Поздно

      Золото, значит. Я думала, алмазы, но сути это не меняет. Через мои горы шастают контрабандисты, и пока это так, увеличения числа патрулей ждать бесполезно: управляющий парком в доле. И шеф полиции, и префект. Руанда вообще насквозь гнилая.       Себахуту рассказал мне это и много чего ещё. Мы уже встречались в семьдесят четвёртом, когда мой патруль поймал его с убитой антилопой на плече. Странное впечатление: сейчас браконьер выглядит точно так же. Если и постарел, то будто бы на день. А я — на сотню, тысячу лет.       — Отлично сохранился! — сказала я.       Он не ответил. Наверно, мечтал оказаться где угодно, только не здесь, но мои африкосы привязали его к стулу.       — Какой у тебя сегодня заказ? Горилл выслеживал?       Он мрачно зыркнул на меня и опять промолчал. Меня это не смутило: за годы борьбы с браконьерством я накопила внушительный арсенал методов допроса. Иногда приходится применять весь их спектр, но лучше всего обычно работает чёрная магия — суму, а точнее, угроза обращения к ней.       Так получилось и в этот раз. Я не успела ещё подготовить все необходимые для ритуала ингредиенты, а Себахуту уже отчаянно дёргался на стуле.       — Подожди, я всё расскажу! Я знаю, где браконьеры заходят в парк, и у кого из них есть ружья, и где они их берут, и где прячут! Очень много связных, кто торгует с белыми, я тебе расскажу! Не надо суму!       Я пожала плечами и продолжила свои приготовления. У Себахуту родня в полицейском участке в Рухенгери — в тюрьму его никогда не посадят, так что преподать урок надо было самой.       Он затих на несколько секунд, потом поднял голову.       — Я расскажу про… про эту бумагу.       Я взяла её со стола: имя, фрагмент карты, время, ещё какая-то странная пометка. Очевидно, Себахуту должен был встретиться со своим дилером, но о каком товаре шла речь? Так я узнала о золоте — и о том, кто в этом замешан. Правда, дойдя до префекта, Себахуту резко осёкся и принялся заверять меня, что насчёт него не уверен. Спустя несколько уточняющих вопросов и манипуляций со стеблями крапивы подтвердил, что у контрабандистов есть связи и выше.       Я вышла на крыльцо, зажгла сигарету. Туман был будто мокрая марля, натянутая между деревьями. Меня раздирали сомнения. Такой шанс на получение ценнейшей информации нельзя было упускать, но, раскрутив цепочку событий, я уже не смогла бы их остановить. «Вынудив Себахуту говорить, я объявлю войну очень серьёзным, высокопоставленным людям. Есть ли шансы на победу? А должны ли быть?»       Уэйна я заметила не сразу, он мялся у тропы и ссутулился, когда понял, что я его вижу. Много у меня было странных стажёров, но этот бьёт рекорды. Вечно какой-то растрёпанный, с неухоженной бородищей, на вид дикарь, а на самом деле — дитя дитём. Хотя иногда он меня слегка пугает.       — Дайан, — неуверенно позвал он, — добрый день.       — Я занята!       — Извините, я…       Мне было совершенно не нужно, чтобы он ошивался возле хижины во время допроса Себахуту.       — Новый след группы пять до сих пор не нашли — а ты торчишь тут? Живо бери Немейе и отправляйся!       Уэйн послушно отправился. Вот уж чего не отнять: всегда делает то, что ему говорят. Я провожала его взглядом, пока он, поскальзываясь на мокрой траве, шёл к своей хижине, и отвлеклась только, когда сигарета обожгла пальцы. Как бы я ни оттягивала момент, надо было возвращаться.       Гориллы смотрели на меня с фотографий на стенах, ждали моего решения. Диджит, Дядюшка Берт, Мачо, Квели… Спасти их уже нельзя, слишком поздно, но я могу отомстить. Скоро приедут голливудские киношники — вот уж подброшу сюжетов!       — Выкладывай, Себахуту. Имена, контакты, слухи — всё, что знаешь. Если попробуешь что-то скрыть, я почувствую, и тогда крапивой не отделаешься точно.       Я очень хотела взять револьвер и сходить на эту встречу со связным. То-то конголезец удивился бы, увидев вместо связного Ведьму Вирунги! Ах да, заирец, они теперь заирцы… Никуда я, конечно, не пошла: мой надсадный кашель за километр слышно. Послала в условленное место своих вооружённых африкосов, которые должны были попытаться поймать «клиента». Говорят, он не явился. Ой ли? Может, они его отпустили, потому что он предложил больше. Или вообще отошли недалеко от лагеря, перекурили и потом вернулись. Веры им нет.       Надо бы слегка отредактировать плёнку с признанием Себахуту, убрать оттуда все эти «Не трогай!» и «Только не суму!» Будет гораздо убедительнее.

*

      Проклятый дождь смывает всё: красоту вокруг, вкус еды и даже выпивки. Я недолго-то и сидела на крыльце с бутылкой, закутавшись в плащ, а всё равно продрогла до костей. Тяжёлые капли с грохотом падали на покосившийся козырёк, скатывались по нему и с влажным чавканьем впечатывались в землю, и в какой-то момент мне начало казаться, что в мире нет ничего, кроме незамысловатой последовательности этих звуков.       Вечером, как всегда, пришёл Уэйн с докладом. Последний раз, когда я попыталась добраться до горилл, я так кашляла на крутом подъёме, что из уголков рта потекла кровь. О том, чтобы продолжать, не могло быть и речи. Помню, как села прямо там же в траве и разрыдалась — лёгкие готовы были разорваться с каждым всхлипом, да уж и сердце заодно… С тех пор Уэйн стал моими глазами. Ощущение, что щурюсь через очки с очень толстыми линзами, но всё лучше, чем полная слепота.       — Мы их нашли. Я подошёл со стороны Микено, — тихо начал он в своей, увы, довольно невыразительной манере. — Первой меня заметила Эффи, её детёныш играл, а сама она стояла на страже…       — Патти, — сказала я. — Её детёныша зовут Патти.       — Да, — смутился Уэйн, — простите, я не всех ещё запомнил. Там было сломанное дерево, и Патти залезала на него и делала кувырок назад, а потом залезала снова…       Я с тоской подумала о Келли и её рифмованном отчёте по размножению горилл. Насколько ярче, живее она могла бы рассказать, как идут дела в группе! Но Келли не вернуть: потеряна, переметнулась, ушла навсегда с этим предателем Сэнди Харкуртом. У Уэйна и близко нет их ума и таланта — а ещё опасных идей и не в меру честолюбивых замыслов. Далеко не худший вариант.       Я закрыла глаза и положилась на воображение.

*

      В Кигали было солнечно, но я этого почти не чувствовала, пока мне не продлили визу — крайне унизительная процедура, которую теперь надо проходить каждые два месяца. Власти знают, как трудно мне спускаться с горы и особенно — подниматься обратно, и, видимо, надеются, что я сдамся и уеду. Так вот хрена с два! Я намекнула на свои обширные познания о делишках в Парке, а вечером за бокальчиком рассказала всё в подробностях послу Мелоуну. Похоже, напугала его до полусмерти. Слабак.       Вернувшись в Карисоке, я написала письма о размахе местной коррупции Иэну и ещё нескольким друзьям в Англии и тщательно сняла копии. В неровном свете керосиновой лампы мне показалось, что Диджит качнул головой. «Не спеши, Ньирамачабелли. Не беги навстречу».       — Поздно, — сказала я вслух. Ключевое слово последних лет.

*

      Тревожная зыбкость полусна превратила кровать в байдарку над водопадом. Я отчаянно налегала на весло, пытаясь развернуть её, а внизу вода ревела и пенилась. В последний момент, когда мне уже почти удалось выплыть, кто-то легонько подтолкнул лодку — и меня опрокинуло, закружило и унесло.       Вылезать из-под одеяла не хотелось, но возвращаться в байдарку — ещё меньше. Я отдёрнула занавеску: в кои-то веки ночь выдалась ясная. Я знала, что, если выйду, увижу вулканы. Карисимби и Микено хвастаются своими вершинами в лунном свете, а Високе по-прежнему скрывает посредственную внешность за облаками.       Я ошиблась: с крыльца увидела совсем не это. У порога притаилось грубо вырезанное деревянное подобие шумящей гадюки — одной из самых ядовитых африканских змей. Алан Рут чудом выжил после её укуса, потеряв палец. Гадюка свернулась, приподняла голову, готовая распрямиться и атаковать, и я почувствовала, как огромная чёрная тень надвигается на лагерь, закрывая собой яркую луну.       Я умею читать знаки. У этого значение только одно: кто-то проклял меня и пожелал мне смерти.       Я спрятала змею в глубине кладовки и никому о ней не рассказала. В первую ночь мне мерещилось, что она шипит за дверью: «З-зря вмеш-шалась! С-смерть!» Потом я свыклась с её присутствием.       А потом кто-то отравил моих попугаев.       Они лежали на полу клеток, задрав кверху ослабевшие, беспомощные лапки и закатив глаза. Несколько секунд я не могла пошевелиться, не могла крикнуть — ничего не могла, только в ужасе смотреть. И думать, как скоро я последую за ними. Яд… Оружие подлецов и трусов. Я предпочла бы погибнуть в перестрелке.       К огромному моему облегчению и счастью, попугаи вскоре оклемались. Может, злоумышленники не рассчитали дозу, а может, просто хотели сначала меня припугнуть. Я выбросила всё зерно и лично съездила в Рухенгери за новым кормом. При первой возможности надо будет заказать побольше из Штатов — специализированного, с витаминами.       Несколько дней, как в бреду. Почти не помню, что делала, в голове только одна картинка: ночь, ливень, я в дождевике на кладбище, глажу деревянную табличку с именем Диджита и твержу, что его смерть не напрасна, что префект и компания за всё ответят. В следующий раз пришла в себя за письменным столом, у открытого настежь окна. И снова возле хижины тёрся Уэйн.       — Здравствуйте, Дайан!       Я подняла руку.       — С вами всё нормально?       Этот вопрос он задаёт почти каждый раз, как мы видимся. Пора, по-моему, догадаться.

*

      Из дрёмы меня выдернул странный скрежет, и очень вовремя: иначе виски из стакана, который я, оказывается, всё ещё держала в руках, вылился бы на кровать. Я поставила стакан на тумбочку, протёрла глаза. Что это всё-таки был за шум?       На занавеске промелькнула тень, и озарением прошило, будто молнией: уже! Они здесь! Никто ещё никогда не трезвел так быстро. Вытянув руки, я бросилась плашмя поперёк кровати, рванула выдвижной ящик. Пистолет, где пистолет? Просто так они меня не получат!       Бах-бах-бах! Я скатилась на пол, скорчилась между кроватью и тумбочкой. Бах-бах-бах! Стреляют вслепую? Или это грохочет моё сердце?       Это оказался Уэйн, стучавший в дверь хижины. Спросите меня, я знаю о паранойе всё.       — Дайан! Вы просили вечером зайти!       Как во сне я задвинула ящик обратно и на нетвёрдых ногах добралась до двери. Могу представить свой видок, хотя Уэйн, конечно, не сказал ничего. Вошёл, снял огромную синюю куртку, очень аккуратно повесил на вешалку, сел. Наливая виски, я повернулась к нему спиной, но бутылка предательски звенела о край стакана. Тут Уэйн не выдержал.       — Дайан, у вас всё в порядке?       Я сунула стакан ему в руки.       — Уэйн, если вдруг… — наверно, всё равно нельзя было сформулировать это так, чтобы не напугать парнишку. Я не стала пытаться. — Если когда-нибудь ночью ты услышишь выстрелы, обо мне не думай. Сразу беги на тропу и прочь отсюда.       Он сидел удивительно неподвижно, и только его грустные, честные глаза слегка расширились.       — Что? Что случилось, почему вы так говорите?       Я не хотела взваливать на Уэйна лишнего. Это не его горы, не его война. И он всё равно не понял бы, что отступить — значит предать память Диджита, Дядюшки Берта и остальных. Он начал бы меня отговаривать.       — Ну, давай считать это учебной тревогой.       У него на щеках заходили желваки.       — Пожалуйста, Дайан. Скажите мне. Вы же знаете, что мне можно сказать.       Я наорала на него. Обозвала затычкой, велела не встревать куда не надо. А он просто сидел там напротив и смотрел этими своими глазами мне прямо в душу.       Невовремя ты приехал, бедняга Уэйн. Тебе бы в начало семидесятых, когда я была здорова, влюблена, полна энтузиазма. Мы гоняли бы браконьеров, нацепив хэллоуинские маски, и позволяли бы Диджиту изучать наши рюкзаки и блокноты. А теперь старушка Фосси может дать тебе только один совет. Хорошо, если он спасёт твою жизнь, но репутацию — вряд ли.       И я налила нам ещё виски, и мы сидели рядом на полу, и Уэйн уверял меня, что всё будет хорошо, пока мигавшая на остатках керосина лампа, наконец, не погасла.       Одна, в темноте, я выкурила последнюю сигарету.