Шаманом быть

Говорят, быть шаманом – это везение. Такой дар, как его называют, получают немногие. Я сам встречал лишь несколько. Наверно около десятка. Об остальных только слышал. Однако люд только и говорит, что о даре шаманов, да как они полезны. Еще бы нам быть не полезными. Обычному человеку не суждено общаться с духами этого мира. Не суждено ему предугадывать ход событий. Не суждено лечить тело, получая помощь самой природы. Не суждено и душу чистить от скверны. Последним и приходится заниматься шаманам в эти темные времена. Скверна – ужасное проклятье, насланное так давно, что уже и не помнят люди тех далеких лет. Кажется, будто эта напасть существовала всегда, с самого появления человека на этой бедной земле. Люди страдали ей и одну, и две, и три тысячи лет назад. Оскверниться могла любая душа: богач или бедный, солдат или врач, ученый или священник. Все сначала думали, что скверна – удел еретиков. Это было еще до прихода первых шаманов. Хотя, мы всегда были среди людей. К сожалению осознание собственных сил приходит ко многим слишком поздно. Это было первое записанное тысячелетие человеческого существования. Тысячелетие костров. Нет, это не означало уровень развития людей того времени, и не означало начало какого-то просвещения «От костра к лампе». В прямом смысле эти года выжжены в памяти людей мириадами «праведных» очищающих костров, в которых горели люди. Сжигали королей и баронов. Сжигали торговцев и бедняков. Земледельцев и солдат. Ученых и священников. Города освещались не факелами и столбами с лампами – они освещались сгорающими людьми. Неверие в бога считалось первым признаком осквернения души. За человека принимались священники Чистого ордена. Несколько месяцев они могли «лечить» душу прокаженного. Как правило это было тяжелым испытанием. Однако надо было быть глупцом, или не любить жизнь, чтобы в те времена не верить в бога. И все же вера не спасала. Первые года никто не сомневался в религии. Многие боялись быть сожженными на костре, или стать носителем скверны. Чем больше проходило времени, тем больше жители городов привыкали к постоянному запаху жареной и горелой плоти, к истошным крикам агонии. Церковь понимала, какое место она заняла, и начала этим пользоваться. Особенно это проявилось во время «Праведной» войны. У людей из соседних земель были свои взгляды на Бога и поклонение ему. Шило на мыло, если честно, но Чистый орден тогда решил устроить Очищающий поход. Ужасная кровавая бойня, истребившая большую часть населения тех земель. Победители вернулись с триумфом. Их встречали как героев. Великих и смелых защитников простых людей. Так закончилось первое тысячелетие, а после него началось смутное время. Скверна. Она проникла в души «героев». Она проникла в души священников, епископов и кардиналов. Великий крах веры. Священники пытались отмахнуться, и сжигали всех солдат, участвовавших в Очистительных походах. «Скверна тех земель испортила их» - говорили они. Эта скверна вырывалась и из них. Человечеству потребовалось не мало лет, чтобы оправиться от этой беды. Оскверненные лживые священники, миллионы сожженных и убитых невиновных, прокаженные «герои»-мясники – вера в светлое просто перестала существовать хоть в каком-то виде. Тогда на сцену вышли мы – шаманы. Мы были и раньше, но нас считали теми, кто распространяет эту скверну. Шаманов в те времена убивали всеми возможными способами. Мы же не знали той силы, что имеем. У нас просто не было времени разобраться. За нами гонялись во всех городах и селах, забивали камнями, вешали, сжигали. Многие тогда, если не все, превратились в отшельников. Жили в глубоких лесах, прятались в землянках и общались с лесными зверями. Люди не всегда были за нас. Но природа была. Тысячу лет единственными нашими помощниками были лесные существа. И я не могу сказать, что это плохая компания. Шли века, и мы все больше сливались с природой. Весь мир придумывал про нас страшные истории, о лесных стариках с бородами до земли, с мхом в волосах, с крыльями на спинах, с лапами зверей вместо рук. И не сказать, что они много придумывали. Сливаясь с природой, мы начали менять свою форму. Становились похожими на ее обитателей, но все еще сохраняли образ человека. Когда от веры осталась лишь горечь лжи, многие пересмотрели свои взгляды на жизнь. И все же первые года нас не принимали. Все изменилось, когда мы поняли, что можем очищать людей от скверны. Очищать еще не полностью поглощенных ею. Мы вышли из лесов и начали помогать тем, кто недавно убивал нас. Нас гнали, но мы продолжали идти. Нас боялись, но просили помощи. К кому обращаться, когда ваш бог оказался ложным? Все люди начали обращаться к тем, кто реально существовал и проявлял себя, как целитель. Страшные сказки медленно забывались. Кто же мы теперь? Мы все те же отшельники, живущие в лесах, благословленные самой природой. Лесные звери никогда на нас не нападут, чего не скажешь о людях. И все же мы помогаем им в борьбе с этой заразой. Они считают это дело простым. Они считают, что нужно просто родиться шаманом. Они ошибаются. Кто мы такие? Церковь была права. В нас есть скверна. Мы появились с приходом этой напасти в наш мир. Многие были героями того самого «Очищающего похода»… Им был и я. Мы покидали города нашей страны под крики толпы. На нас падали лепестки всех возможных цветов. Матери в слезах бросались за нами следом, но останавливались, понимая – их дети теперь взрослые. Мы шли в сверкающих доспехах по главным дорогам городов и деревень. Поверх доспехов алый, как солнце на рассвете, табард с гордым, взмывающим ввысь, орлом. Ни один разбойник тогда не смел высунуть свой нос. Не из страха перед ротами латников. Из-за трепета перед будущими героями. Вся парадная мишура спала с нас, как только мы ступили за границы наших земель, а командиры начали больше рассказывать нам о нашей миссии. Мы поняли – мы обычные солдаты, но все-таки с благородной светлой задачей. Мы шли строем по вражьей земле. Через деревни. Что видели жители? Марширующих ангелов, не иначе. Селяне принимали наше слово, принимали нашу защиту. Блеск доспехов и добрые улыбки солдат подкупали людей. Мы сами верили в нашу праведность. Но держали оружие в руках. Деревня сменяла деревню. Селяне сменяли селян. С тем, как пыль въедалась в доспех и приглушала отблеск, в души солдат въедалась усталость. Принимать местным нас хотелось все меньше и меньше. Тогда нам приходилось прибегать к грубым мерам. Но ведь мы несем эти стяги, нам церковью дано право. Первая стычка нашей роты случилась в крупной деревне. Называлась она Рашвана. Неделя пути без отдыха даже бывалого солдата вымотает. Мы расположились в самой деревушке и местным это очень не понравилось. Капелланы и боевой кардинал с капитаном расположились в доме старейшины. Большой был дом, просторный. Там могла расположиться еще дюжина наших, но чины решили отдыхать в просторе. Старейшина был против, но кто его спрашивал? Постовые провожали уходящего мужчину настороженным взглядом. Тогда было принято усилить караул. Все остальные солдаты расселились по всем возможным хижинам. - В тесноте, да не в обиде – говорили мы, входя в дом. К сожалению, они уже не были настроены дружелюбно. Слово нашего кардинала они не принимали, но и не прогоняли нас из домов. Не знали мы тогда, что они на своем языке говорили за нашими спинами. Хорошо только, что капитан был мудрый, кормил нас нашими пайками, а не едой селян. Несколько наших отравились их блюдами. Мы подумали, что это гнилые продукты. Больных положили в один дом, и к ночи трубили отбой. Я проснулся через час от скрипа деревянного пола в нашем доме. Вскакивать не торопился – правильно тогда сделал. Из дома вышла семья. Я глянул на свое оружие – меча нет, мизерикорд пропал. Я бужу своих товарищей. Мы облачаем себя в наши доспехи. Через несколько минут расходимся по другим домикам, чтобы разбудить солдат. За пол часа мы обошли примерно половину. По улицам бродили местные с нашим оружием. Почему они не напали сразу? Не время было для этого вопроса. Я приближался к дому старейшины, и тут на меня вышел молодой парень. Ему было наверно лет 17. В руках у него был мой меч. Товарищей рядом не было, да и он один был. Я глянул в его глаза. Он глянул в мои. Тут и слов не надо было – мы просто кинулись друг на друга. Острие моего клинка пролетело в паре сантиметров от моего лица. Следом он влетел своим плечом в мою грудь. Наверно он не рассмотрел, что на мне была кираса. Он не сдвинул меня ни на шаг, но сам отлетел, как косточка от стены. Я воспользовался этим, и наскочил на него, прижав к земле. Он попытался что-то выкрикнуть и я, что было силы, вмял свою латную перчатку ему в челюсть. Еще, еще и еще. Кровь окропила мое лицо и окрасила металл доспехов. Его рот стал похож на жвала паука. Мой клинок он обронил и отбиваться ему было нечем. Мальчуган почти завопил от боли, но я сжал его глотку. Все, что было слышно – то как он захлебывался своей кровью и пытался издать хоть один звук. Я держал руки, пока он не обмяк. - Покойся с миром – прошептал я, глядя на мальца. Вошел в дом я вовремя. Стоящие там ребятки никак не ожидали, что к ним ворвется солдат. Я не успел их осмотреть с первого взгляда – просто сразу накинулся. Широким ударом одному из них я рубанул по шее. Позвонок не перерубил – голова осталась на месте. Скинул клинок с его плеча и, прижал клинком стоящего рядом к стене, закричав капитану наверху. Прижатый мною был разведчиком. Он попытался проткнуть мне бок саблей – не вышло. Я вдавил лезвие ему в горло. Он старался сопротивляться, но я был сильнее. Со второго этажа выбежал капитан. Он пробежался по скрипучим ступенькам вниз ко мне, и ринулся в мою сторону с клинком. Капитан плечом откинул другого разведчика, а следом вонзил меч ему в грудь. Он спас мне жизнь, а вот тому бедолаге не повезло. За окнами заполыхали огни. Раздались крики и звон стали о сталь. Начался бой. Вместе с капитаном мы обороняли дом от местных ополченцев, и разведывательного отряда. Как мы узнали позже – старейшина добрался до гарнизона, расположившегося в нескольких часах пути от нас. Это была засада, и она почти удалась. В дверном проеме держать оборону было не трудно. Об мою кирасу сломалось около дюжины стрел. И как они видели куда стрелять? Вскоре звездная, но безлунная ночная мгла озарилась горящими домами. Звездную простыню затянули сотни горящих стрел. Мы начали выходить из домов, в которых нас пытались сжечь. Через пол часа суматохи мы собрались, и дали контрудар по жителям. Мертвых было много, а раненых мы согнали в дом старейшины…точнее в то, что от него осталось. К утру вся деревня горела ярким пламенем, а ветер разносил прах и пепел, да развевал наши праведные стяги. Кардинал отчитывал всех павших: и наших, и их. Трудно вспомнить какой была деревня, но не трудно вспомнить какой она стала: На месте бывших домов теперь стояли черные обугленные руины, зола и пепел въелись в землю, доспехи и наши тела. С этого дня мы несли наше слово огнем и мечом. Следом мы успешно разгромили основной лагерь вражеских сил, как говорил капитан. Острием клинка мы вонзались в эту страну, точно как наши мечи вонзались в ее жителей. Все остальное сгорало в праведном огне, дабы не распространять скверну. Это была прекрасная земля. Заросли столетних раскинулись по всей территории страны. В их прохладных тенистых чащах прятались звери. Необхоженные пути изобиловали кустами диких ягод, цветов и деревьев с дикими фруктами, цветущими чудесными запахами. Такое хорошее подспорье для разведчиков. И тысячи поэтов бы не хватило чтобы полностью описать красоту и девственность этой природы. Пролески сменялись лесом. Лес сменялся рощами. Чащи сменялись болотами. Тогда мы и почувствовали что-то неладное. Куда нас вел капитан? Прошло дней пять с момента, как мы разделились с тринадцатой армией. И эти пять дней мы уходили только глубже в лес. В тихом омуте черти водятся. И если леса этой страны были тихим омутом, то болота – черти. Гиблое место. Мы начали терять наших людей не в бою. Тяжелые доспехи тянули на дно топей и не оставляли шансов вытащить увязшего. В рядах нашей роты начались волнения. Кто-то начал дезертировать, но тщетно. Болота забирали их. Поздно мы обнаружили, что капитан и капелланы осквернены. Мы расправились с ними не без потерь. Под влиянием скверны были еще несколько солдат. Пытались утопить тела в топях – болота отказывались принимать эту гниль. Будто сама природа не принимала их. Я понимаю ее. Неделю мы блуждали по мшистым топям. Высокие деревья своими размашистыми кронами застилали нам солнце. От сырости ржавели наши кирасы. На восьмой день я вывел остатки полка и встретился с тринадцатой армией. Нас считали погибшими и не ожидали встретить. Однако были рады. Генералу тринадцатой я доложил обо всем произошедшем. Нас закрепили за их полком. Я получил чин капитана. К главной столице этой страны, от который сейчас даже истории не осталось, мы пришли зверьми. От старого блеска доспеха ни осталось ничего. Сажа и засохшая кровь покрывали металл. Сотни засечек клинков и стрел изрезали поверхность латных кирас. Перебитые кольца кольчуг волочились за нами, свисали с ног, с торса, с плеч. Праведные паладины превратились в обычных псов войны. Вы когда-нибудь видели, как горит деревня? Город? Вполне может быть. Но видели ли вы, как горит вековая столица? Это и есть настоящий ад. Мы были свидетелями, как огненная бездна поглотила огромный кусок земли, простирающийся дальше чем за горизонт. Мы были теми, кто разжигал огни. Последнее, что я помню – как языки огня доставали до самого солнца. Как оно опускалось в огненное море, будто растворяясь в нем. Как развивались на ветру алые стяги с орлом, устремляющимся ввысь. Ветер гнал на нас запах огня, смрад горелого мяса, и гнилостный прах умерших. Возвращаясь домой мы воочию могли увидеть последствия нашего «праведного похода». Мы шли по черной, от золы, земле через черные сгоревшие леса. Клянусь, только вернувшись домой я смог вдохнуть свежего воздуха, не испорченного запахом гари. Мы несли свет, но не знали, что его предназначение – испепелить. За остатки ценностей свои начали драться со своими: капитаны, священники, солдаты – все. Кто-то платил за свою жадность, а кто-то в это же время становился богаче. Теперь ценность имели вещи, а не идея и люди. Хуже было только то, что нам встречались толпы оскверненных. В их лицах я узнавал тех, кто принимал нашу веру, сдавался без боя, миссионеров. Мы просто вырезали их и сжигали тела. Пеплом больше, пеплом меньше – на этой земле и не заметно. Никто уже не обращал внимания ни на что, кроме себя и пожитков. Не заметили и то, что в очередной раз пропал капитан. Мы почти вернулись домой. Земля уже больше походила на что-то живое. Из сгоревшего встречались только деревушки. Даже не полностью сгоревшие. Напряжение тут только обострилось. Кто успевал – хватал добро из целых домиков. Порой там прятались люди. Мне было их жаль. Так вышло, что и я был втянут в гонку за ценностями, и оказался я в меньшинстве. Окруженный своими же товарищами. Их клинки не пробивали мою кирасу, как и мой их. Этот бой был долог, но закончился он быстро. Кто-то огрел меня по голове, и я отключился. Это конец. Казалось мне. Я очнулся там же, где меня оставили. Сколько времени прошло со стычки я не знал. Я был жив. Кажется, они были второпях, и просто оставили меня умирать здесь. Мне бы стоило их отблагодарить…гардой в глаз. Вторым моим открытием была большая толпа пораженных скверной, кишащая на пепелище этой деревеньки. Третье мое открытие добило меня. Скверна бурлила во мне. Я ощущал ее всем своим телом. Это чувство невозможно спутать с чем-то другим. Оно проникает в самую душу и медленно расползается по всему телу. Забирается в каждую его клеточку. Наступает чувство всеобщей апатии, а потом гнев. И я был зол. В моих венах будто бы текла не кровь, а самый настоящий гнев. Меня предали свои же, и я жаждал их крови больше, чем чего-либо в этой жизни. Любые остатки человечности умерли окончательно. Жалость, радость, любовь – ничего больше. Я стал одним из них. Однако я еще не был похож на тех, кто ходил рядом. Скверна поглощала не сразу. Сам человек позволял ей это сделать. Только он пускал ее в себя полностью. И только ему решать пустит ли он ее сейчас, или потом. Она может очень долго теплиться внутри человека, а вы этого и не поймете. Для вас будет неожиданностью, когда близкий вам человек окажется оскверненным, и вгрызется вам в глотку. И что я сделал? Я сдержался. Долго держал это все в себе и бесцельно бродил по тем местам, что некогда цвели чудесными цветами и запахами. Теперь в воздухе здесь витал только смрад гниющих тел. Мне не нужна была еда, вода, сон. Моя история как шамана началась с того, что спустя эти месяцы блужданий я наткнулся на семью, укрывшуюся от войны глубоко в лесу. В эти чащи даже наш «праведный» огонь не добрался. Я был рад, что хоть что-то мы не уничтожили. Увидев меня, они испугались. Я был похож на восставшего из мертвых солдата. Моя кираса была изрыта узорами ржавчины, а от колец кольчуги осталось совсем немного. Ржавел и мой клинок, но не рассыпался – все еще держался, как и я сам. Взгляд же выдавал во мне скверну, поэтому отец семейства загнал своих в дом и накинулся на меня с топором. Смелый мужик, но драться совсем не умел. Полетел на меня совсем открывшись, и получил от меня пинок в грудь, от чего согнулся на земле. Я даже не достал клинка из ножен. Следом я пошел в дом. Через час я уже сидел со всей семьей за столом. Они, конечно, были удивлены тому, что оскверненный не принялся рубить их на части, а я был удивлен тому, как долго сдерживал скверну в себе. Они может и хотели бы избавиться от меня, да что бы они сделали мне? Мои навыки никуда не пропали, а броня, не смотря на потрепанность сыростью и прошлыми боями, была все еще крепка. Они же рассказали, как тяжко им пришлось на момент нашего нападения. Я слушал их рассказы о последствиях, в которые было трудно поверить, если бы только я не видел их сам. Они рассказывали о том, как тяжело им приходилось с убийством своих же близких, что были осквернены. Я остался жить с ними, а они были и не против. Либо потому что выбора у них не было, либо они верили в то, что оскверненные могут излечиться. Глупо. К сожалению, ни их лиц, ни одежды, ни домика, в котором они жили, мне не вспомнить. Все как в тумане. Каждый день я пытался не взяться за клинок. Каждую ночь я старался не свернуть им шеи. Помогая их отцу с лесом, я старался не рубануть топором по нему, вместо дерева. Делать это было сложно. Интересно, сколько держался капитан? Я ведь мог убить их в любой момент. Я чувствовал эту власть над их жизнями. Их страх подпитывал странное приятное чувство где-то внутри. И все это сдерживал другой фактор. Они могли убить меня – хотя бы постараться. Были моменты, когда они могли бы это сделать, но не делали. Они были добры ко мне – выделяли кровать хотя сон мне и не требовался. И так шел за месяцем месяц. Они жили в единении с природой, и учили этому меня. Как они говорили – все мы рождены землей и травой, и туда же возвращаемся после смерти. Природа всегда стремилась нам помочь. Особенно мы прочувствовали это зимой. Это время года здесь суровое, настолько же, насколько красива весна. Мы бы не пережили ее без помощи высших сил. Стаи голодных волков обходили нас стороной, а раненые олени каким-то непонятным образом добредали до нашей хижины, умирая рядом. Это помогало нам не умереть от голода. Этот народ, теперь от которого ничего не осталось, ни веры, ни обычаев, не верил в богов. Они верили в силу тех мест в которых живут. В окружающую их действительность. В ее духов. В духов самой природы. И я тоже начинал в это верить. К сожалению, к выживанию в дикой природе прибавилась еще одна проблема. Сынишка семейства подвергся влиянию скверны, как и я. Сначала они подумали на меня, но поняли, что скверна была бы не только в нем, а во всех. Они начали надеяться, что природа им поможет. Ей же это было не под силу. Но было мне В одну из весенних ночей, что я проводил вдалеке от хижины, мое внимание привлек свет, исходящий из темной глубины чащи. Недолго думая, я начал пробираться сквозь заросли и бурелом. Вся эта растительность скрывала заросшую мхом полянку, с большим деревом, растущим в центре. Его крона раскинулась так широко, что застилала солнце листвой. А вокруг летали сотни светлячков. Их было так много, что они освещали собой это место. Из самого дерева ко мне выплыл странный светящийся шарик, и его голос звонко прозвучал в моей голове. Это был дух-хранитель этого места. Я был слишком «мертв» чтобы удивляться такому явлению. Единственные, кто могли разговаривать с духами – это шаманы, колдуны, и прочие нечистые, коих жгли на кострах – носители скверны. Так церковь была права? Понять, что говорил дух мне так и не удалось. Однако после встречи с ним я впервые почувствовал что-то светлое внутри. Я приходил в эту чащу день за днем, неделя за неделей, чтобы понять его и вновь почувствовать этот свет внутри себя, почувствовать себя живым. Свет меня успокоил. Я не чувствовал больше гнева, и того, как скверна бурлила во мне. Она была, но не пыталась вырваться из меня. В семье же было не все так хорошо. Сын семейства из последних сил пытался усмирить бушующее чувство внутри него. Мать рыдала – она не хотела его смерти. Отец до последнего тянул – ему не хотелось убивать собственного сына. Тогда я и попробовал сделать это в первый раз. Я вошел в комнату, и попросил их выйти. - Что бы вы не слышали – не входите, пока я вам не скажу – сказал я своим мертвой интонацией. Они послушали меня и вот я остался один с мальчишкой. Он лежал на кровати. Я подошел к нему, и положил свой мизерикорд на столик рядом. Он бы пригодился, если бы не вышло. Я положил свою руку на его грудь и ощутил скверну, бурлящую в его душе. Я прочувствовал эту порчу будто она была во мне. Его руку я приложил к своей груди. Кажется, он почувствовал, как были спокойны мои черти. Мальчуган поднял удивленные глаза на меня, но не увидел ничего, кроме типичного мертвого взгляда носителя скверны. В следующий момент я попытался забрать всю скверну себе. Невольно, но будто знал, что делать, я сконцентрировался на его душе. По моей руке, по венам, прошел свет до самого сердца, а потом последовала жгучая боль. На руку будто вылили кипящую смолу, и это чувство приближалось к моей груди, но я терпел эту боль, стиснув зубы. Потом засияли мои глаза. Чем больше этой смолы текло по моим венам в мою душу, тем сильнее бил свет из моих глаз, но вскоре боль утихла, а горящее чувство в груди уходило. Я глянул на мальчишку. Его взгляд был вновь живой. Он был в шоке. Был в шоке и я, но виду не подавал. Я выдохнул. Рука еще ныла, но чувство от того, что я сделал меня ввело в ступор. Я вышел из комнаты с мальцом. Тот быстро кинулся в объятия матери. Я запомнил эту картину надолго. Счастливая семья. Они благодарили меня тысячью лестных слов. Отец открыл спрятанную бочку браги. Несмотря на отсутствие нужды в еде и воде у меня, эта брага пришлась мне по вкусу. Вскоре, этой же ночью, я покинул их. Теперь мой путь лежал туда – в глубь этих древних лесов, через священные чащи, дома духов и топкие болота. Мне встречались руины фортов, забытых историей и памятью людей. Хищные звери меня не трогали, а природа не испытывала непогодой. Куда я шел? Зачем? Ответ на этот вопрос всю дорогу вертелся у меня на языке. И каждый раз, когда я был готов произнести в своей голове, он ускользал от меня, словно боязливый кролик нырял в куст от моего тяжелого шага. В дороге я не был одинок. Лесные звери сопровождали меня, сменяя друг друга. Лишь потом я узнал, что это были лесные духи в своих обличиях. Каждый шаман имеет свое олицетворение в виде животного. Иногда они живут с ними. Иногда нет. Я же узнал, как шаманы обретали их. Каждый, из встреченных мною духов пытался связаться с моей грязной душонкой. Первым меня в пути сопровождал хитрый лис, ловко загоняющий дичь в свои ловушки, или с хитростью избегающий хищников, пытавшихся загрызть его. Он пытался льстиво задобрить меня своей добычей, но в итоге чуть не утопил меня в темных топях глубинных лесов, заведя не зная куда. Выбравшись из болот, я наткнулся на юного ворона с подбитым крылом. Удивительная была птица. Глаза блестели аметистами, а взгляд умнее многих наших бывших полководцев. Какой-то из охотников ранил эту птицу ради забавы, а я попытался выходить ее. С этим духом мы были довольно близки, но, к сожалению, людское зло портит всех – и людей, и животных, и духов. Ворон обозлился на всех, и улетел. На память оставил лишь след своих когтей у меня на груди. Покинув чащу, я вышел на, чудесной красоты поляну. Она была обширна, и тянулась до горизонта в разные стороны, а вокруг окружена прочными стенами хвойного леса. Скрытая от глаз всех, кто мог случайно наткнуться на это место. И дух-хранитель был подобающий. Это была дева, красоту которой старый солдат описать не в силах. Ее глаза очаровывали своим чудесным зеленым цветом. Ее черные, как боевая смола, волосы приковывали. К сожалению нам с ней было не по пути. Совсем не по пути. Мне жаль, что она наткнулась на мою оскверненную душу. Мне казалось, что сама природа против того, чтобы связать меня с каким-то из лесных обитателей. Я был неправ, но что взять с человека, только оказавшегося в такой ситуации. Я не придавал значения вечно бредущему по моему следу медвежонку. Почти взрослая медведица шла со мной всю дорогу. Милое существо. Связать свою душу мне было суждено именно с ней. Бродячий лесной дух, не имеющий привязки к месту. Это было очень похоже на меня – не имеющий дома, идущий в никуда. Она согревала меня ночами, я согревал других. Она защищала меня, я защищал других. Удивительно странно быть оскверненным. Не нужна еда или вода, но ты все так же мерзнешь, так же истекаешь кровью. Я был рад связать свою душу с таким духом. Я пытался походить на нее. Она же даже брала пример с меня. Кажется, я мог быть хорошим примером для кого-то. Я перенимал образ медведя. Стал грузным и тяжелым, медлительным, но мощным. Я мог согревать людей теплом своей души, а мог ломать позвонки своими мощными руками. Медлительный, наряженный в доспех ушедшего в лета королевства, шаман бродил по лесам с медведицей. Иногда выходил в деревни. Первое время нас боялись. Я был похож на лесного деда из страшных детских сказок, и не менее страшных взрослых легенд. Но они привыкали. Село сменялось селом. Деревушка сменялась деревушкой крупнее. Город сменялся городом богаче. Молва о шаманах расходилась быстро. В каждой новой деревне, в очередном городе, я часто слышал: «Ты не похож на шамана, что был здесь до тебя». Меня сравнивали с лесником, солдатом, варваром-воином, наемником. Я не сменял свой доспех, не оставлял свое оружие – их понять можно. Но я не придавал значения их словам. Шаман-шаману рознь. Каждый из нас всегда выглядел, говорил и действовал по-разному. Солдаты с медвежьими шкурами под кирасами, прямо как и подобает служивому, выполняли свое дело. Наемники с волчьими клыками на митенках, да волчьей шерстью на воротнике не чурались брать денег, да только раздавали их потом тем, кому нужнее. Дворяне в накидках из пера редких птиц радовали приятной грамотной речью. Ученые в полу-плащах из вороньих перьев работали над множеством изобретений. Общая была лишь цель и полезность. Полезность, которую мы приносили, была оправдана, а вот страхи жителей не подтверждались и убывали. Хотя и в каждой новой деревне меня иногда встречали вилами, но вскоре, после того как мне приходилось самих нападавших насаживать на их же вилы, они успокаивались. А стоило мне кого-то излечить, или избавить от скверны, то принимали. Но я нигде не задерживался. Нас рассматривали как предмет. Как средство лечения всяких проблем, но не как людей. Интересно, а что бы они сделали, узнав, что в душе нашей спокойно теплится скверна? Мы молчали – нам не нужно было лишних проблем. Люди везде были одинаковы. Что торговцы, что обычные крестьяне – проблемы со скверной одни и те же. И причины сильно не отличались. В каждом, почти в каждом мы ощущали бурление зарождающейся скверны. Мы же могли давно отказаться от тяжелой ноши. Могли уйти в леса, и ждать, пока люди перебьют друг - друга, а скверна поглотит остатки. Могли объединиться, и подчинить этих глупцов. Мы обладали силой, знаниями и поддержкой самой природы. То, что видели люди – лишь толика нашей реальной силы. Но были исключения, ради которых стоило стараться Люди со светом в душе. Ярким, почти ослепляющим. Его могли видеть только мы. Редкое, но обнадеживающее явление. Причем появлялись такие люди в любых местах. В богатых районах столицы, или во дворах помещичьих селений. Ради таких людей я был готов вытерпеть множество скверны, протекающей по моему телу в самую душу. Мы помогали людям не ради самих людей. Не раз приходилось навещать одни и тех же лица несколько раз. Мы помогали ради тех немногих чистых. И с нашей помощью их становилось все больше. Кто они? Мы сами не знаем много. Мне повезло стать другом одной девушки с душой, светящейся ярче солнца в летний день. Полна энергии и добрых намерений. Ее светлые слова, и вечная улыбка со звонким смехом заставляли улыбаться и меня. Я был готов терпеть ту боль раз за разом, зная одну вещь – таких как она становится больше. Мы защищаем одних людей от зла других. Мы берем их боль и грехи на себя, лишь бы другие не познали этого. Это был наш осознанный выбор, и лишь единицы из тех, кого мы встречаем и знаем, смогут принять его. Но они и не узнают о том, что пришлось пережить нам. Не узнают нашего темного прошлого, приведшего нас к такому настоящему. Мы и сами не любим это вспоминать. Может мы живем вечно? Нет. Мы уходим так же, как и приходим – незаметно для вас, и мучительно для нас. Нельзя принять в себя всю скверну. Шаман ломается спустя множество обрядов очищения. Скверна потоками вырывается из его рта, из его глаз. Он сливается с ней и становится не отличим от обычного оскверненного. Но людям этого неизвестно. Это моя история. Таких историй вы сможете услышать множество, если разговорите шамана. Кому-то приходилось легче, а кому-то наоборот – сложнее. Каждый из нас прошел через зло, пропустил его через себя и отринул. Все это зло исходило от людей. Не от богов и темных сил. И мы выбрали наш путь для защиты остатков светлых людей. Я все еще жив, и сил во мне еще много. Я пройду со своим клинком сколько нужно. Очищу душ, сколько потребуется, но одно я уже понял. Если люди не изменятся, то даже мы им не поможем. Говорят, быть шаманом – это везение. Такой дар, как его называют, получают немногие.