Самопознанническое.

Когда-то Нему спрашивали, как она это все терпит. Ах, у тебя же капитан — окончательно поехавший садист, ах, почему ты до сих пор не сбежишь, в Готее тринадцать отрядов, почему именно здесь? Калейдоскоп лиц сменял друг друга, кто-то уходил, кто-то новый появлялся, Нему училась прятать синяки, следы от уколов и тонкие шрамы-следы операций, училась мило улыбаться всем и каждому, и время шло, и вряд ли что-то менялось. Нему — бледная тень капитана Двенадцатого отряда, Нему — верная помощница и почти что слуга, Нему — портфолио экспериментов и проб, Нему — вещь, на которую и внимания обращать не стоит. Нему гладит кончиками пальцев лейтенантский шеврон и чуточку гордится своим положением: она — не просто вещь, она — вещь Маюри-самы, и много ли девушек, что удостоились такой же чести? Нему — вещь, и тот, кто скажет иначе, будет отправлен на лабораторный стол или утоплен в сосуде с чистейшей соляной кислотой, а потом в Готее появляется синеглазый квинси, и все идет как-то не так. Синеглазого квинси не получается отправить на лабораторный стол, против него вдруг оказывается бессильным даже капитанский банкай, куда уж там устоять трепещущему сердцу жалкого недо-лейтенанта; у синеглазого квинси тонкие длинные пальцы, и пахнет от него дождем и ветром, и смотрит он не с жалостью — с желанием помочь, и Нему впервые в жизни не знает, что делать. Маюри-сама говорил, она появилась на свет уже с четкой инструкцией к эксплуатации и действиям в различных ситуациях, и первым в списке стояло «В любой непонятной ситуации жди приказа капитана», но теперь капитана нет, капитан утек зализывать раны и восстанавливать половину тела в лабораторию, а синеглазый квинси — вот он, только руку протяни, и коснешься ткани белоснежного плаща — из чего он, бархат, наверное, или что-то полегче? и если бы Нему не умирала тогда, она наверняка бы оттолкнула его прочь. потому что так велел бы Маюри-сама. Нему боится называть его по имени — если будешь называть по имени, привяжешься быстрее, потому для нее он так и остается просто «синеглазым», для Маюри-самы же — «суповым набором в очках». Тогда, после битвы, лежа на жесткой койке в Четвертом отряде она мечтала о том, чтобы он никогда больше не объявился, пропал так же резко, как и возник, и одновременно — чтобы пришел еще раз. Второе она душит в себе, старается вырвать с корнем, выжечь навсегда его образ из памяти — наверняка в лаборатории Маюри-самы есть что-то, что поможем справиться с этим, только вот сейчас Маюри-самы рядом нет, а из подсознания никак не выходит то, как синеглазый на нее смотрел. Нему не знает, что такое привязанность, не знает, что такое любить, — Маюри-сама не объяснял никогда, а она слишком боялась спросить, но ей кажется, что тот взгляд слишком на это похож. квинси не приходит ни на второй день, ни на третий, но на пятый улыбающаяся лейтенант Исане вносит в ее палату охапку лазурно-синих цветов и спрашивает, как давно у Нему появился кто-то. Нему не знает, кто впускает его в Готей и кто выпускает обратно, не знает, как ему вообще удается проникнуть на территорию отряда, не задев ни единой ловушки и не столкнувшись ни с кем, но больше ее пугает то, что она не знает, что делать. На оскорбления реагировать легко — отвела взгляд, потупила глазки, кивнула — «Да, Маюри-сама», но что говорить и как смотреть, когда кто-то касается твоей руки и шепчет «Ты красивая»? Синеглазый квинси таскает ей милые безделушки из мира живых и пытается научить танцевать вальс, смотрит, как тогда, в глаза и говорит такие вещи, от которых Нему немного хочется плакать. Он говорит «У тебя красивая улыбка, пожалуйста, улыбайся чаще», говорит «Твои родинки — как маленькая вселенная», негромко поет что-то там про зеленые стекла, сравнивая их с цветом ее глаз, и Нему хочется закрыть себе уши руками: не говори, не пой, молчи, не надо, это все неправда, Маюри-сан не врет; хочется оттолкнуть его, поставить такую ловушку, чтобы уж точно попался и перестал рвать ей душу на части своими словами; хочется навсегда закрыть ему вход в Сейрейтей, но она не может, а он все равно продолжает приходить. «Иси» переводится как «камень». «Урю» — дракон дождя. И Нему с каждым разом все больше ненавидит себя; за то, что просто не может поверить ему и это все принять, как вообще можно верить в то, что кто-то считает тебя красивой и лучшей, когда с самого рождения тебе твердят о том, что ты — бесполезная, никчемная, никому не нужная вещь? Нему качает головой в ответ на все его комплименты, подарки отодвигает в сторону или всучивает обратно — «забери, мне не надо», на вопрос «можно, я приду снова?» отвечает «никогда больше не приходи», и каждый раз — как будто снова скальпелем по коже, и Нему каждый раз до безумия страшно, что однажды он действительно больше никогда не придет. Нему страшно, Нему в растерянности, Нему не знает, что ей делать и что говорить, и не с кем даже поделиться этим — друзей у нее не было никогда, а разве станет Маюри-сама выслушивать о ее чувствах? А синеглазый квинси все равно продолжает приходить, только вот в глазах его — больше не морская гладь и больше не покой, в глазах его теперь — боль и что-то темное и ей неизвестное, и Нему снова не знает, почему он все еще с ней. Ему с каждым разом все тяжелее и больней воспринимать отказ, Нему видит, Нему замечает, но он почему-то приносит все новые и новые милые вещи, придумывает все новые и новые оды ее красоте, снова и снова тянется ее поцеловать или хотя бы прикоснуться, и Нему очень хочется согласиться, принять его и отдать себя всю, но перед глазами образ Маюри-самы и слова «никто никогда не сможет тебя полюбить». а потом синеглазый квинси вдруг исчезает, и Нему слышит от других, что он ушел в Уэко Мундо. И все это время Нему не может найти себе места, берется то за одно, то за другое, и все рассыпается, как карточный домик, валится из дрожащих рук, рассыпается на мелкие осколки, и Нему кажется, что рассыпается она сама. Арранкары сильны, Арранкары из Эспады — сильнее в десять раз, и Нему хватает информации о битвах и способностях врага, чтобы каждую ночь в кошмарах видеть его смерть, каждый раз по-разному, но каждый раз — одинаково жутко и страшно до ломоты в костях, каждый раз — до крика и горьких слез, каждый раз — до глупых, неизвестно кому данных обещаний: ты только вернись, пожалуйста, только вернись. но он не возвращается. и не уходит вместе с ней после короткой встречи на поле боя. Он не возвращается из Уэко Мундо, его приносят, на носилках, ногами вперед, обескровленно-бледного, с практически до мяса обугленной и истекающей черной кровью левой рукой, и даже капитан Унохана сочувственно качает головой: сделаю все, что смогу, вот только шансов у него — хорошо если один из ста. Нему боится ходить в Четвертый, Нему страшно его таким видеть, Нему тешит себя надеждой, что он обязательно поправится, и давно уже зовет его в мыслях по имени, и все больше ненавидит себя за то, что не успела ему ничего сказать. Не успела сказать о том. Что ей вообще-то нравились те вещи, что глаза у него — как будто море в самый полный штиль, что объятия его — как будто домой вернулся после долгой разлуки, что она, на самом деле, очень-очень боится, и страх ее — помеха абсолютно всему. Именно из-за страха она не приходит его навестить, когда он, после трех недель комы, наконец-то открывает глаза, именно из-за страха безвылазно сидит в своем отряде, когда он, все еще слабый после перенесенного, потихоньку ковыляет по Сейрейтею, держась за стены зданий и плечи друзей, именно из-за страха даже не приходит его проводить, когда он возвращается в свой мир — говорили, он грустно улыбался тогда: да, теперь однорукий калека, зато живой, но потом Маюри-сама цедит сквозь зубы «лучше бы он действительно в той войне сдох», и Нему понимает: хватит. Нему впервые делает то, что ей запрещалось годами, и самое страшное, что Нему теперь не боится, Нему знает, что наконец-то поступает правильно. Нему тайком забирает ампулы с регенерационной вакциной и несколько шприцов, Нему ночью уходит в Восьмой отряд и с поклоном просит к счастью недремлющего капитана открыть ей Врата миров, Нему знает: в Мире живых ее научат и любить, и быть любимой, Нему знает: в мире живых ее ждут. Капитан Кёраку смеется вполголоса, по-отечески треплет ее по заплетенным в небрежную косу волосам и говорит: решилась наконец-то, девочка? И, легким движением руки открывая Сенкаймон, говорит: иди. и Нему, сжимая в руке заветные ампулы, идет.