Мюнхен сводит с ума

Голоса отовсюду долетали, словно воркующие голубки, и солнце светило, надо сказать, на славу — и не беда, что отнюдь не столь ярко, как в родной Грузии. Зураб еле-еле, да поспевал за широко шагающим Мишико. Что ж у него за ноги-то такие длиннющие! Но все ж сердиться на давнего друга не получалось. И если бы только лишь друга... Глядя в спину спешащему Мишико, Зураб ощущал грусть, подкатывающую к горлу комом. Все-то он не поспевает за ним, и если бы лишь на пути через корпуса, все-то в любой их деятельности, благодаря непоседе-Мишико становящейся то рискованной, то по-детски нелепой, не успевает сказать о главном. О чувстве, что не дает покоя. Тут не тяжело догадаться, каком таком чувстве. Хладнокровная часть Зураба, та самая, что всегда через силу и уговоры, да возвращала в реальность Коркию, утверждала с мрачной ухмылочкой — только беду повлечешь, если разболтаешь, нет проку, ну будь хоть умнее. Казалось бы, это Коркия главный затейник и заводила, откуда ж в Зурабе несносные эти порывы, совсем не присущие его, хоть и нервному подчас, но здравомыслию?.. Однако ж любовь есть любовь, что темнить. И к ногам его длинным, и очам блестящим, словно у чертенка с картинок из детских книжек. Взаимности Зураб не ждал, да хотел быть честным с товарищем. Груз с души сбросить. Быть хоть раз смелым достаточно. — Куда ж ты несешься так, Мишико! Погоди немного! — ворчал Зураб на грузинском. Замедлив шаг среди крошечной площади, целованной, будто по ней прошел бог воскресший какой, солнечным светом, Мишико поглядел на него с недовольством. — Несешься все время куда-то... Куда хоть идем? Мишико чуть руками было не всплеснул, налицо удивившись. Только сейчас дошло, очевидно, что не сказал ему ничего. Остолоп. Но любимый. — Брата дяди Илико искать, тренера сборной Израиля! Чачу передадим — и обратно! Зураб аж гаркнул от удивления. Вот же открытие! Снова одна выдумка Мишико глупее другой, ну и чем же, в таком случае, будет глупее признаться ему в любви? И близко не переплюнет... — Мишико... — Что? — А-а, ничего. — Нет, чего? Начал же говорить про что-то! Давай, Зураб, мало времени. Вот напасть — хотелось хоть выпалить, хоть выкричать, все равно бы никто и слова не разобрал на грузинском, а тут как язык прилип к нижним зубам, хоть клещами слова тяни... — Просто хотел, чтоб ты знал, ты мне... — Что? — Не перебивай! — Что? Да ты тоже мне нравишься! Тишина прозвучала отменно после попыток Зураба перекричать его, да вот сердце в пятки ушло. — Че... го?... — А ты не об этом хотел сказать? — Мишико, странный малый, и не смутился словно, плечами только пожал, поправляя холеный белый пиджак. — Я тебя сколько знаю — всегда догадывался, видно все. Вдох. Надо переварить. Все же очередь теперь Зураба быть смелым. — Тогда, может быть... — Поцеловать тебя? И верно черт! Снова опередил события... Ну, хоть кивнуть удалось — и то хлеб. Целовались долго, словно у них целый день впереди. Усы Мишико кололись, но губы были горячие, целовучие... И что за слово дурацкое! Лишь Мишико мог такую вот глупость удумать. И все ж почему так подходит?.. Когда отстранились, смотрели друг другу в глаза — Мишико с довольной улыбкой, Зураб с несколько растерянной. Спохватились, что надо поторопиться, когда толпа чуть было не снесла. Благо, у Мишико ноги длинные — быстрым шагом Зураба в сторону оттащил. — Почему сейчас только признался? — продолжил ворчать Зураб. Надо же возвращаться в привычное русло. — Потому что, как дядя Илико говорил, Мюнхен с ума сводит! И смех этот — непонятно, шутит или флиртует по-своему, в своей-то чудаческой манере... Любимой манере. Теперь уж особенно. — Да куда ж ты бежишь опять! Только грузин мог придумать везти чачу из Казбеги в Мюнхен!..