Птица цвета аквамарин

— Пиздец, — говорит Хакмар после очередного заваленного теста, — мне пиздец. У него в руках сточенный карандаш, он вертит его меж пальцев и глубоко дышит. Аякчан растеряна, она не Донгар, она не знает, что делать и как реагировать, ведь спокоен Хакмар только до взрыва. Аякчан знает, что эти двое связаны нитью какого-то секрета, иначе как они могли вообще пересечься в этой жизни. Аякчан пятнадцать, она красит волосы дешевой голубой — она аквамариновая, отвалите — краской, и играет с огнём. Аякчан — птица цвета аквамарин. Аякчан часто плачет — она знает, что-то с ней не так. Это не так разрывает лёгкие ненормальным, но таким родным голубым, как её волосы, огнём. В животе лава, она застывает и с ней частенько застывает её сердце. Хадамаха косится на неё и говорит «как жаль», Донгар вздыхает и говорит «забыла», Хакмар ничего не говорит и не умеет резать салаты, зато держит кухонный нож, как рыцарь, готовый к бою, он держится за пластиковую ручку и будто что-то вспоминает, его лицо становится препечальным и кажется, что он заплачет, но нет. Чистый нож с грохотом летит в мойку и трескается уже пятая тарелка за неделю. У Донгара на стене висит бубен, на нем летящая голубоволосая девчонка, парень-мечник и мальчик-медведь. Серая, с наполовину отколовшейся краской, река течёт между ними и отрывает летящую девочку ото всех. Донгар чешет голову, дёргает себя за косичку и спрашивает «какого куля с нами случилось», думает, и зачем-то добавляет «однако», Аякчан не понимает слова «куль» и думает, что это снова что-то, принадлежащее только им троим, а она, как пустая тележка, катится где-то позади, тоже думая, что же с ней случилось. Донгар носит очки с треснувшей линзой и читает почти по слогам, Хакмар спорит с учителем математики и получает очередной неуд, Хадамаха самый адекватный — он носит джинсы, не носит длинных волос и бегает по утрам. Хадамаха часто молчит и пялится в точку на стене, только ему известную и вздрагивает, когда Аякчан ставит перед ним тарелку с надколотым краем, наполненную недосоленым супом. Хадамаха перебарщивает с перцем, но все равно ест, чтобы не обидеть Аякчан. А у той снова отросли корни. И ей кажется, что она красит волосы всю жизнь, но раньше такого не было, раньше голубой волос просачивался из-под чёрной краски, сжигая её полностью, и горел так ярко, что волосы вставали дыбом, делая Аякчан похожей на воробья, Аякчан не чувствовала земли под ногами и слышала как трещит огонь — голубой огонь — под её ладонями. Когда-то. Может, конечно, это все ей видится, но выдыхая, казалось, что голубое пламя пойдёт у неё из носа, как углекислый газ. И она сгорит.

***

Хакмар говорит, что у неё глаза то ли цвета яшмы, то ли сапфира, и говорит, что она ужасно переменчива. Аякчан отвечает, что Хакмару нужно пойти учить формулы, чтобы знать хоть что-то кроме названия камней, которых он, к тому же, ни разу в жизни не видел. Аякчан видит, что Хакмар порывается что-то сказать, но Хадамаха невозмутимо пихает его под ребро. Это может быть «не спорь с ней», а также «не проговорись», Аякчан ставит всю свою краску на второе и кашляет от чувства щекотки в лёгких — тайна под миллионным номером. Немного обидно, но Аякчан не привыкать. Хакмар смущается — Хакмар смущается! — и его смуглые скулы чуть краснеют. Аякчан косится на стену и краем глаза замечает на ней бубен, и для чего-то инстинктивно тянется к нему через спящего Донгара, но успевает лишь коснуться шероховатой поверхности кончиками пальцев — Донгар хватает ее за руку и смотрит невероятно пронзительно, прямо в глаза, где-то в глубине разгорается рыжая лучина. Аякчан упирается одной рукой в спинку кресла Донгара, а другую держит он сам, она параллельно над его лицом и её волосы свисают вниз слипшимися прядями. Его разметавшиеся волосы и слегка помятое после сна лицо, но сейчас Донгар не напоминает деревенского парнишку, он пугает, а Аякчан не может отвести взгляд. Внезапно её рука соскальзывает и бубен на секунду отрывается от стены, чтобы с хлопком вернуться обратно. Этой секунды хватает странной палке, чтобы приземлиться прямо на лоб Донгару. Он моргает и Аякчан отпускает странное чувство. А потом деревяшка заговаривает. — Ах, ты поганый ш-шаманишка, ч-чо ты тв-в-воришь, урод?! Палка кричит, дергается, а Аякчан кажется, что огонь из груди перемещается в мозг. Голова кружится. Она с размаху садится прямо Донгару на колени и трясущейся рукой пытается выхватить деревяшку. Но Хакмар успевает стащить её с Донгара прямо на холодный пол, приобнимает и шипит: — Ты что, не мог её спрятать? Аякчан уже собирается в очередной раз стерпеть их тайны, но… Но нет. — Какого черта происходит, вы, трое?! Она скидывает руку Хакмара и смотрит на Хадамаху в упор, надеется на адекватный ответ, но он отводит взгляд и начинает увлеченно переключать каналы. — Аякчан, мы тебе, однако, все объясним… — Девочка-жрица. Отвечает, как ни странно, Донгар, но Хакмар прерывает его странной фразой и Аякчан опешивает. — Что? Хакмар смотрит выжидающе, чуть прищурившись, всё ещё сидя рядом с ней на полу. — Раньше он называл тебя так.

***

— Посолить по вкусу и довести до кипения, — Хакмар стоит возле плиты с потрепанным журнальчиком о рецептах и вздыхает, — что значит по вкусу? Почему нельзя написать сколько конкретно нужно соли? Хадамаха морщится и смотрит на сидящую за столом Аякчан, которая уперлась локтями в стол и закрыла руками лицо. Она думает, что всё, что ей только что рассказали — всего лишь сказка или розыгрыш, но говорящая колотушка, с духом Кээлээни внутри всё опровергала. И, собственно, само наличие в мире духа заики все опровергало. Аякчан вздыхает и откидывается на спинку стула. У неё немного покраснело лицо и она зла, хотя этого не видно. Она неверяще уставилась на свои руки под укоряющим взглядом Хадамахи, и без особой надежды скрючила пальцы. Раздался чирк, будто провели спичкой по спичечному коробку, и между пальцами пробежала искра и на ладонях зажегся ровный голубой огонь. Запахло паленым — Аякчан держала руки под столом — она резко выбежала, всё ещё держа руки в таком же положении и чувствовала, что жгучее ощущение переполненности постепенно уходило из груди — это было лучшим, что происходило за последнее время. Но восхищенная улыбка медленно сходила и подходило осознание — если бы она не дотронулась до этого треклятого бубна, то кто знает, держался ли бы накопленный огонь просто неприятным ощущением. Аякчан резко сжала руки в кулаки, огонь с писком исчез. В ушах шумело, било набатом, она медленно поднимала разъяренный взгляд на парней. И удивилась. Стол полыхал голубым пламенем, вокруг стоял дым, дышать можно было через раз, а парни уже вылили на стол пол ведра воды, четыре цветочных горшка, но пламя не гасло. Это все сделала она. На лице мелькнула улыбка.

***

Весь многоэтажный дом стоит на ушах. Толпа народу хлынула из дверей, как только услышала пожарную тревогу. То пламя так и не потухло. Аякчан стоит так близко к полыхающему дому, что у неё немного дымятся волосы — они закручиваются в кудряшки от жара и становятся все ярче, но Аякчан в целом неплохо, в глазах Аякчан радость. Она сверкает ярче любых звёзд даже тогда, когда Хакмар, положив ей руку на плечи, уводит её в тишину сквера. — Почему я всё забыла? — голос у неё странный, она не может отвести взгляд от пожарища и спрашивает как-то отрешенно. Мальчишки мнутся и ничего не говорят, они боятся начинать, боятся, что их слова приведут к новому всплеску. — Я ничего не подожгу, — Аякчан смотрит уже на Донгара так наивно и радостно, но он все же хмурится, — обещаю, — поспешно добавляет Аякчан и перекидывает ноги через скамейку. — Нам нужно было чем-то пожертвовать, — начинает было Хадамаха. — Н-но мы не хотели тебе вредить… Хадамаха цокает и предупреждающе смотрит на Донгара. — Нас загнали в тупик и мы были вынуждены просить о помощи твоего отца. Аякчан поднимает бровь. — Эрлика-хана, — Донгар смотрит на неё, безмолвно спрашивая «понимаешь?», Аякчан моргнула, — ну, Куль-отыра. — Чёрта, — Хакмар обнимает странный свёрток, который вытащил из шкафа перед тем, как выбежать из дома. Аякчан понимающие кивает и удивляется своей наследственности. — Не так радикально, но да, так вот, он согласился спрятать нас, но условие было. Хадамаха выдержал паузу. — Мы думали, что это будет дар Донгара камлать, но как только мы оказались на месте, ты думала, что перешла в наш класс в этом году и что не знакома ни с кем, кроме нас. И вообще, мы не знаем почему даром оказалась твоя память, а не что-то другое. Хадамаха глубоко вздохнул и поджал губы, ожидая реакции. — Поня-ятно, — Аякчан приподнимает брови и тянет гласные, — что внутри? — она кивает на свёрток в руках Хакмара. Тот послушно разворачивает ткань и Аякчан открывает рот. Это был меч, самый настоящий огромный — тяжёлый меч, остро заточенный и сверкающий драгоценными камнями на рукоятке.  — Где ты его достал? Хакмар блестит глазами и, красуясь, произносит: — Сам выковал. Аякчан думает, что они сумасшедшие, но понимает, что это сумасшествие теперь клубилось у неё в груди и стало счастьем, а не болью.