую куртку. Шарф всё также неизменно закрывает его нижнюю часть лица и шею, позволяя чувствовать себя хоть немного теплее и увереннее. Последняя лужа оказалась слишком глубокой, и он ощущает, как вода разливается внутри вычищенного лишь десять минут назад ботинка. Немного поморщившись, но не сбавляя шагу, он проскальзывает в раскрытые двери, готовый вновь смешаться в одну большую человеческую кучу. Сегодня в вагоне людей несколько больше, чем обычно. Но это совершенно не мешает ему протиснуться к стеклу и согнувшись опереться на него. Вновь холодные прикосновения и закрытые глаза. И вот чужая рука твёрдо ложится на его плечо, заставляя поднять голову и оглядеться. - Хреново выглядишь, - высокий, плечистый мужчина участливо смотрит, прикусывая зубами незажжённую сигарету. Его голос не нарушает тишину, а плавно вливается в мелодию скрежещущего металла. - Да и ты вроде ещё ничего, Асума. Я думал, курение уже давно успело свести тебя в могилу, - он выпрямляется и поудобнее облокачивается о дверь с многозначительной надписью «не прислоняться». Мужчина усмехается и перегоняет сигарету на другую половину рта. Крепко зацепившись рукой за поручень, пытается подобрать слова. Он вновь закрывает глаза, наслаждаясь обретённым покоем. Снижение скорости и следующий за ней гнусавый голос предрекают остановку. Люди расторопно поднимаются со своих мест и спешат к раскрывающимся створкам. Он тихо радуется, что его двери практически всегда статичны, но затем чувствует, как на него напирает чужое тело. У выхода слишком мало места и Асуме приходится потеснится, чтобы не мешать передвижению спешащих. Он чувствует горький табачный запах, от которого не способен спасти даже самый толстый шарф. Когда мужчина отстраняется, он всё ещё чувствует этот вкус на своём языке. Поезд трогается, а он всё также остаётся стоять на месте. - Мы с ребятами завтра вечером собираемся в бар. Тот, что рядом с моим домом, помнишь? – Он переступает с ноги на ногу, будто стоит у доски и не знает правильного ответа. – Присоединишься? Там будут все наши… После слова «все» он будто бы теряет возможность слышать. Потому что это неправда. «Все» там быть не могут. - Я не хочу показаться навязчивым, но тебе действительно пора развеяться. Прошло столько времени… Он предчувствует, что поезд вот-вот начнёт снижать скорость. Чувствует это задолго до того, как машинист начинает легонько тормозить. Стекло успело согреться и больше не кажется ему таким холодным. - Держи. Он нехотя открывает глаза и безразлично замечает протягиваемую ему сигарету. - Я не курю. - Никогда не поздно начать. Мужчина настойчиво держит протянутую руку. Он нехотя принимает подарок. - Обязательно приходи, Какаши, - Асума выскальзывает в распахнувшиеся двери ещё до того, как к ним успевают подбежать другие люди. Он перебирает в пальцах сигарету и внимательно разглядывает, а затем приспускает шарф и подносит её к носу. Резкий и неприятный запах. В памяти проскальзывает мутная картина: чёрноволосый парень локтями опирается о кухонный столик, медленно выпуская дым. Он машет перед глазами ладонью, пытаясь согнать то ли само воспоминание, то ли мерещащуюся в свете электрических лампочек дымку.***
Дождь. Дорога. Двери. Каменный пол и люди, из плоти и крови. Ветер. Шум. Поезд. Внутрь: к стеклу, к спокойствию. Но умиротворение ещё не успевает опустить его веки, как тишину разрезает детский пронзительный голос. Силясь пересилить звуки движущейся машины, мальчонка что-то возбуждённо разъясняет рядом стоящему товарищу. Его светлые, как солома, кудри выбиваются из-под нелепой шапки, а голубые глаза задорно горят. Какаши силится вернуться к уже ставшему ему родным стеклу, но всё не может отвести взгляд от беседующих мальчишек. Он не замечает, когда реальность сменяется его собственными мыслями. Невысокий паренёк активно размахивает руками, с особой страстью рассказывая что-то своему не особенно заинтересованному чёрноволосому другу. Мужчина уже не способен разобрать его щебетания, к тому же, вовсе не стараясь этого сделать. Однако это уже совершенно неважно. Разум уже успел ухватить и смешать столь противоположные и оттого совершенно неизвестные ему ранее образы, как итог преподнося своему хозяину куда более знакомый вариант. Он резко открывает глаза, надеясь, что навеянный силуэт тотчас развеется, и иллюзорное спокойствие вновь вернётся в его и без того измученную голову. Но мальчик поблизости всё также пытается донести что-то своему нелюдимому товарищу, а дорогие сердцу воспоминания упрямо продолжают выскальзывать на поверхность. Совершенно чужая и лишняя станция становится для Какаши спасительным кругом. Он резко выскакивает за вовремя распахнувшиеся двери, после чего ещё четыре минуты угнетает себя за проявленное малодушие, дожидаясь следующего поезда.***
В словосочетании «новый день» слово «новый» уже давно потеряло для него какой-либо смысл. Как день может быть новым, если он как капля воды похож на своего предшественника и полностью повторяет своего ещё не увидевшего свет потомка? Метро занимает гораздо больше времени, чем хотелось бы, становится вторым домом, в который ты точно также одиноко ежедневно возвращаешься. По вечерам зажигая свет в своей небольшой квартирке на двадцать втором этаже он чувствует себя абсолютно также, как и сейчас, будучи неприятно прижатым к холодному стеклу. Но Какаши не выказывает и толики неудовольствия. Он лишь неосознанно выдыхает, когда из вагона выходит основная масса людей. И также неосознанно ловит взглядом тот силуэт, от которого сердце пропускает выверенный удар, а дыхание банально перехватывает. Макушка. Это же его макушка, верно? Всё те же растрёпанные тёмные волосы, его подтянутая фигура, скрываемая мешковатой одеждой. Кто ещё может так криво нагибаться вперёд, пытаясь удержать равновесие в шатающемся из стороны в сторону поезде? Никто больше не носит с собой такие дурацкие сумки. Это он, определённо он. Пожалуйста. Будто бы приросший к месту, Какаши проклинает всеми известными ему словами человека, который сдвинулся несколько в сторону, тем самым полностью разрушив прекрасное наваждение. Чужое лицо самым кончиком острия проходится по кое-как сшитой непрочными нитками ране. Это не он. Хатаке фактически заставляет себя снова начать дышать, но отвести взгляд не способен. Он сам несколько наклоняется, пытаясь заслонить чьим-нибудь телом эти совсем незнакомые глаза, нос, рот и дурацкие уши. Он пытается вернуть развеявшеюся иллюзию, изо всех сил старается заставить себя в неё поверить. Но все его попытки тщетны.***
Резкий табачный запах противно ударяет в нос, и от него некуда деться. Ведь это его собственный выбор, его бессмысленная попытка хотя бы немного сгладить предстоящие эмоции и уже расстроившее струны души предвкушение. Усевшись на старенькую табуретку, он аккуратно опускает на стол небольшую коробочку, заведомо отодвинув вырытую откуда-то из недр самой верхней полки никогда ранее не использовавшуюся им пепельницу. Этот шаг, это решение никак нельзя назвать необдуманным. Часы упрямо показывают половину второго ночи, а позади остались несколько часов тревожного ожидания в стенах будто бы осиротевшей квартиры. Как любой глупец, абсолютно уверенный в своей безграничной гениальности, он определённо точно знал, что ему это нужно. Он должен сделать то, на что не мог отважиться уже триста двадцать шесть дней. Ещё одна тяжка, и он оставляет сигарету, так удачно подаренную ему Асумой, дымиться в стороне, пока освободившейся рукой он тянется к крышке от коробки, а затем и к безупречно сохранившейся фотографии. Впиваясь взглядом в цветную фотокарточку, он в то же мгновение разрывается от желания крепко-крепко зажмуриться. Смотреть и разглядывать откровенно становится больно, но не делать этого вовсе, конечно, совершенно невозможно. Конечности будто бы наливаются свинцом, и Какаши приходится опустить руку на стол, ибо удерживать её на весу он более не способен. Он замечает, что вновь перестал дышать, а потому намеренно делает большой глоток воздуха. Сигаретный дым всё также неприятно чувствуется на языке.***
- Знаешь, в чём заключается главная проблема любого фотографа? – молодой мужчина умело раскачивается на табуретке, оторвавшись задними ножками от пола, но надёжно облокотившись спиной о выпирающий подоконник. - В том, что никто не воспринимает его как серьёзного деятеля искусства? – с напускной наивностью Какаши отрывает взгляд от подносимой ко рту чашки и невинно смотрит на сидящего напротив сожителя. - Помимо этого, – тёмноволосый мужчина не обращает внимание на издёвку, зажмурив левый глаз и пытаясь поймать в кадре спокойно пьющего свой чай Хатаке, желательно в наилучшем ракурсе. - Не знаю, Обито, – Какаши пожимает плечами и наконец ставит чашку обратно на стол. – Приподнимешь для меня завесу этой страшной тайны? Человек с фотоаппаратом довольно хмыкает и, удовлетворившись получившимся кадром, готов посвятить всё внимание ответу на собой же поставленный вопрос: - Фотограф всегда остаётся по ту сторону фотографии, понимаешь? Он вроде как находится за стеклом, через которое с одной стороны можно увидеть происходящее в соседнем помещении, а с другой - только своё отражение. Как в комнате для допросов. Я вижу и оставляю на фотографии мир, но мир никогда не увидит меня. Последнее предложение Обито изрекает с подчёркнутой важностью, будто глаголет какую-то доступную лишь немногим истину, как бы предлагая слушателю хотя бы попытаться осознать весь масштаб и значимость снизошедшей на него идеи. Какаши в задумчивости склоняет голову на бок и немного прищуривает глаза. Это был один из немногих случаев, когда Хатаке всерьёз начал размышлять над словами своего сожителя. От привыкшего не задумываться о завтрашнем дне и о жизни в целом Обито слишком редко можно было услышать такие заслуживающие внимания мысли. Отчасти за эту непосредственность и простоту Какаши когда-то и полюбил своего закадычного друга. За такие, казалось бы, посредственные качества, которых был лишён он сам. - Значит, нам нужно это исправить, - Хатаке поднимается из-за стола, чтобы забрать у Обито фотоаппарат. Тёмноволосый не отказывает себе в возможности тихо посмеяться и довольно протягивает Какаши требуемый ему предмет. Повертев в руках, Хатаке подносит его к лицу и на мгновение абсолютно замирает, боясь, что лишнее движение может испортить фотографию. Один щелчок, и всё готово: мужчина кидает краткий взгляд на экран дисплея фотоаппарата, после чего передаёт последний его владельцу. Учиха в нетерпении выхватывает фотоаппарат у него из рук и тут же приковывается вниманием к картинке. - А ведь неплохо получилось, особенно для новичка, - Обито хитро улыбается и голосом заговорщика продолжает, - не хочешь поработать в стиле ню? Даже обычно спокойный Какаши не может скрыть улыбку. Он смотрит в полные озорства глаза Учихи, после чего тут же наклоняется к нему поближе, чтобы получить свой честно заработанный поцелуй. Табачный вкус приятно оседает на губах.***
Кажется, это было второго сентября. Или двадцатого ноября? Сложно вычислить точную дату в бесконечной череде счастливых дней. Да и можно ли хоть что-то в этом пусть и огромном мире именовать бесконечным? К тому же такую непостоянную вещь, как человеческое счастье. Воспоминание без спросу охватило Какаши в мгновение ока. Словно ярчайшая искра, оно за миллисекунду воскресло в его безутешной памяти. Мог ли кто-то из них тогда подумать, что эта случайная фотография станет последней для умелого фотографа? Мужчина резко зажмуривается и, не глядя, возвращает фотокарточку обратно в коробку. Интересно, взгляд этих самых ярких чёрных глаз когда-нибудь перестанет простреливать его сердце насквозь? Может быть хотя бы через несколько лет Какаши перестанет вновь и вновь прокручивать в голове звук от вылетевший из ствола пули?***
Звёзды одна за другой зажигались на всё неуклонно темнеющем небе. Лучи заката начинали приобретать фиолетовые оттенки, но в компании из трёх человек идти куда-либо совершенно не страшно. Обито посчитал своим долгом проводить домой несколько припозднившуюся Рин, ведь он сам стал причиной её задержки. Он опоздал к оговоренному месту встречи, а потому друзья лишь часом позже смогли посетить заветный бар, и именно из-за этого только часом позже они разрешили себе из него выйти. Какаши не позволил себе даже подумать о том, что Учиха попросту забыл о еженедельной пятничной встрече, а посему вполне себе согласился на то, чтобы поверить в непредвиденные обстоятельства на работе своего сожителя. Рин категорически отказывалась от предложения проводить себя, ссылаясь на то, что её друзьям придётся возвращаться домой уже затемно, а делать это в данном районе действительно небезопасно. Но разве могут россказни о хулиганах испугать отважного Обито? До заветного дома оставалось не больше двадцати метров, когда из-за угла навстречу компании вышли два человека и уверенной походкой направились прямо к ним. Всё случилось как-то слишком быстро и до обидного банально. Обычные местные борцы с законностью в поисках очередного ходящего заработка, кто бы мог подумать, что у них окажется пистолет? Последнее прикосновение? Резкий толчок в плечо. Последнее слово? Отчаянный крик. Преступники будто бы исчезли с места преступления, оставив плоды своих действий в страшном состоянии, даже не забрав проклятые деньги. Какаши не слышал рыданий Рин, в его голове всё ещё звенел выстрел. Скользя коленями по свежескошенной траве, он подполз к бездыханному телу. Вселенская тяжесть будто бы обрушилась на его тощие плечи, он прогнулся под этим весом, припав к лицу ещё теплого человека. Во лбу, будто упавшая с небосвода звезда, зияло кровавое отверстие, однозначно и безапелляционно озвучивая свой безжалостный приговор.***
И каждую ночь, пусть даже в самом глубоком сне, он чувствует взгляд тех навсегда остекленевших глаз.