Горный воздух

С Джаспером скучно — Элеонор понимает это не сразу. Шаблонно, типично, банально. Нет, поначалу всё было в определённой мере интригующе: принцесса всё ещё вспоминает вычурные маскарады, литры водки и грубость на грани больной привязанности. Фрост держал её на поводке в прямом и переносном смыслах, и это было пиком блаженства. А потом взаимный стокгольмский синдром вперемешку с чудовищным страхом одиночества — вот тебе и вся “любовь”. Предсказуемые отношения на почве чувства вины за аморальные поступки и отсутствия лучших вариантов на горизонте, на экранах такие истории выглядят особенно выигрышно. Но Элеонор любит аморальность и терпеть не может мыльные оперы. А теперь только и остаётся, что кусать локти, потому что приторно-сказочная влюблённость Лиама в переходящую из рук в руки Кэтрин расходится зудом по фарфорово-бледной коже. Их было много — пресных и снятых с конвейера в блестящей пластиковой упаковке с указанием срока годности использования, но ни одна пассия (старшего) брата не раздражала с такой силой. Ведь эта крашеная блондинка надоела даже Робби, а он занимается благотворительностью с куда большим рвением, чем Лиам. Слепая злость бурлит в голубой крови, и Элеонор бросает едкие замечания в сторону Дэвис на протяжении всего ужина. Пускай привыкает, журналисты всё равно разорвут эту мышку на части, успокаивает она внезапно проснувшуюся совесть и не замечает ледяного равнодушия во взгляде защищающего свою «драгоценную» девушку близнеца. — Каково это – трахаться с его бывшей? — у неё глаза горят огнём, и это почти их страсть. Элеонор в ярости чрезмерно сексуальная (у Лиама никогда не было чувства меры). Как дышать сигаретным дымом после разреженного горного воздуха. — Не так плохо, как со второсортной прислугой. Их киношно ванильные отношения имеют смысл только в контексте свержения ублюдочного Роберта. Лиам видит всю ненатуральность Кэтрин, начиная фальшивыми Лабутенами и заканчивая непоколебимой убеждённостью в чувствах к нему, а не королю Англии. Она извивается под его телом, клянётся в вечной любви, изо всех сил доказывая верность посредственной актёрской игрой и навыком минета, и Хенстриджу кажется, что она могла бы быть интересной. Могла бы даже претендовать на роль той самой, если бы не одно большое «но». Она была подстилкой брата, а наследные принцы не имеют привычки донашивать за другими.

***

В приличном обществе о таком не говорят, но Лиам с превеликим удовольствием вернулся бы в те времена, когда отец был жив, Роберт считался мёртвым, а самым действенным способом утешения был пьяный секс с младшей сестричкой в потайных кладовках. Не то, чтобы сейчас он не был более продвинутой версией себя (король Саймон точно упомянул бы что-то о предназначении и общей картине): мастерство обмана и способность предвидеть шаги соперника отныне вшиты в ткань его дорогих костюмов и дизайнерских футболок. Истинные эмоции по-прежнему напоказ, но уже под минимум тремя слоями первоклассной лжи. Близнецы Хенстридж теперь идеально сочетающиеся куклы из очередной коллекции Барби: величественные любимчики прессы и главный источник вдохновения Британской нации. Элеонор во всю наслаждается новым амплуа современного Робина Гуда, получая от людского обожания такую долю кайфа, что все виды наркотиков, даже вместе взятые, не дотягивают до возросшей планки. Ей больше не нужны ящики французского вина из погреба под дворцом и дикие тусовки в пропахших перегаром клубах, чтобы достичь нирваны. Благотворительные акции, письма счастливых фанатов, сексуальный парень-телохранитель, модные платья в сочетании с дерзкими кожаными куртками — почему о таких принцессах не писали в сказках в её детстве? Может, это стало бы спасением от вульгарных принципов, взращенных из истории порочной аристократии Соединённого Королевства. Всё лучшее — только (в) семье. И потому внимание таблоидов — ничто по сравнению с безразличием брата. Каждый построенный в сотрудничестве с Себастьяном отель буквально возопит посмотри, я теперь почти святая. И Лиам смотрит и сияет от гордости, но шею и ягодицы багрово-синими метками нынче покрывают не его руки и губы. У него просто нет времени, а Элеонор выглядит вполне довольной верноподданным Джаспером, уговаривает себя Лиам (он слышит её стоны каждый раз, как проходит мимо разрисованных дверей спальни). Роберт сам себя не свергнет, да и Парламент не восстановится по мановению волшебной палочки — в Британии, к сожалению, нет пресловутого Хогвартса, приходится справляться своими усилиями. Он не верит в самовнушение, как и все его родные, но ничего другого не остаётся. Принцессы всегда заканчивают свои истории под ручку с рыцарями в блестящих доспехах, а не безрассудными принцами, рискующими жизнью в борьбе за правосудие. По крайней мере, в сказках для простого народа. А Элеонор любит сложности и презирает стереотипное мышление. В объятиях Фроста удобно, она не отрицает, но ладони Лиама всегда были мягче и держали крепче, с ним можно быть вместе хотя бы назло матери с манией контроля и всем непроходимо бестолковым девицам, мечтающим о балах как у Золушки, претенциозных золотых украшениях и бессонных ночах на шёлковых простынях с самым завидным женихом страны. Никто не мечтает о процветающей в семействе Хенстридж тирании и несправедливом своде правил жизни в королевском дворце, хотя Лиам и Элеонор убеждены в том, что нет ничего, что нельзя было бы пережить при помощи пары бутылок шампанского и приблизительно сотни пылких поцелуев. Вот только она больше не его Ленни, и это, пожалуй, единственная несправедливость, с которой невозможно смириться.