О Снежном Волке и Охотнике

Сегодня нет ветра. Вьюга и метель тоже не приходят к нам, давая чуть больше шансов на очередную победу. Далеко на горизонте видно, как дремлет Снежный Волк. Белоснежная туша трёх метров в холке со светящимися жёлтыми глазами снова восстала из мёртвых. Ещё несколько часов — и он отправится на охоту. — Приготовься. — Владислав по привычке напоминает мне о том, что я и так довёл до автоматизма. Нужно плотнее перевязать ботинки, убедиться, что копьё будет лежать в руке, и ждать, не тратя сил понапрасну. Мне идёт уже сорок седьмой год. Владиславу же пятьдесят первый. До его появления все так или иначе умирали в сорок пять — Снежный Волк приходил за всеми одинаково. За мужчинами и женщинами. За воинами и землепашцами. За богатыми и за бедными. Его не интересовали деньги или иная добыча — он всегда жрал человека. Шесть лет назад Владислав изменил всё, пробив голову Волка копьём. Четыре года назад к нему пришёл я. Первый и единственный ученик великого Охотника. Конечно, когда мы ошибёмся и падём от клыков Волка — все, кому исполнилось сорок пять, умрут. Но за четыре года мы вдвоём не ошиблись ни разу. Двадцать четыре головы уже нанизаны на пиках рядом с нашим домом. И сегодня мы принесём двадцать пятую, что бы нам там ни говорили жрецы культа Конечной Жизни. — Бежит, — для Влада охота скучна, а потому говорит он практически безразлично. Я срываю с руки перчатку. Кожа моментально дубеет на морозе и рука краснеет, пока в неё будто впивается тысяча иголок. После отогрею, сейчас куда важнее надёжно держать копьё. Волк двигается огромными прыжками. И, когда до нас ему остаётся с дюжину косых саженей, мы метаем по первому копью. На всю округу раздаётся вой хищника, во все времена означавший, что сегодня человеку суждено умереть. Но мы принесём сегодня двадцать пятую голову. Волк, памятуя о прошлом, особо горестном поражении, не подходит к нам. Пытается обойти: вдруг на этот раз получится. Прижал уши, рычит, обнажая клыки. Первые два раза на меня это действовало — я едва не убегал прочь. Сейчас даже взгляд мёртвых, мутных жёлтых глаз, всё равно источающих свет, приводят скорее в азарт. Шаг, другой, третий… И, даже не присев, хищник бросается ко мне, клацая от жадности зубами. Он ни разу не исхудал за шесть лет голодомора, но, чую, жрать ему охота. Единственная ответная мера, с которой я успеваю — выставить перед собой копьё со смертоносным латуниевым наконечником Я едва успеваю оцарапать шкуру, но волк уже отступает. Мне не хватает реакции Владислава, поэтому я вечно выматываю волка, как сейчас. Шаг вперёд — попытка задеть, шаг и атака, шаг и атака… Влад всё время позади. Он ждёт, когда хищник, устав бороться со мной, атакует другую цель. Никакого оружия, кроме кинжала в три ладони из булатной стали. Стали волк не боится, поэтому, стоит ему устать и потерять рассудок от страха, он бросится на человека, при котором не будет латуни. Следующей атакой мне удаётся зацепить подушечку на левой лапе волка. Тот, вновь зарычав, перепрыгнул меня и бросился к Владу, стараясь не опираться на лапу. Битва между Охотником и Хищником — восхитительное зрелище. Когда-нибудь нужно привести сюда художника и обложить его латуниевыми слитками, чтобы он мог увидеть красоты боя. Влад кувыркается, уходя прочь от клыков длиной в локоть, и со всего маху рубит по правой лапе. Мне остаётся только подбежать и вонзить копьё целиком в ещё здоровую лапу волка. Тот снова рычит, но уже не угрожающе. Лишь выражает бессильную злобу, да клацает зубами, пока мы его добиваем. Его последние вздохи заставляют шерсть вздыбиться, а сам волк умирает с мордой, застывшей в злобном оскале. Снег под ним быстро пропитывается кровью, когда Влад загоняет кинжал ему под челюсть и распарывает плоть до шеи. Мы собираемся и уходим. Из туши ещё долго будет вытекать кровь. Немногочисленные хищники на неё не зарятся, а жители близлежащих посёлков никогда не смеют тронуть нашу добычу. Спустя несколько дней мы явимся за остывшим трупом, выволочем его прочь из лужи крови и освежуем. У нашего дома будет красоваться двадцать пятая башка Снежного Волка. Ещё два месяца никто не взволнуется о собственной смерти.