***
Рыжий думает, что на теле Хэ Тяня прибавилось шрамов с тех пор, как он встретил его. Один — на ладони. Светло-розовый, выпуклый, прямиком по линии чего-то: жизни, любви, смерти или дружбы с хуевыми людьми, вроде Мо. Второй — на шее. Почти незаметный, как царапина после кошки. Но, на самом деле, это след от заточки, впившейся в кожу. Шэ Ли — ублюдок. Рыжий так и не отплатил ему за тот случай, потому что Хэ Тянь тихо попросил «Не лезь, я уже разобрался», когда Рыжий прижимал свою белую рубашку к истекающей кровью ладони. Правда в том, что ему хотелось сначала отмудохать Шэ Ли, а потом самого Хэ Тяня за то, что лезет, куда не просят. Но Хэ Тяня ведь никогда и ни о чем не надо просить. Блядь. Третий пока еще не шрам, но станет им обязательно. На шее, немного выше следа от заточки. Сию успел мазнуть ножом, когда Хэ Тянь опрокинул его на землю. Это нельзя назвать царапиной после кошки. Это глубокая, резная рана, с ровными, красными, начинавшими воспаляться, краями. — Надо зашивать, — саднящим, сдавленным голосом говорит Рыжий, хмурясь и вытирая кровь возле раны антисептиком. — Забей. Хэ Тянь опирается поясницей на раковину. Смотрит куда-то за спину Мо и даже не кривится от боли. Только тяжелее дышит, раздувая ноздри идеально ровного носа и плотно стискивая побледневшие губы. Рыжий искоса посматривает в его лицо, чувствуя злость и вину одновременно. Упрямый осел — это самое приличное, что так и хочется выплюнуть ему прямиком в смазливое лицо. Смазливое не в том смысле, что он напоминает сладких мальчиков из журналов. Нет. Хэ Тянь не походил ни на кого из них. Его красота была немного агрессивной и хищной. Увидев его, вы бы никогда не прошли мимо. Вам бы захотелось задержать на нем свой взгляд хоть на несколько секунд, чтобы рассмотреть, потому что рассматривать там было что. Его лицо отпечаталось бы у вас в мозгу и, встретив его снова, вы бы обязательно вспомнили, что да, я видел его раньше, определенно. В общем да, Хэ Тянь красивый. Рыжий пусть и пацан, но он признает, что ублюдок вышел рожей. Было бы тупо упираться и говорить что он урод, если это не так. Мо не то чтобы завидует. Ему не нужна красивая мордаха, чтобы зарабатывать деньги для них с мамой. А для Хэ лицо было важным. Частью его статуса. Девчонки вились за ним толпами, чтобы поймать хотя бы один взгляд или легкую, почти невесомую полуулыбку в уголок рта. Парни хотели дружить с ним, чтобы находиться под его покровительством и купаться в его популярности. Ебнутые, — думал Рыжий. Думал именно в прошедшем времени. Потому что Хэ Тянь, какого-то хрена, выбрал его из толпы, нагло вытянул за шкирку и, придавив тяжелой ладонью плечо, потащил за собой. Рыжий отбивался, отбрыкивался, крыл матом. Он не нуждался в дружбе с кем-либо. Дружба означает доверие, а Рыжий не доверял никому. Доверишься — обязательно наебут. Это один из законов жизни. Но Хэ Тянь плевал на все законы. С ним они вообще не работали. Он помогал Рыжему, пусть тот лучше бы отпилил себе руку, чем попросил у него о помощи. Хэ Тянь не предлагал эту помощь так, как это делают обычные люди. С Рыжим, в принципе, по-обычному и не сработало бы. Слишком уж ненавидел подачки, особенно от таких вот мажорчиков, не знающих, что такое зарабатывать деньги до кровавого пота, что это такое не спать иногда по ночам, таская тяжелые ящики, чтобы оплатить счета. Хэ Тяню, родившемуся с золотой ложкой во рту, не понять такого, как Мо. Но, тем не менее, Хэ не собирался так легко сдаваться. Он пиздил Рыжего, когда тот отказывался и довольно улыбался, когда Мо, изрыгая проклятия, все же в который раз шел у него на поводу. Хэ Тяню нельзя было отказать. Рыжий понял это после очередной их потасовки. Хэ был сильнее, но он пользовался этим рычагом давления только в том случае, когда Мо выебывался больше из-за принципа. Хэ Тянь, пусть и оставлял на нем синяки, никогда не желал ему зла. Такая вот странная и ебанутая у них дружба. Пиздятся, срутся, помогают друг другу и спасают иногда жизни. Заебательская дружба, че. — Что это были за уебки? — спрашивает вдруг Хэ Тянь, смотря прямо на Мо. Он сводит на переносице густые, черные брови, дотошно буравит стальными глазами. Хэ матерится редко. Почти никогда. Это не вписывается в его идеальный образ хорошего парня, лучшего ученика школы. Но правда в том, что действительно образ. Настоящий Хэ — это бушующее море, это ураган, это бескрайнее небо, которое никогда не увидишь полностью и со всех сторон. Настоящий Хэ — это тот, которого знает только он сам. Остальные видят лишь то, что Хэ Тянь позволяет видеть. Ни больше, ни меньше. Рыжий ежится под его взглядом. Передергивает плечами, словно стряхивая из себя. Ванная у Мо маленькая. Они стоят почти вплотную. Хэ опирается на раковину, а Мо стоит между его разведенных колен. Это было бы почти по-пидорски, если бы их перед этим не отхуярили до отбитых потрохов и они не «зализывали» раны. — Не твое дело, — огрызается Мо, отрывая кусок пластыря. — Что я тебе говорил о том, что не надо держать в себе? Рыжий раздраженно поджимает губы и вскидывает на Хэ Тяня глаза. Да. Точно. Не держи все в себе, наброшенная на плечи олимпийка Хэ Тяня, которую Рыжий со злостью потом зашвырнул под кровать и небрежный подзатыльник. Забота в стиле Хэ Тяня. Рыжий не привык, чтобы о нем заботился кто-либо, кроме мамы. Только ей есть до него дело, он ведь ее сын, в конце концов. Хэ и Рыжий просто друзья. Которые пиздятся, срутся, помогают друг другу и иногда спасают жизни. — Сам разберусь. — Я видел, как ты разбирался, — отрезает Хэ Тянь, играя желваками. — Все было отлично, пока не явился ты. — Ты валялся на земле и тебя пиздили ногами. — Ну и пусть пиздили, тебе-то что? — рявкает Рыжий. У него и так расшатаны нервы. Сегодня был очень, пиздецки тяжелый день. Он дышит тяжело, дрожащими пальцами стискивая пластырь. Хэ придерживается за раковину. Его изодранные костяшки начинают сильнее кровоточить, когда он сжимает ладони на когда-то белой керамике. Сейчас она желтоватая и немного треснувшая у слива. Хэ Тянь кажется в крошечной, бедной ванной чем-то чужеродным, неправильным, лишним. Как и лишним в дерьмовой жизни Рыжего. Ему не место в этой ванной. Не место в жизни Рыжего. Когда до них обоих это уже дойдет, и они перестанут притворяться, что невозможное все-таки возможно? — Мне ничего. Просто не хочу в один из дней найти твое бездыханное тело, потому что ты ввязался в очередное дерьмо, которое не заслуживаешь. — Так не ищи, — парирует Рыжий. — Откуда ты вообще знаешь, чего я заслуживаю? Может, это оно и есть? Мой потолок, а? Таким, как я нечего скакать выше своей головы. — Ты себя недооцениваешь, — почти рычит Хэ Тянь, подаваясь вперед. Рыжий отшатывается, морщит лоб. — Я бы сказал, что это ты переоцениваешь меня. Вспомни, как мы познакомились. Я проломил башку твоему другу. Забыл? И захлопнись уже, мне надо заклеить эту дыру в твоей шее. — Чжань Чженси не держит на тебя за это обиды, — кривит губы в усмешке Хэ Тянь. Конечно, они теперь охуенные друзья. Рыжий, Хэ Тянь и два этих сиамских близнеца — Чжань Чжэнси и Цзянь И — которые всегда и везде вместе. Господи. Рыжий выдыхает, хмурится, игнорируя Хэ Тяня всем существом. Он заклеивает пластырем порез на шее Тяня, пока горло сжимается спазмами. Рыжий не боится крови и мяса: он работает в забегаловке, где приходится разбирать тушки куриц и уток, он почти каждый день зацепляется и дерется с кем-то в школе. Так же он зацепился с Цзянем И. У него был хреновый день (будто у него вообще бывают нормальные), а блондинчик просто сам попался под руку, чтобы спустить пар. Рыжий не ожидал, что его бросится защищать Чжань Чженси. В каком-то роде, он уважал этого парня. Чжань был серьезным и спокойным, никогда не зарывался и не искал проблем. Но он был таким, когда дело не касалось Цзяня И. А уже если касалось, то он становился свирепей самого свирепого бульдога, вцепившегося в глотку своей жертвы мертвой хваткой. Рыжий так же не ожидал, что эти двое окажутся друзьями того самого Хэ Тяня — мажорчика из параллельного, всеобщего любимчика, спортсмена и будущей занозы в заднице Мо. И во что это все вылилось? Если бы можно было вернуть время вспять, Мо не тронул бы Цзяня И, даже нарывайся тот сам на драку. Тогда в его жизни не появился бы Хэ. Море, ураган, шторм и прочая хуйня. Рыжий заклеивает рану и хочет закрыть глаза. — Ты придурок, — говорит Мо. — У тебя не лады с головой, знаешь? Пойди к мозгоправу, у тебя же до хера денег. Хэ Тянь слегка кривится, но не выдает ни звука. Свистяще выдыхает через приоткрытые губы. — У тебя такие ласковые руки, малыш Мо, — издевается. Мудачила. Рыжий не мстит, так же аккуратно закрепляет пластырь на коже. — Иди ты. Здесь надо зашивать, слышишь? Пластырем заклеивать такую рану это все равно, что затыкать пробоину в лодке пробкой от вина. Пластырь и антисептик — это все, что есть дома у Мо. — Мне нравятся твои метафоры, Рыжик, — усмехается Хэ Тянь, на миг прикрывая глаза. Кадык движется под бледной кожей, когда он сухо сглатывает. Темные пряди неровно ложатся на лоб, между бровями залегает глубокая морщина. В такие моменты Хэ напоминает чересчур взрослого и заебавшегося. Так не должно быть. Ему же, блядь, семнадцать. Ему семнадцать, но он живет один, в огромной студии с окнами во всю стену, с видом на раскинувшийся под его ногами город. Ему семнадцать, но Рыжий никогда не видел его отца или мать, хоть кого-то, кто о нем бы заботился. Ему семнадцать, но иногда он говорит такие вещи, которые не должен знать семнадцатилетний пацан. Хэ Тянь слишком быстро вырос, и, кажется, у него просто не было другого выбора. У Рыжего его тоже не было. Ему пришлось одолжить у Пинга немного денег, потому что их с матерью хотели выбросить на улицу. Одолжил, но только отдавать нечем было, а проценты росли. Ему тоже семнадцать, но свои проблемы он привык решать в одиночку. Так проще. Так, черт подери, безопасней для других, которые захотят подставить вместо него свою шею. — Сейчас же вали в больницу, — серьезно говорит Мо, смотря на Хэ Тяня, разлепляющего слезящиеся веки. — Ага, а потом подожду, пока меня загребет полиция и станет расспрашивать, с кем это я подрался и кто меня подрезал. Нет уж. Вызову на дом симпатичную медсестричку, чтобы меня заштопала. Так что не волнуйся, Рыжик, не пропаду. — Психолога себе вызови, придурок, — бормочет Рыжий. Хэ Тянь по-прежнему опирается на раковину, а Мо по-прежнему стоит между его разведенных коленей. И вот теперь это становится немного по-пидорски. Рыжий чувствует, как начинает краснеть. Блядь, этого еще не хватало. Он опускает глаза, хмурится так, что больно. Только сейчас он ловит себя на мысли о том, что от Хэ Тяня пахнет каким-то цитрусовым парфюмом, слегка потом и его любимыми, крепкими сигаретами. Рыжий не принюхивается, нет, хули бы он стал. Мо уже хочет отвалить, когда подушечка большого пальца вдруг ведет по его скуле. Твердо, с нажимом, по-собственнически. Хэ Тянь вообще не слыхал о личном пространстве. Он вечно трогает, прикасается, приобнимает, ерошит волосы, треплет по щеке, иногда пиздит, да, куда же без этого. А Рыжего этими прикосновениями будто выламывает изнутри, будто за грудной клеткой крошатся многовековые замки и взрываются планеты-карлики. Он весь набит осколками и крошевом под самую завязку. — Охуел? — хрипло спрашивает Рыжий, вскидывая глаза, сжимая челюсти. Успевает перехватить странный взгляд Хэ Тяня. Серые глаза темнеют, а губы напоминают прямую линию. — Если еще раз поведешься с этими уебками, я сделаю так, что их будут кормить с ложечки и катать на инвалидных колясках, — горячая, твердая ладонь полностью ложится на его щеку. Хэ Тянь смотрит на него серьезно, до ужаса спокойно. — Все понял? Крошатся многовековые замки, взрываются планеты-карлики, огромные галактики целиком засасывает в черные дыры. Рыжий открывает рот, потому что надо что-то ответить. Скажи, блядь, хоть что-то. Да хотя бы «иди на хуй, Хэ Тянь. Проваливай, мне твоя защита даром не сдалась». Скажи хоть одно чертово слово. Но Хэ Тянь уже убирает руку, поворачивает ладонь так, чтобы видел Рыжий, и говорит: — Кровь. Кровь на подушечке его большого пальца. Вот так просто. Пиздец. Рыжий сглатывает, ощущая, как пересыхает во рту. Он так ничего и не говорит. Хэ Тянь отодвигает его от себя и выходит из ванной.***
Раненному вражеским копьем другу нужен его малыш Мо. Хэ вызывает Рыжика, прием. Медсестричка пошла домой, можешь навестить своего приятеля. Я умираю с голоду. Приготовь мне что-нибудь. Рыжик, не будь засранцем. У меня после обезболивающего кружится голова. Если я упаду и напорюсь на нож, когда буду делать себе салат… Отъебись. Буду через полчаса. Не иди на кухню. Не вставай с кровати. Вообще, блядь, не двигайся. Я на диване, это ничего? Мне похуй, где ты там. Оставайся на месте. Ты такой милый, когда беспокоишься, Рыжик. Отъ-е-би-сь.***
Хэ Тянь, конечно же, не остается на диване. Из вредности или просто потому, что он мудак без инстинкта самосохранения. Он стоит возле панорамного окна и курит. Он в домашних, свободных штанах и светлой футболке. Город под его босыми ногами зажигается светящимися окнами, разноцветными огнями и неоновыми вывесками. Рыжий даже с порога видит белую повязку, скрывающую половину его шеи. Хмурится, стаскивая пятками поношенные кроссовки, бросает рюкзак на вешалку. — Что из фразы «оставайся на месте» тебе не понятно? — ворчливо спрашивает Рыжий, направляясь к Хэ. — Я оставался на месте, — пожимает плечами Хэ, затягиваясь. — Быстро ты. Уложился в двадцать минут. Ясное дело, блядь, уложился. Рыжий почти бежал сначала к остановке, а потом от нее к дому Тяня. Как чувствовал, что Хэ врет и на никаком сраном диване он не лежит. — Знал, что ты пиздишь. Не хотел, чтобы ты навернулся и разбил себе башку о свой охренеть дорогой пол. Рыжий останавливается рядом с Хэ. Дым его сигареты щекочет ноздри и горько обволакивает слизистую. Но Мо настолько привычный к этому, что не обращает никакого внимания. Некоторое мгновение они ничего не говорят. Хэ Тянь курит, а Рыжий смотрит на оживающий город. Днем он будто погружается в спячку, а ночью показывает свое истинное лицо. Яркое, галогеновое, слепящее. Рыжему хочется зажмуриться. — Ты так и не сказал, кто были эти люди, — говорит Хэ Тянь. Его голос осипший от сигарет, с легкой хрипотцой. Рыжий раздраженно закатывает глаза, складывает руки на груди. — Успокойся с этой фигней, окей? — Я просто хочу, чтобы ты знал, что тебе есть к кому прийти, если случится какое-то дерьмо. И да, если еще раз спросишь, какое мое дело — ударю, Рыжик. Потому что это теперь и мое дело, понятно тебе? Хэ Тянь смотрит на него. Рыжий знает этот его взгляд. Взгляд спорить-бессмысленно-проще-согласиться. — Понятно, — недовольно ворчит он. — Но ты все равно долбоеб. Нельзя бросаться ради меня под нож. Это тебе понятно? Они скрещиваются взглядами. Сейчас опять подеремся, — думает Рыжий. Ну и похуй. С Хэ Тяня надо выбить эту дурь. Рыжий не стоит того, чтобы ради него рисковать жизнью. — Ради тебя хоть под пули, Рыжик, — говорит Хэ Тянь. И, блядь, от тона, которым он произносит эту фразу, Мо продирает мурашками вдоль всего позвоночника. — Есть люди, которым ты не безразличен. Просто прими этот факт. Жить станет легче, вот увидишь. Хэ Тянь взирает на охуевшего Мо еще секунду, а потом отворачивается. Опять затягивается этой отравой. — Бросай травить себя этой хуйней, — отзывается Рыжий, вглядываясь в прямой профиль. Горло странно дерет, а в груди горячо и терпко. Замолчи, пока есть возможность, ну. Но все возможности давно проебаны: — Есть люди, которым ты тоже не безразличен. Мудак. Хэ поворачивается к нему, вскидывает брови. Хмыкает в уголок рта, но глаза остаются серьезными. — Признания из твоих уст всегда звучат так особенно. — Иди на хер. Рука Хэ Тяня притягивает к себе. Он обнимает Рыжего за плечи и тушит сигарету прямиком о толстое, прозрачное стекло. Хэ Тяня никогда и ни о чем не нужно просить. Хэ Тянь обладает способностью появляться там, где нужно (и где нет), и загораживать собой весь мир, возвышаться, как возвышалась когда-то статуя древнегреческого бога солнца Гелиоса, пока ее не уничтожило к хренам землетрясение. Хэ Тянь пережил бы это землетрясение. Это и десятки других после него. Иногда Рыжему кажется, что для Хэ нет ничего невозможного. Для них нет ничего невозможного. Потому что с Хэ Тянем априори не страшно.