(1)0/5 за кооперативность

Тодороки Шото — похотливый мудак. Это то, чего Мидория никогда не скажет ему в лицо, но обязательно подумает; поэтому Тодороки продолжает молчать о своих желаниях и дальше, довольствуясь тем, что Мидория иногда касается его рук. Тодороки обожает это. Он обожает руки Мидории, его плечи, его шею, его глаза, его улыбку и его веснушки. Он хочет пересчитать их губами, приложить ладонь к груди, чтобы почувствовать, бьётся ли сердце так же быстро, как его собственное, запустить пальцы в тёмные вихры и оттянуть их назад, пройтись языком по пульсирующей венке, и… Солнце за окном только поднялось, белоснежные шторы отливают жёлтым. Пять утра. Пытаться заснуть снова бесполезно, поэтому Тодороки открывает учебник, надеясь занять голову не-Мидорией. Это бесполезно тоже. — Утречка, Тодороки-кун! — говорит Мидория, стоя около его двери. Бодрый и радостный, он широко улыбается, и не улыбнуться в ответ просто невозможно. Чтобы противиться этому нужна особая причуда, наверное. — Доброе утро, — отвечает Тодороки как можно более сдержанно, стараясь ничем себя не выдать. Мидория вытягивает его из комнаты за руку, и продолжать держать лицо стоит всей накопленной после сна энергии. Он ведь может, правда. Прижать его к стене хоть сейчас, приподнять за подбородок, поймать губами хриплый выдох и поцеловать — по-взрослому, с языком. Они ведь встречаются. Парочки же занимаются таким, верно? Только Мидория сияет, как само солнце. Он улыбается ему, воплощение чистоты и невинности. Доверяет ему. И поэтому Тодороки не может поступить так с ним, продолжая чуть ли не выть от желания, оставаясь наедине с собой в комнате. «Похотливый ты мудак, Тодороки Шото», — напоминает он себе, следуя за Мидорией неслышной тенью. За обедом Иида спрашивает, всё ли в порядке. Тодороки кивает, конечно, хоть это и не так вовсе. Мидория тут же склоняется к его лицу, повторяя вопрос. Он не в порядке — вот вообще нисколько не — но об этом никому знать не обязательно. Особенно Мидории. Замечает не только Иида. В течение дня этот вопрос задают Ашидо и Каминари, а вечером — неожиданность — свою заботу проявляет и Бакуго Кацуки. По-своему, конечно — пихнув в плечо и пробурчав что-то вроде: «Рожа у тебя пиздец, вали отсюда спать». Усталая улыбка вышла более жуткой, чем должна была, наверное, потому что Бакуго закатывает глаза и уходит, ничего больше не сказав. — Тодороки, — обращается Мидория перед тем, как пойти на свой этаж. Если его голос — не пение ангелов, то Тодороки не хочет такой загробной жизни. Впрочем, те самые мысли точат его душу и сейчас, а значит, его место в Аду. — Если тебя что-то тревожит, то ты можешь мне об этом рассказать. Не может. Хотя бы потому, что он уже не раз пытался. Мидория Изуку настолько же силён, потрясающ и очарователен, насколько наивен и слеп, когда дело касается его самого. Каждая попытка завести разговор насчёт поцелуя рассыпалась об яркую улыбку, в самом прямом смысле обезоруживающую. Каждый намёк проходил мимо — Тодороки уже решил, что просто плохо намекает. Киришима, которому пришлось выслушать об этом целую тираду, потому что Тодороки устал, сказал, что это слишком очевидно и даже Бакуго бы понял. В ответ на это Бакуго отвесил ему подзатыльник, а Тодороки попросил «Выместись нахрен из комнаты со своей блядской драмой, бесишь». Тодороки до сих пор не понимает, как вообще не заметил его там. — Я в порядке, — отвечает, наконец, Тодороки, и у него даже получается улыбнуться, — просто плохо сплю. Не волнуйся. — Кошмары? Мидория кладёт ладони на его щёки, заглядывает в глаза, и, Боже. Тодороки готов умереть прямо сейчас, забыв, как дышать, ощущая только руки. Шершавые. Испещрённые шрамами. Такие любимые. Кое-как ему удаётся сделать вдох и даже не зажмуриться, подавшись навстречу рукам, как бездомный кот. — Нет. Из-за нагрузки, наверное. Не переживай за меня. — Я всё равно буду. — Мидория склоняет голову. — Ты же мой парень. Это удар под дых, и он гораздо хуже тех, что приходится получать на тренировках. Ладони Мидории всё ещё касаются кожи. Тодороки чудом удаётся одёрнуть себя прежде, чем он сделает что-то по-настоящему глупое, однако его рука уже на чужом запястье. Хочется подтянуть к губам, поцеловать у впадинки над переплетением вен, поцеловать каждый шрам, поцеловать, поцеловать, поцеловать — хочется до дрожи в коленях, до белых пятен перед глазами. Он не помнит, как убирает руки Мидории. Помнит лишь промелькнувшую в его глазах печаль, и стыд отрезвляет — не покидает до самого утра. Снова. — Спокойной ночи, Тодороки-кун, — говорит он тихо. Выскальзывает из пальцев, и Тодороки едва не тянется за ним, желая вернуть обратно. Лишь выдавливает ответное: «Приятных снов», после чего поднимается к себе. Заснуть этой ночью не удаётся. Наутро он пугается собственного отражения в зеркале. Вопросы о самочувствии начинают раздражать, но больше всего его волнует беспокойство Мидории. Не может так больше продолжаться. Он с ума сойдёт ещё до начала подготовки к выпускным экзаменам. Нужно что-то предпринять. В мешках под глазами может спрятаться Минета, но теперь у него есть план. Пусть он будет ненавидеть себя до конца жизни, пусть это самая настоящая подлость, пусть — такова цена. Это должно помочь. Расчёты верны — Тодороки учёл даже поправку на ветер — и всё должно пройти хорошо. Всё должно пройти хорошо, повторяет он как мантру, смотря в пустой шкафчик перед собой, а не за тем, как Мидория переодевается рядом. За эти два года он заметно вытянулся и подкачался: прежде мешковатый зелёный костюм теперь обтягивал мышцы, почти не оставляя простора воображению. Только вот воображал Тодороки очень даже хорошо. — Тодороки-кун? — Тело невольно прошибает дрожью. Мидория чуть запрокидывает голову — Тодороки до сих пор выше: — Переоделся? Нас ждут. Тодороки заторможенно кивает, выходит за ним следом и пытается не пялиться на обтянутую спандексом задницу. Сущий Мик как всегда слишком громкий. Машет руками, даёт не то чтобы нужные указания, вроде: «не поубивайте друг друга — особенно это касается тебя, Бакуго Кацуки», и утыкается в игру на приставке. Тем лучше для Тодороки. Все делятся на пары и разбредаются по огромному полигону. Мидория встаёт возле Тодороки. Подцепляет ладонь пальцами, и, хоть на его руках плотные перчатки, это пробирает куда сильнее вопля Мика — Мидория тихо хихикает и жестом зовёт за собой. — Я хотел попробовать сегодня эвакуацию из разрушающегося здания. Что думаешь? — Подойдёт, — отвечает Тодороки, уже направляясь к нужному участку. Тренировка — последнее, о чём он сейчас может думать. Идти перед Мидорией кажется хорошей идеей. Перед глазами нет рельефной спины и подтянутой зад… — Ты стал шире. — Что? — В плечах. — Мидория ерошит волосы. — Немного. Мне кажется. Он кашляет, проходит вперёд быстрым шагом, пока Тодороки пытается прийти в себя и осмыслить сказанное. Если подумать, последняя купленная рубашка оказалась на размер больше остальных. Следит Тодороки не за собой. За напрягающимися под тёмно-зелёным спандексом мышцами, за лёгким свечением кожи, когда Мидория использует свою причуду, за каждым уверенным движением. Удивительный. Его Мидория. — Поможешь? — усмехается он, без видимых усилий поднимая бетонную плиту, и Тодороки механически делает, что привык: взмахивает рукой, создавая ледяные опоры, чтобы облегчить ношу Мидории, и тот дарит ему улыбку, после чего выдирает плиту из ледяного плена и швыряет в сторону. — Ты сегодня рассеянный. — Прости. Здание кренится — Тодороки делает новые опоры. Мидория вызывает панель, чтобы активировать роботов-манекенов, имитирующих пострадавших. — Готов? Тодороки делает глубокий вдох, ощущая покалывание льда на кончиках пальцев правой руки. Сейчас или никогда. — Да. Широкий взмах создаёт ледяную стену, скрывающую их от посторонних глаз, а второй превращает землю в гладкий каток — Тодороки поскальзывается на нём и сам, но, что важнее — поскальзывается Мидория, и… Расчёты были верны. Всё должно было пройти хорошо. Всё должно было пройти правильно. Он должен был помочь Мидории удержаться на ногах, положить руку на талию, максимум — коснуться щекой мягких волос. Может, виной бессонные ночи, а может, то, что Мидория и правда стал больше и тяжелее. И сейчас он в его объятьях. Приземляется Мидория с размахом. Придавливает своим телом, и столкновение головами не выглядит как романтичный первый поцелуй. Тодороки хватается за челюсть, проверяет языком, нет ли выбитых зубов, замечает, что Мидория делает то же самое. Во рту солёный привкус. — У тебя губа разбита, — говорит Мидория, и Тодороки касается её пальцами, убеждаясь. Вот же. Он собирается успокоить Мидорию. Сначала извиниться, после спросить, в порядке ли он, и только после заверить в том, что разбитая губа — это не страшно. Он собирается, честно, но когда поднимает голову — слова застревают в горле. Мидория всё ещё сидит на его бёдрах, и осознание этого доходит мучительно медленно. Потому что Мидория смотрит, не моргая, и в ясных зелёных глазах — то, чего Тодороки никогда в них не видел. Тодороки не успевает даже зажмуриться прежде, чем Мидория припадает к его губам. Слизывает языком кровь, посасывает мягкую кожу вокруг маленькой ранки, стискивает коленями бёдра. Наверное, Тодороки уснул или умер — второе кажется вероятнее. Но Мидория отстраняется, сонно моргает, и его грудь вздымается так высоко, что костюм вот-вот порвётся. Тёмное пламя гаснет. Тодороки не может этого позволить. Кладёт руку на затылок, притягивает Мидорию обратно, целуя так, как хотел — с чувством, с трепетом, по-взрослому. Лёд под лопатками только всё портит, и Тодороки плавит его, не разрывая поцелуй. Короткая возня заставляет Мидорию вскочить на ноги. — Это… Он бормочет что-то невнятное, прячет лицо в ладонях, и Тодороки стыдно за то, что себе позволил. — Прости, — только и может выдавить он. — Чего? — Мидория отрывает руки от лица — красный до кончиков ушей, настолько милый, насколько это возможно. — Это ты меня прости: я не выдержал. — Чего? Мидория садится на корточки, снова прячет лицо — теперь в коленях — и опять бормочет что-то, чего Тодороки не понимает, но понять очень хочет. Поэтому садится рядом, почти заставляет посмотреть в глаза. — Это я виноват, — повторяет Тодороки. Подобрать правильные слова мучительно тяжело. — Мы не так долго встречаемся, может, но я так хотел тебя касаться, что… — Я тоже хотел. Так, стоп. Теперь это похоже на плохую комедию или розыгрыш: Тодороки не понимает ровным счётом ничего. — Хотел… чего? — Касаться, — Мидория почти скулит, и, кажется, до него тоже доходит. — Так ты?.. Подожди-подожди: ты поэтому не мог уснуть? — Думал о тебе почти всё время. Вспоминал твои руки и твой запах. Представлял нас вместе. Он кается в грехах перед Мидорией. Голос звучит на удивление ровно, и произносить это вслух почему-то не стыдно. Потому что это правда, наверное. Стыдиться правды не нужно. Мидория шмыгает носом, хлопает ресницами, но всё равно смотрит в глаза. — Ты всегда такой серьёзный, и я думал, что тебе такое неинтересно. Я так боялся тебе сказать, и-и намекал как мог… — Намекал? — Тодороки вскидывает бровь. — Я тоже намекал, и не раз. — Когда? — Ну, например, когда мы смотрели тот фильм. На сцене, где герои целовались, я сказал, что мы могли бы повторить. — Но они перед этим занимались английским: я подумал, что ты об уроках. Тодороки прикрывает лицо, не зная, смеяться ему или плакать. Когда он убирает руку, то видит подсевшего ближе Мидорию. — Я с ума сходил, — говорит он хрипло, и Тодороки не может отвести взгляд. Напротив — тёмное пламя, и Тодороки оно очень нравится. — Смотрел на тебя постоянно украдкой и боялся трогать, думая, что ты меня возненавидишь. — Но я бы ни за чт… — Я представлял тебя, когда мастурбировал. Левая рука загорается, и Тодороки замечает это не сразу. Воздух вокруг тяжёлый — настолько, что трудно сделать вдох. Мидория почти касается губами уха. — Я тоже тебя представлял. — Какие же вы, блядь, мерзкие, сгиньте. Бакуго закатывает глаза так, что, наверное, видит свой мозг изнутри. Киришима хихикает, пожимает плечами в качестве извинения и сжимает пальцы Бакуго крепче. Тодороки наконец замечает, что часть его ледяной стены растаяла, и все одноклассники неторопливо идут обратно к Мику. — Пойдём, — говорит Мидория, поднимаясь и протягивая ему руку. Когда Тодороки встаёт на ноги, то приобнимает его за плечо, обещая зайти сегодня к нему после занятий. Мидория шумно сглатывает.