Haunted

Никки стоит так близко, что может видеть трещинки на обкусанных губах Винса, как подрагивают его ресницы, как едва заметно раздуваются его ноздри; он подается вперед и накрывает его губы своими, ненастойчиво, мягко, едва прикасаясь. Винс не реагирует, даже не смотрит на него, но Никки не сердится. Наверное, его сейчас больше заботит заряженный пистолет, который Никки держит у его виска. Наверное, ему слишком страшно, чтобы целоваться. Его можно понять. Никки просовывает язык в приоткрытый рот Винса, но целоваться без ответа скучно, и он отстраняется. Винс наконец переводит на него поблекший взгляд, и Никки смотрит ему прямо в глаза, и ему кажется, что он уже выстрелил, что стена за головой Винса забрызгана кровью, а тело сейчас беззвучно осядет на пол, потому что его глаза пусты, потому что он уже мертв. Никки захлестывает паника, он просовывает руку между головой Винса и стеной, прижимает его лбом к своему плечу, зарывается пальцами в волосы на затылке, ощупывая, осматривая, ища, не доверяя своим ощущениям, потому что он уже понял, что себе верить нельзя, потому что вчера он мог убить кого-то, а сегодня не помнить об этом, и этим кем-то мог оказаться и Винс, а иначе почему у него такой мертвый взгляд? Он ищет, и не находит, его пальцы чисты, а в светлых волосах ни следа крови, и он чувствует согревающее плечо дыхание Винса, а его вторая рука по-прежнему прижимает пистолет к его виску, и, наверное, он не сможет ее разжать, даже если захочет. Винс едва заметно шевелится, переступает с ноги на ногу, и Никки наконец выдыхает с облегчением, потому что не может он, теплый, дышащий, дрожащий, быть мертв, и, наверное, ему просто показалось… Он толкает Винса обратно к стене, он наклоняется к нему так близко, что их носы почти соприкасаются, он вглядывается в его лицо, он снова ищет, но — опять не находит, потому что вот его глаза, расширенные, почерневшие от страха, но уж точно не мертвые, и, наверное, ему все же просто показалось. Как всегда. Показалось. Показалось, думает Никки, и улыбается, широко, уродливо, криво, и, наверное, это еще больше пугает Винса, потому что он жмурится, отворачивается. Никки это не нравится, и он ведет стволом от виска вниз по щеке, заставляя Винса испуганно их распахнуть, вдавливает дуло в щеку, другой рукой гладит светлые волосы, но Винса это только больше пугает, он больше не закрывает глаза, но лучше бы закрыл, потому что его неподвижный взгляд словно проходит сквозь Никки, словно его там нет, словно он уже давно призрак, а это не так, не так ведь? — Винс, — шепчет он, собственный голос кажется чужим, — ты видишь меня? — слова разбивают окружавшую их звенящую тишину, взгляд Винса фокусируется на нем, но легче не становится. — Винс, я здесь? Винс смотрит, теперь — прямо на него, это точно, потому что от его взгляда внутри Никки что-то скручивается в тугой узел, но это неважно, главное, что он видит его, видит здесь и сейчас. Винс открывает рот, его губы едва шевелятся, но Никки знает, что он скажет, потому что он говорил это уже столько раз, что Никки научился предсказывать это по характерному изгибу его губ, по пронизывающему выражению его глаз. — Ты сумасшедший, — говорит Винс, и Никки хочется заткнуть ему рот, потому что ему надоело это слушать, потому что он и так это знает, но он не делает этого, потому что хочет послушать его голос. — Ты сошел с ума, — говорит Винс, тихо, едва слышно, почти шепчет, но Никки хорошо различает каждое его слово, — тебе надо в больницу, Никки. Пожалуйста, убери пистолет, и мы поедем в больницу. Пожалуйста. Пожалуйста, Никки, — он замолкает, следит за его лицом, и на мгновение в его взгляде даже мелькает надежда, но только на мгновение, потому что он знает Никки слишком хорошо. Он убедителен, он всегда был отличным актером, но Никки тоже хорошо его знает, он чувствует пропитывающий его страх, он чувствует его даже кожей, и он не может ему поверить, даже если хочет, потому что знает, что Винса сейчас волнует только собственная шкура. Его всегда волновала только она. Никки смеется, беззвучно, сотрясаясь всем телом, он кладет голову Винсу на плечо и смеется ему на ухо, рука с пистолетом сползает к его шее, и они оба дрожат, вот только Винсу не смешно. — Скажи мне что-нибудь, что я не знаю, — говорит Никки, устраивая голову поудобнее на плече Винса, глядя на него снизу вверх, мимоходом отмечая и трехдневную щетину, и мешки под глазами, и отросшие корни, но каким же неважным все это кажется сейчас. Винс слегка поворачивает голову, смотрит куда-то ему на шею, медленно кладет руку ему на волосы, его пальцы холодные и мелко трясутся, легко поглаживает, словно успокаивает, и если бы не оттягивающий руку пистолет, эту сцену можно было бы назвать любовной. Но пистолет здесь, упирается дулом в ямку между ключиц Винса, и сцена любовной не получается. — Никки, тебе можно помочь, — шепчет Винс, не глядя на него, его пальцы застревают в спутавшихся черных волосах — Никки не помнит, когда причесывался в последний раз. Ему нравится слышать собственное имя из уст Винса, и он его не останавливает. — Есть люди, которые могут тебе помочь. Которые хотят тебе помочь. Я хочу. Только позволь мне. Пожалуйста, Никки. Пожалуйста, — на последнем слове его голос обрывается, он громко сглатывает. — Ты врешь, — равнодушно говорит Никки, медленно водит стволом по шее Винса, чувствует, как его тело снова напрягается. — Ты боишься только за собственную задницу. Ты здесь со мной только потому, что я приставил пушку к твоему виску. Если я сейчас ее уберу, ты снова пойдешь бухать и трахать баб. Это смысл твоей жизни. Я тебе не нужен. А ты мне нужен. И я тебя не пущу, — он прижимает дуло к его подбородку, заставляет задрать голову вверх, прижимается губами к шее, вдыхает знакомый запах, легонько кусает нежную кожу. — Если тебе нужен секс, так и скажи, — бормочет Винс, его трясет. — Я согласен. Только убери пистолет. — Нет. Да. Нет. Я не знаю, — Никки обдумывает его слова. — Я хочу тебя, но не хочу секс. Я не знаю, — повторяет он, пытается распутать свои мысли, потому что он сам не знает, что гложет его, что это за голодное, колючее чувство, разъедающее его изнутри. Нет, это точно не желание, секс ему сейчас не нужен. Но что-то другое Винс дать ему вряд ли способен. Он и не знает ничего другого. Он наверняка никогда по-настоящему никого не любил. — Нет, — говорит Никки, второй рукой обхватывает Винса за талию, прижимает поближе к себе, чувствует его дрожь. Винсу страшно, так страшно, что удивительно, как он еще умудряется владеть собой. — Нет. Побудь со мной. Это не просьба, — Никки опускает пистолет ниже, ощутимо тыкает стволом Винсу в бок, чувствует, как он вздрагивает, улыбается про себя, чувствует, как руки Винса слабо обхватывают его за плечи, и улыбается уже губами, потому что Винс либо не так глуп, либо не так труслив, каким он его считал, и это почему-то приятно, и чувствовать его руки на плечах тоже приятно, почти настоящее объятие. Он медленно водит пистолетом по спине Винса, но тот не убирает рук, только дышит ему в шею, горячо, прерывисто, едва слышно выдыхая, когда Никки давит слишком сильно. Хорошо, солнце. Хорошо. — Ты не одинок, Никки, — снова шепчет Винс, и на этот раз Никки почти сердится, потому что момент не предполагает разговоров, — ты не одинок. Ты нужен людям, и они нужны тебе. Ты просто должен позволить тебе помочь. Пожалуйста, Никки. — Скажи это еще раз, — просит Никки. — Мое имя. — Никки, — Винс поднимает глаза, встречает его взгляд, его зрачки расползлись почти по всей радужке. — Никки. — Хорошо, — улыбается Никки уголками губ. — Хорошо. Выстрел, и Винс кричит, протяжно, безнадежно, вцепившись в обмякшее на его руках тело.