Scared

If I told you what I was, Would you turn your back on me? And if I seem dangerous, Would you be scared?

- Жизнь, которую мы ведём…она не простая. Всем нам есть о чём сожалеть. - Не надо!       В голосе Джека впервые слышна сталь. Ещё недавно невинный, робкий, восхищающийся каждой пылинкой мироздания, он прикоснулся ко злу, увидел его во всей красе, стал им. Этот вернисаж ранил его слишком глубоко, чтобы просто отмахнуться рукой. Он убил человека. Нечему становиться прежним. Ничего невозможно изменить. Иногда знания – это бремя Кассандры*, а ты сам – ящик Пандоры.       «Мой мальчик вырос», - мог бы сказать Сэм, глядя на него, испещрённого горем, словно найденный на раскопках артефакт, который хочется отполировать до блеска, вернув прежний, первозданный вид. Опыт сделал с Джеком то, что и с любым другим человеком – разбил сердце молотом и распылил осколки в душе – этакое поле, на котором вместо цветов вырастают страдания. И отчаяние искрами в голосе поблескивает и возгорается, соприкасаясь с воздухом. Джек в ярости, и он знает, что так не должно быть.       Сэм машинально поднимает руки и чувствует, что совершил величайшую ошибку во вселенной. В глазах Джека он читает узнавание, чернилами растекающееся по чистейшим озёрам его зрачков. Эти кляксы могли бы стать произведениями абстрактного искусства и выставляться в арт-кластерах, но они лишь – тест Роршаха**. И Сэм видит пугающие картины, от которых по телу прокатывает горячая волна дрожи, как на приёме у психиатра.       - Ты боишься меня.       Даже не утверждение, а откровение, открытие года. Джек словно премию выиграл, только нежеланную. И Сэм думает, каково это – узнать, что тебя боятся? Нервно? Страшно? Больно? С последним у него всегда были своеобразные отношения. Он перепробовал весь спектр боли по монохромному типу, разбавляя его всеми возможными оттенками цветов, как наркоман, балующийся стимуляторами вместо героина. Убить себя – слишком просто. Прожить так, чтобы не скорчиться от страданий – невероятно тяжело.       После всего, что было – пыток души и тела - Сэм не боится Джека или его сил - а восхищается. Он боится только поранить, навредить даже словом или взмахом ресниц, словно это может спровоцировать эффект бабочки. Не смешно. Сэм чувствует ответственность, как и всегда. Аналитически закалённый разум, представляющий его другим людям занудой – очков не хватает! – за несколько секунд позволяет посмотреть на всё со стороны. Слова Джека становятся осязаемыми, словно стена, и Сэм осознаёт, как глупо это выглядит – он ребёнка страшится.       Его током прошибает. От нереальности, смехотворности происходящего. Сэм сперва думал, это запоздалый отцовский инстинкт, но теперь осознал другое: он в Джека влюблён почти. В дитя! И, как бы, не стыдно даже – перед Дином, разве что. Но плевать, потому что этот парнишка впервые за долгое время вызывает в Сэме не просто человеческую симпатию, но желание защитить от всего мира, спрятать и оберегать от кошмаров. Его, такого хрупкого, словно древний папирус, такого трогательного в любом незначительном движении и вопросе. Желание заботиться. Раньше никто, кроме брата, такого не удостаивался.       - Может, я просто чудовище…       У Сэма в груди щемит до звёздочек в глазах, как в детском калейдоскопе. Он словно себя видит. И противоречит услышанным словам. Сопротивляется. Тщится растопить собственное сердце, сквозь трещину в котором угораздило просочиться нефилиму. Она отражается у него в глазах гетерохромной тёмной радужкой, которую не скрыть даже цветными линзами. Эта трещина называется отчаяние, и Сэм не уверен, что когда-нибудь сможет её залатать.       - Нет, Джек, – только минуту назад отведённые руки теперь он тянет к нему, понимает, что только так можно показать ему своё доверие. Пальцы предательски подрагивают в такт учащённому пульсу. Сэму от себя тошно. Он не должен быть испуганным. По крайней мере, показывать не должен. Его самого пугает собственная противоречивость, противоположная его излюбленному упрямству. Он не хочет запутать Джека, поэтому заставить себя должен. Проявить всю теплоту, на которую ещё способен, несмотря на все эти отвратительные годы, охлаждающие сердце. – Нет, – он почти невесомо касается его щеки подушечками пальцев.       Джек замирает. У него мир перестаёт кружиться. Он чувствует лишь неподдельное тепло и замешательство. Он не думал, что кому-то нужен. Он этого не достоин. Он – убийца.       Сэм ещё шаг делает, и Джек смотрит в глаза. Пристально так и неожиданно серьёзно, недоверчиво. Сэм понимает. Будь он на месте Джека – послал бы, ударил, накричал. А Джек смотрит. И только молчит. Его словно захлёстывает что-то неведомое, отчего прежде он был скрыт под балдахином детства, а теперь стал видим, осязаем, беззащитен. Идеальная мишень для любви. Чувства, которое зрело в нём со дня его рождения. Сэм был первым, кого он увидел – и это первая предпосылка. Винчестер - единственный, кто поверил в него и не желал убить. И это – вторая. Джек думает, что это многого стоит.       Сэм мягко тянет его на себя за подол рубашки – и Джек падает.       В пропасть - не зная, чем это закончится: тёплыми сильными руками или грандиозным ударом о землю. Ему всё равно. Лишь бы скорее узнать ответ, потому что неизвестность – в миллион раз хуже смерти. Загадки Вселенной или морей – ничто, по сравнению с тайнами сердца человека, в которого ты влюблён. Джек признаёт это лишь в секундный момент парения в неизвестности, и понимает, что влип в это чересчур внезапно, молниеносно, не вовремя. Он даже себя самого не знает, а здесь, перед ним, человек, который предлагает ему себя, свои объятия, свою душу, о которой он не имеет ни малейшего понятия. Человек, великодушно принимающий и отпускающий его грехи, борющийся с собственными страхами, чтобы забрать и его страхи тоже.       Вселенные сталкиваются, сжимаются и возвращаются в момент приземления. У Джека вышибает воздух из лёгких от эфемерного удара о Сэма, от радости, от облегчения, что ему не позволили разбиться. Он чувствует себя Икаром, в последний момент спасённым безымянным ангелом, вопреки известной легенде. Это сравнение вызывает у него умиротворённую улыбку.       Сэм медленно наклоняется к нему, тяжело дыша и часто переводя взгляд от его глаз к тонкой шее и обратно. У Джека бархатная юношеская кожа. Вблизи она кажется ещё более неземной, более идеальной, мягкой. Сэм борется с нерациональным порывом прижаться к ней губами, чтобы аккуратно испить нектар. Но, смахнув наваждение, лишь шепчет:       - Не уходи.       Сэм сам не знает, откуда появляются эти слова и почему они так важны. Джек ошеломлённо вдыхает их, тянущих чем-то родным и пряным. Откуда он узнал, что Джек собирался скрыться? Это приятной волной разливается по телу. Сэм волнуется за него, как будто он что-то значит.       Парень робко проводит подушечками пальцев по его руке и приникает, будто боится, что она вот-вот испарится в воздухе. У Джека гладкие ладони – и Сэм понимает, насколько его огрубели за тридцать с хвостиком лет борьбы, извечного оружия в руках, холодных спален, вечных незаживающих порезов. Сэму становится стыдно, что он - такой сломанный, покарябанный, шершавый, а Джек - невинный, нетронутый, чистый.       Сэма давно так никто не касался: интимно, словно они вдвоём на планете, словно мира не существует, словно он – единственное, за что стоит держаться. Это порождает шелестящие по спине мурашки. А от мысли о том, что Джек впервые познаёт подобные прикосновения, бросает в жар. Сэм думает, что сердце может не выдержать, но отчётливо чувствует, что становится моложе в присутствии нефилима. Он его исцеляет. Сэм мысленно усмехается: он же наполовину ангел. Его собственный, его юный ангел.       Сэм понимает стремление Джека к самокопанию. К тому, чтобы пожирать себя изнутри и винить, винить, пока в глазах не потемнеет от боли в груди. Ему хочется это забрать у него, украсть, вытянуть наружу и, посыпав солью, сжечь, как кости мстительного духа. Джек не должен так страдать. Да, он убил человека. Но он не монстр. Сэм на секунду представляет, что на месте того бедняги мог оказаться сам, и по телу проходит неприятный холод, но через выдох испаряется тёплым диоксидом углерода. Эта была случайность. Со всеми бывает.       Ощущая стучащий по венам пульс нефилима, Сэм вдруг задумывается: если ты отличаешься от других, должен ли ты спрятаться, стыдливо прикрывая лицо? Становиться затворником? Винить себя во всех бедах? Никогда ничего не чувствовать, потому что гнев порождает опасность, любовь – страх потери, а радость – опьяняет? Или вот так просто – ладонь на плече, шее – и большего не требуется, чтобы послать ханжеский мир ко всем миллионам чертей в Ад? Может, чтобы чувствовать себя в безопасности и видеть в себе хорошее, достаточно лишь одного нужного человека?       Сэм нервничает, потому что боится всё испортить. Его жизнь, всякий раз, как он позволял себе чуточку расслабиться и быть счастливым, ставила на нём крест – и все возможные угрозы воплощались в реальность, принося с собой только смерть. Что если и Джек окажется в зоне риска? Что если Джеку не нужно быть с кем-то, как он?       Вопреки страхам и доверяя инстинктам, Сэм прижимает его ладонь к горячим губам и через секунду ожидания целует. Глаза Джека вспыхивают яркой надеждой, словно первая звезда в сумерках. Винчестер приникает губами к мраморной коже ещё раз, целуя ложбинки вен. И ещё. И ещё раз. Он не думает, что сможет остановиться. И Джек знает, что теперь всё будет в порядке. Он в безопасности. Настолько, насколько в безопасности от вторжения жителей Нептуна находится Земля. Это искристым облаком заполняет лёгкие, и нефилим сдерживается, чтобы не закричать.       Он утыкается Сэму в ключицу и крепко обхватывает лопатки, скрестив руки. Джек не умеет показывать признательность, не знает, как сказать, что дорожит им, как доказать свою преданность, как отблагодарить. Ему стыдно от того, что он так неопытен, так асоциален, так одинок. Джек не может ничего, кроме как сцепить себя крепким замком вокруг Сэма и ни в коем случае не отпускать. Так, хотя бы, если потонет один, то и второй – тоже. Джека это устраивает. Он верит, что, объединившись с Сэмом, он может стать лучше, потому что Сэм – не чудовище, а значит и он сам – тоже.