Не для меня

      Двери лифта открываются. — Ну ты и урод, — пихает Мо в живот Хэ, потому что тот смеется и его это бесит. Потому что в Тяне пропадает великий актер, а Мо поверил в его игру и повелся. Да так что чуть в обморок не упал от воображаемой потери крови, потому что вопросы Тяня похуже большого кухонного ножа врезались в плоть. Разрывая мясо. Брызгая каплями. Загрязняя красным все вокруг.       Из-за чего Рыжик теперь хочет быстрее выйти из лифта, чтобы не видеть этого самодовольно лица Хэ, у которого явно развились бредовые идеи величия еще в раннем детстве. И Мо жаль его. Серьезно. И Мо бы пожалел его по шерстке. Но не в этом случае. Не сейчас. Потому что жалость все равно ничего не меняет. И не отменяет того факта, что Мо раздражен сильнее обычного. И даже не из-за того, что Хэ его не ценит. А в первую очередь, — из-за самого себя.       Ведь правда сколько можно быть таким доверчивым? Сколько можно вестись на гнусные розыгрыши, не знающего границ недоноска? И страдать после них душевно.       Мо устал. Пиздетски устал. Он знает ответ: «Всегда». И он просто не выдерживает.       Лезет в петлю.       Ему все больше не нравится Тянь. Он понимает это с каждым чертовым разом яснее. В таких идиотских шуточках. Над которыми смеется только его величество — сам создатель. В такой нелепой улыбке, которая постоянно появляется при решении главных тем в серьезном разговоре. В таких частых нерациональных поступках, которые невозможно отнести к действиям адекватного человека. Мо понимает, что не может быть рядом с Тянем, что это его доведет однажды. Он понимает это все — и это его расстраивает. На данный момент жестче обычного. Потому что неприятно. Потому что паршиво. Потому что обидно.       Сколько можно?       Мо смотрит на Тяня, а в нем не видно честности. Не видно доверия и желания быть на равных. А Мо хочет их видеть. Мечтает об этом. Но нет ничего подобного и не проблескивает даже. Из-за чего Мо не понимает Тяня. Не понимает зачем тот так делает и зачем играет свою роль конченого облупка. Выставляя Мо идиотом и мировым дурачком. Лохом года. Не отпуская от себя ни на шаг при этом. Но и не подпуская к себе ближе. К тому, чем обычно делятся вечерами у камина с дорогой родственной душой. Где излитое откровение после становится ценным фактом того, что тебе доверяют. Но Мо не доверяют. С ним не делятся. И поступают как с левым незнакомцем. И это галимое обращение задевает. Ведь не первый день знают друг друга. И неприязнь растет сейчас с каждым вдохом. Удавку плотнее к шее прижимая.       Ведь Хэ все равно. Жизненные страдания других людей его не интересуют. У него своих завались. А Шань что? Кто он, чтобы с ним делиться? Никто. Такой же каким и был. Убогий отброс. Не ровня. Для Хэ относящийся к этим «другим людям» на которых можно класть. Так считает Шань. И решает, что заебись у них отношения. Правда же, заебись? Хэ Тяню все равно, а ему нет. Круто.       И именно поэтому Мо не показывает свою слабую сторону Хэ. Не говорит, что его действительно волнует. Что жмет в груди. Он делает вид, что ему плевать. Говорит Тяню: «бесишь» и «ненавижу». Пока Тянь молча слушает. Потому что не важны для него страдания Рыжика. Мо знает. И именно поэтому он решает прощаться с Хэ. Расставаться навсегда. В этот раз — по-настоящему. Не в шутку, как было раньше. Когда оступались оба. И один уходил. Чаще он, Шань. И сейчас тоже он. Только теперь по другому. Надолго.       Так правильно.       Но что-то не дает. Не отпускает. Что-то, что в рыжей голове кричит умирающей касаткой, но ни слова разобрать не удается. Но и так ясно что. Это то, из-за чего кишки скручиваются комом к горлу. То, от чего кровь не качается потоком по венам. То, из-за чего сдохнуть хочется. Когда Тянь молча мимо проходит и игнорирует. То, что просыпается и бушует панической атакой, когда Тянь не рядом. И даже не в поле зрения. То, что убивает ядом, когда Тянь с кем-то другим, вдвоем, там стоит. Напротив. И не смотрит в ответ своим темным взглядом. Не пожирает. И к нему руки чужие дотрагиваются. Гладят. Трогают. И Тянь не отходит. Не говорит: духи резкие; или что-то еще. А стоит там. Дотрагивается. Тянь трогает сам.       И почему бы не вскрыться сегодня?       Ревность — чувство, которое можно также испытывать на расстоянии, в неведении; к человеку, которого видишь первый раз в жизни или же знаешь сто лет. Но от него не избавиться. Не отпустит, какие бы попытки не предпринимались. И как бы над ними не старались. Все бесполезно. Само переболит.       Шань знает. Шань уходит от тех двоих, обнимающихся. Но не видит как Тянь отталкивает и уходит тоже.       И той ночью двое остаются один на один со своими зашкварами. А днем все по-новой. И так неделю.       Что Мо хочется сбежать куда-то. Куда-то на край света. И ноги его отмирают от быстрого бега в правильном направлении. В правильном. Не прочь от Тяня. А к его, Хэ, дому. К его рукам. К его ногам. И на колени перед ним. Потому что тот сам, Хэ, просит прийти. Потому что без него, без Рыжего, подыхает. И сам перед коленями Рыжего ложиться. И головой на них. И за ляшку кусает. Потому что вообще пиздец. Потому что хуёвей чем Рыжему было.       И так мучиться вдвоем не должны они. Или так у всех? Если «да», — то у них все прекрасно. Заебись.       Но теперь так больше не будет.       И новый вопрос, стрельнувший в висок Шаня, все равно колет болью. Потому что: а было ли хоть что-то настоящее? Что хорошее? Для чего?       Шань пытается ответить на волнующие вопросы — и не может. Пытается вспомнить что-то значимое, важное. Закрывая глаза на считанные секунды. И не вспоминает. Стараясь отыскать нужное доказательство в своем сознании, которое сможет оправдать Хэ в выдуманном воображением Мо суде. Но не оправдывает. И сам себя казнит. Стул из-под ног выбивая.       Спасая кого-то себе делать хуже. Парадоксально.       Мо плавно поднимает веки и кривит губы в улыбке. А потом сглатывает ее. Потому что не знает ответа на свой же вопрос. А значит не было.       И обидно в десять раз сильнее.       Ведь помнить нечего. Только драки, ссоры, ругань, крики. Какой-то интим. Солидарное молчание. И все. И этого мало. Каждый думает о своем. Каждый врет в глаза другому. Каждый что-то скрывает. И каждый не желает что-то менять. А такие пункты никак не считаются плюсами. Их точно недостаточно. А плюсов мало. Их почти нет.       Не пара, не друзья. Смешно. Но Мо не смеется, и хочет свалить из лифта побыстрее. И желательно подальше от Тяня и отношений с ним. Потому что ну нахуй. Ну зачем они нужны? Вот честно зачем? Терпеть все это ради чего? Ради того чтобы все-таки быть вместе? Серьезно? А не высока ли цена?       Шань сам же отвечает: «высока». И выходит с лифта. Все по честному.       Он уверен в себе.       Он делает все правильно.       Он с треском пригвождается к новой стене. Так как его задерживают руками и прижимают обратно в то же положение. Пока двери лифта закрываются. — Ооо~ Малыш Мо, не знал, что ты так доверчив, — улыбается Тянь, своей уловке над Рыжим. По его телу бежит теплый ток. — У тебя хреновое чувство юмора, — отстранено говорит Рыжик, накрывая своей рукой кисть Тяня, надеясь отделаться малой кровью.       Галимое чувство. — Еще раз прости? ~ — игристо отвечает Тянь и опускает одну руку, кладя рыжему на грудь.       Плоть под футболкой горячая, напряженная и, кажется, такая же красная от гнева, как и лицо ее обладателя. Потому что Рыжик сердится сейчас по-особенному. Из-за чего Тянь облизывает нижнюю губу и продолжает: — Ты взволнован. — Нет. Я в норме. Дай пройти. — У тебя сердце бьется, как бешеное. — Нихуя у меня не… — Это из-за меня? — Ты тут ни при чем. — Тогда давай проверим~ — Ты… ты долбаный псих, — прерывает Рыжик Хэ, долбя взглядом стену за его плечом. — Ну, я же тебе именно таким и нравлюсь, — шепчет в ухо Рыжика Тянь, склоняясь.  —  Тебе не надоело? Серьезно.  — Как ты можешь мне надоесть? — Хэ, произнеся свои слова, щелкает пальцем по серьге Мо в ухе. А после губами к матовой шее прислоняется.       Шань сжимает кисть Хэ крепче. — Что такое? Сердечко тоже покраснело? — спрашивает Тянь, скользя рукой к краю футболки Мо, лизнув кожу шеи.       Рыжик губу прикусывает. Моргает пару раз. Замирает.       Молчит.       Тянь тоже молчит. А затем останавливается. Отстраняется от шеи Мо. В лицо смотрит. Серьезностью покрывается. Выжидает реплики с минуту. А не получив ее, говорит: — Эй… ты чего?       Шань бледный, словно ему не хорошо. Продолжает молчать. Потому что где-то читал, что если не пытаться заговорить, то быстрее отпустит и не накроет сильнее.       А тишина Хэ задевает. — Я же пошутил.       Шань до десяти считает. На стены смотрит. На коридор. На ковролин. Стены. Коридор. Ковролин. Стены, коридор, ковролин. — И долго ты так шутить будешь?       Не досчитывает. Не смотрит. Не молчит.       А Тянь на него по другому смотрит. Непривычно. Как никогда наверное до этого. В открытую. Так, словно все что сейчас и раньше было это ерунда. Все эти шуточки и приколы ничто. И Шань к нему лицом поворачивается. Холодно смотрит. С каплей надменности и ненависти. И видит, что вправду это фигня была. От такого не расстраиваются. Потому что в глазах и на губах Хэ забота читается. Размером с расстояние от вершины Эвереста до дна Марианской впадины. Что хоть лети, цепляясь за облака, все равно не спасешься, кометой загоришься; хоть выплывай, ко дну пойдешь каменной глыбой, эмоциями захлебываясь. Потому что Тянь тоже так первый раз падает. Потому что вдвоем умирать можно.       И Тянь, тем временем, отвечает тоже как-то непривычно, что теплотой отдает. И Мо, если честно, очень ему благодарен. Потому что тот говорит: — Никогда больше…       И петля с шеи исчезает.

***

      А утром Хэ Тянь просыпается в своей кровати от того, что ему тяжело дышать. Тяжело двигаться, раскрыть глаза. Хочется еще спать, но не удобно. Поэтому он сонно зевает и поворачивает голову в противоположную сторону от окон, зеркально отбивающих солнечные лучи. А затем пытается лечь на бок своим телом, чтобы принять более удобную позу для сна. Но ему это совершить не удается. Его что-то греет. На нем что-то лежит. Что-то тяжелое давит, обвивая талию.       Хэ, нехотя, аккуратно расцепляет веки, словно набирает воду в ванную, добавляя холодной в кипяток и ожидая, когда она станет терпимой для кожи. Приятной.       Из-за чего осторожничает, иногда щурится от режущего яркого света солнца, словно включенный фонарик приставили к лицу в кромешной тьме, поднимая веки. А после, по мере моргания, Тянь привыкает к свету и смотрит на свой торс. Замирает. Переставая двигаться. Его глаза сами по себе становятся шире, а на лицо повисает улыбка.       Слепит не хуже солнца.       Он видит на своем теле Мо, развалившегося и мирно спящего, словно маленький котенок, любящий своего хозяина. Видит Шаня, обхватившего его двумя руками за талию и прижимающегося к нему, как ребенок к своей любимой игрушке, без которой не может спать. И с которой спит постоянно. И это обалденно. Но самое кайфовое, что чувствует Хэ на данный момент, — это рыжую взлохмаченную макушку на своей груди. По-будничному закинутую голову, словно на родную подушку у себя дома. Но никогда — у Тяня.       Сказать, что Хэ удивлен, как ничего не сказать.       Рыжик покоряет его сердце даже во сне.       И Тянь как бы не против такого исхода. Он безумно рад. Ведь кто бы не был счастлив, делить время на двоих со своей дорогой половиной? При чем не остывая и не угасая своими чувствами, как песочный пепел золы после большого костра, легко раздувающегося ветром — забываясь временем и теряя свою важность. Нужность. А, наоборот, распускаясь, как многолетние цветы каждый год, и расползаясь, словно тяжело выводящейся плющ в саду, по всему внутреннему миру, душе, разуму. Задерживаясь в мечтах. Застывая в желаниях. Врастая в действиях. Высказываясь: словами, поступками, взглядами, касаниями.       Когда идешь рядом слегка и мимолетно, трогаешь чужую ладонь, а содрогается ее тело. И ты видишь все это. Замечаешь. Чужое лицо краснеет. И тебе хорошо. Заряд бодрости. Новый прилив. Но Шань руку отдергивает. И зло косится. «Охуенно. Так всегда будет», — решает Тянь, смотря на спящего Мо, но внутри него хрустит битое стекло. А в голове новая суета торнадо носится. Хэ сдавливает смешок и, не унимаясь, все еще пытается эти битые обломки собрать в одно единое целое. Создать себя заново. С нуля. С осколков. Но у него не выходит.       Каждый чертов раз не выходит.       А выходит рыжее бесящее нечто, из серо-голубых осколков. Как это возможно? Пояснения нет. Тянь сам себе не в состоянии дать разумный ответ. Такого раньше не было. Рыжик и все тут. Словно весь Тянь состоит из таких частичек — воспоминаний о Рыжике. А Хэ — его личный архив. Сеть.       О себе ничего, все о нем.       И Тянь почти рад. Почти эйфорию ловит. Почти в эндорфине купается. Ведь мечтать вместе и превращать мечты в явь — круто. Почти круто. Вдвоем круто. Но это же не про них. Не про него. Ведь когда оно нужно только ему одному, то все старания не в счет.       Не в счет, а в прах.       И винить здесь некого, ведь сам Хэ виноват в этом. И, в первую очередь, виноват перед собой. Сам себя же предал, раз желания Мо ставит превыше своих. Превыше самого себя. Превыше всего того, без чего не склонен к существованию. И это неправильно. И это не нужно. Так не должно быть. Так можно потерять себя. И Тянь потерялся.       Но Хэ Тяню плевать. Шань для него, как вдох никотина. Шань — никотин высшего бланка. Так что голова кружится, и тошно внутри становится с первой тяжки. Но от этого также ведет по сумасшедшему. Вдаривает дико. Бешеной бурей поднимает до небес. Что даже небесам становится жарко.       И Шань глаза отводит от лица Хэ к улице наполненной людьми. И специально руки тяневской касается мягко.       И Тянь улыбается.       И оно того стоит.       И буря затухает.       И глаза у Шаня блестят сильнее после, а лицо не нагревается от злости. Фальшивой ненависти. Очередной неискренности. Что исправить иногда очень хочется. Но не выходит. И когда, через время, жар с невинной кожи спадает. Скулы успокаиваются, переставая дрожать от сердитости, и подрагивания брови в такт дыханию останавливается. А лицо приходит в режим «медитации». Отдыхает. Расслабляется. И это видеть — красиво.       И Тянь любит видеть такое лицо Мо.       И сейчас видит. Но что-то клокочет в сознании Хэ о том, что возможно после небольшой ссоры, приводящей к разрыву, будет гнить где-то слева в груди. И это не дает покоя. Ведь тревога — та еще дрянь — приходит к Тяню только тогда, когда он чему-то безумно рад. В такие минуты радости, как сейчас. Когда Рыжик прижимается сильнее. Когда ежится от выдоха Тяня по волосам. Когда солнце щекочет уши и спина покрывается ознобом. Видимо, Мо прохладно. Кожа шеи холодная.       Тянь касается ее кончиками пальцев и понимает, что он по настоящему счастлив. Что другого ему никогда и не нужно было. Понимает, что хочет сделать для Мо столько же добра, столько и он сделал для него. И даже больше. И очень хочет обнимать его. Утопить в своей ласке. Постоянно делать приятности. Волочится за ним. Целовать и убиваться затем. Но Хэ также понимает, что не надо сейчас трогать Рыжика. Не стоит. Этого делать нельзя. Даже не из-за того что так Хэ разбудит Мо. А потому что вчера он, Тянь, еле как уговорил его, Мо, остаться и не принимать поспешных необдуманных решений, чтобы свалить к себе домой глубокой ночью. Подвергая себя опасности. И Тяню удалось его уговорить. Замечая в лице Мо поражение в очередной раз. Что скверно.       Так не дружат.       Тянь знает.       Тянь не хочет на Мо давить. Обижать его. Но выходит так, все само собой. Что кажется однажды Рыжик не выдержит и сломает Тяня. Или сломается сам. Что страшно. До ужасной трясучки и жутких видений. Кошмарами во снах. И еще более глубоким самокопанием — захоронением стекла.       Тянь намеревается не думать дальше своей извращенной фантазией. Не подкидывать новые пункты к списку: «Что нужно исправить». Сердце ливнями пронзая.       Ведь Рыжик не ушел, а для Хэ это еще одна маленькая победа. Еще одно достижение. Шаг вперед в отношениях. А уж шаги рядом с Мо Хэ ценить умеет. И именно поэтому сейчас Тянь не обнимает Мо, а натягивает одеяло до окончания его лопаток. Кладя руку сверху.       И засыпает в неудобном положении.       Потому что все у них будет хорошо. Потому что после любой ссоры каждый думал: быть без тебя — не для меня. И это правильно.       А ссоры, ревность и все что еще будет им препятствовать, — они легко переживут. Потому что оно нужно не одному. Потому что оно нужно двоим. А так и должно быть у всех.       И этой ночью вселенная заплачет звездопадом для них…