— 1 —
Небольшой порт слабо освещался. Единственный фонарь, видный с дальнего расстояния, казался всего лишь большой светящейся точкой на пустой одинокой площадке. Отбрасывая тусклый свет, он приманивал мелких мошек и те, как будто бы пытаясь согреться от его свечения, хаотично летали вокруг. Джон поморщился: с такого расстояния этого не видно, но с помощью сильного бинокля — вполне. Жаль только, что он помогает увидеть не то, что его волнует, а то, о чем мог бы легко догадаться. Над ухом летала раздражающая мошкара, и юноша отпугнул ее, махнув рукой. Крохотные тельца вильнули вбок, но не улетели. Джон продолжал слышать их мерное раздражающее жужжание и с досадой понимать, что в ближайшее время ему от него никуда не деться. Если сначала, при закатном солнце, все мошки виделись небольшими стайками, то сейчас, казалось, они все разделились и окружили его неплотным невидным коконом. Куда и по чему бить — непонятно, от чего отмахиваться — тоже. Эспер с досадой взглянул на засевших рядом ребят, потирая раздраженную от укусов мошек и прилипшей грязи шею. Голые участки кожи саднили после часов, проведенных в засаде, но ощущения на шее, казалось, воспринимались гораздо острее. И понятно, почему — он давно привык делать надрезы на шее и снова переходить на руку было… непривычно? Джон зло, тихо выругался. Казалось, из всех новичков гильдии только он волновался. Остальные ребята не то что не обращали внимания на томящее ожидание и летающих насекомых, они, более того, выглядели расслабленными и самоуверенными. Стейнбек сжал зубы, медленно выдыхая. Работа была почти его — осталось только доказать его работоспособность на деле и, выделившись среди новичков, остаться на постоянной, утвержденной основе. «Несмотря ни на что, я должен остаться в гильдии».***
Время шло медленным, размеренным шагом, вяло переступая с ноги на ногу и, будто бы мявшись, останавливалось на доли секунды. Но сколько бы его ни прошло, картинка оставалась неизменной. Сгущающаяся чернота не расступалась, все так же продолжая внушать зыбкое, ложащееся тяжелым необузданным слоем неведение; ветер завывал, кружа меж кукурузных стеблей, скалился и кидался диким псом, тыча холодным носом в открытые участки кожи; слабо раздавался речной шелест. Джон оглядывался по сторонам в поисках перемен, но все, чего коснулось время, был старый фонарь, начавший мигать под напряжением, да его плечи, что от неудобной позы затекли и были атакованы рядом колючих судорог, вгрызавшихся в мышцы мелкими мышами-полевками. Джон поморщился — не самые приятные ощущения, но выбирать не приходилось. Они провели в засаде много времени, и тело ломило не только у него. Время сбило спесь, выдавая на лицах новичков усталость и сущую скуку, тогда как лицо Джона было сосредоточенно-хмурым с тонкой складкой на лбу и поджатыми губами от сведенных болью конечностей. Он не хотел быть частью общего возмущения и поддаваться отчаянию. Это задание было важно. Оно могло решить его — его семьи — судьбу, и плакаться только из-за того, что ничего не происходило, Джон не собирался. Он слишком много сил вложил на других заданиях и не мог сейчас ошибиться из-за чьего-то влияния или задетых амбиций. Но время продолжало стоять-тянуться, показывая удручающе тоскливую картинку вокруг. Джон потянулся на земле, поудобнее разваливаясь на жухлой, примятой траве. Кожаный мешочек с семенами и складной нож в кармане неприятно уперлись в бедро, но это было то, что можно было игнорировать и, более того, наличие этих вещей в кармане ласково подбадривало, успокаивая. Джон не был каким-то бойцом, не умел стрелять из пистолета, и, что он легко мог признать, он отлично управлялся со своей способностью и плохо представлял исчезновение одной из них, как и бой, проходящий в этот самый момент. «Немыслимо», — подумал Джон всему сразу, нервозно дернув рукой и нащупывая сквозь ткань мешочек с ножом. Успокоившись, он вернулся к наблюдению, но картинка снова не менялась, пока к порту не причалило небольшое суденышко. Несколько работников вышли к капитану, но после короткого разговора судно продолжило свое движение по реке. И все. Работники остались стоять на месте, кем-то завязался разговор, но их слов Джон не слышал, как бы ни старался. Высокий мужчина изредка кивал на монолог приятеля, прежде чем они пожали руки, и низкий, говоривший до этого мужчина, развернулся к дороге и медленно двинулся по насыпи камня. Его приятель, проводив взглядом низкую фигуру друга, пошел обратно в небольшое здания при порте. Джон замер, как замерли и сидевшие рядом заволновавшиеся эсперы. Спросонья, после дремы-беспамятства на холодной земле, они выглядели еще более помято, чем Джон. Но все, как один, помнили — в задании говорилось об эспере, что поселился в этих краях и похищал людей. А этот человек, шедший по дороге, мог быть его добычей или счастливчиком, что переживет поход до города… если, конечно, не самим эспером. Стейнбек скрипнул зубами и, вскочив на ноги, бросился к дороге. В спину ему кричали другие члены отряда, порываясь идти за ним, но он так и не был никем нагнан. Джон точно знал — до ближайших ферм идти чуть больше часа, до города и того больше. Мужчине однозначно не повезет поймать попутку в такой-то час, идти пешком — долго; риск потеряться в темноте — велик. Затеянный путь, куда бы мужчина ни шел, был опасным. Джон ободряюще коснулся кармана, в котором был мешочек и складной нож и, перейдя на быстрый шаг, двинулся вслед за незнакомцем. Портовая площадка была плохо освещенной, но еще хуже была освещена дорога, ведущая к ней. Ноги неприятно погружались в насыпь мелких камней. Джон спотыкался, чуть не падая лицом в землю, но, быстро выравнивая свое положение, шел дальше, стараясь сильно не отставать. Но стоило им зайти чуть дальше и выйти к полю, как мужчина, оглянувшись назад на Джона, рванул от него в другую сторону. Джон ахнул, рассеянно моргнув. Спина мужчины с каждым шагом становилась все уже, силуэт — меньше, но юноша не мог пошевелиться, застыв, словно статуя. Но когда же понимание действий незнакомца дошло до него, Джон сорвался с места, бросился следом. — Стой! Его крик потонул в ночной тишине. Гулкие звуки бега и стучащего сердца заволокли сознание, легкие опалило огнем. Но нагнать незнакомца не получалось. Они миновали поле и редкий лес, прежде чем на пути попалось первое, раскидистое кукурузное поле. Незнакомце нырнул внутрь, Джон — за ним. — Стой, тебе говорю! Ответа снова не было. Стейнбек остановился, тяжело дыша и запальчиво озираясь по сторонам. Но вокруг были лишь длинные, стройные стебли кукурузы с большими початками на них. Ни шороха стеблей, ни тяжелого дыхания, ни звуков шагов Джон не слышал, а может, просто, собственное сердцебиение и одышка перебивали их. Он зло потянулся с карману, вытащил мешочек, тут же раскладывая нож. В темноте ничего не было видно, сквозь стебли — тоже. Джон опасливо-медленно двинулся вперед; холодное лезвие прошлось по шее и… внезапно что-то налетело на него сбоку, сбивая с ног. Эспер тяжело повалился на землю, затихая. Снова наступила тишина и, тихо ругаясь от едкого страха внутри, Джон медленно сел на земле, пытаясь нащупать семена и нож. Несколько грязных семечек полетели в карман, но нож нащупать так и не удалось. Выругавшись, он задрал голову, поднимаясь, и обомлел, когда прямо перед ним обнаружилось красивое пугало, больше напоминающее манекен. Отскочив от страха, он рефлекторно дернул рукой к карману, но пугало не шелохнулось. Серебристый свет луны скользнул по бледному, обтянутому какой-то резиной лицу; блеснули стеклянные глаза. Джон усмехнулся — кто вообще делает из пугало произведение искусства? Пугало, чтобы знали фермеры, пугает ворон в любом случае независимо от своего вида — те совсем не нуждаются в глазах на лице или бровях, чтобы счесть трясущийся, набитый чем попало манекен за живого человека. Все еще усмехаясь, он приблизился к испугавшему ему пугалу. И, коря себя за невнимательность, медленно коснулся лица, проводя пальцами по щеке. На ощупь — ну точно живое. Джон резко одернул руку. «Замечательно! От страха уже придумываю себе всякое!», — он цокнул языком и отвернулся, принявшись пробираться сквозь стебли. Вероятно, того мужчину еще можно будет догнать — думать о том, что он упустил его, совсем не хотелось. Но было кое-что, что не позволило сделать ему ни шага. Джон испуганно посмотрел на легшую на плечо бледную руку, чуть блестящее в свете луны обручальное кольцо, а дальше его дернули назад, и он больно врезался в каменную грудь пугала. Крик потонул в хрипе, и удушаемый монстром Джон потерял сознание.— 2 —
В помещении пахло гнилью, плесенью и кровью — это было первое, о чем подумал Джон, просыпаясь. Голова раскалывалась, веки налились свинцом, все тело было полно неясной тяжести. Он медленно моргнул, пытаясь встать. Но после третьей попытки лишь устало упал обратно на холодный металлический пласт. «Где я?» Ничего не было видно. Смрад сводил с ума, заставляя желудок скручиваться, а тошнотворный ком подниматься выше. Ему казалось, что еще секунда — и он опустошится, и Джон старательно давил в себе рвоту. Пальцы прошлись по штанинам, натыкаясь на семена. Помедлив, Джон засунул руку в карман. Всего три семени, одно полностью уничтожено — похоже, он наступил на него в темноте, если не придавил, будучи в беспамятстве. Другие два — относительно целые, но грязные. Стейнбек аккуратно соскоблил засохшую грязь с нежной оболочки семени, стараясь не повредить ее ногтем. Вряд ли оно стало чище после этого, но внутри Джона поселилась слабая уверенность в себе, два семени — это уже хорошо. Но она тут же потухла, а после и тлеющие огоньки залила ледяная вода — ножа нигде не было. Ну, не ногтями же себе рану выцарапывать? Джон стиснул кулаки, жмурясь. «Если придется — сделаешь», — раздраженно сказал он себе. Но спокойствие не настало. Собственные мысли пугали, заставляя все сжиматься внутри от липкого страха. Он потратил много времени, чтобы заставить себя преодолеть его и терпеть надрезы ножом, и он знал — ни зубами, ни ногтями он не сможет ранить себя настолько сильно, чтобы семя удалось поместить в кожу. Вероятно, Джон почти был уверен в этом, он потеряет сознание или от боли, или от страха. Одно из двух, третьего не дано. Но хочешь жить — умей вертеться. Так говорила мама, и потом повторяла сестра-болтушка, как попугай, не в силах остановиться и поддаться уговорам папы помолчать. Поэтому, наверное, Джон и запомнил сказанное — к вечеру того дня у него кипела голова от надоедливости этой фразы. Сестра повторяла ее еще три дня, не замолкая.***
«Для начала надо понять, где я». Ноги чуть тряслись, когда он полз вперед, в глазах от темноты плясали неясные пятна. Он повторял эту фразу у себя в голове десятки раз, словно пародируя свою сестру-болтушку. Но ему казалось, что если он заткнется, то точно потеряет сознание и упадет, чего допустить было нельзя. Он должен был выбраться отсюда, где бы ни был. Он должен был поймать того эспера. Он был обязан получить работу в гильдии. И ничего не имело значения сильнее, как это. Со стоном он медленно поднялся на ноги и, пошатываясь, сделал пробный шаг. Тот дался тяжело, но он хотя бы получился. Замерев, Джон вздохнул. Гадкий запах неприятно засел в голове. Он казался тяжелым, и Джон рассеянно понимал, что воздуха здесь мало. Вряд ли после того момента с удушьем у него были бы какие-то проблемы. Он потерял сознание, и кожа шеи, натертая при попытке вырваться, саднила, но больше травм получено не было. Все сводилось к тому, что, не выберись из этого непонятного места, он точно умрет, задохнувшись. Все еще было неясно, где он и как он тут оказался. Вполне возможно, что тот мужчина был эспером, так же как и то, что пугало было эспером. Как третий вариант — пугало вполне могло быть чьей-то способностью. Но думать сейчас над этим Джон не решался, все равно без улик и фактов у него не получится придумать достойное оправдание своей оплошности. Медленно выдохнув, Джон сделал еще шаг, за ним еще, и еще, и… Носки ботинок уперлись во что-то, и Джон тяжело, охая и испуганно хватая воздух, завалился плашмя на металлический пол, разбивая нос. Металл отразил его тихий стон, когда оторвал лицо от пола. Нос болел, на губах стояла липкая кровь. Джон выругался и подтянул ноги, разворачиваясь. В темноте совсем ничего не было видно, и незнание того, что его окружает и где он находится сводило Стейнбека с ума. Юноша зло встал на колени и подполз к своему препятствию. Пальцы прошлись по какой-то грязи, склизких комьях и по липкой шерсти. Складка прочертила его лоб, он в непонятках положил ладони, провел руками вверх, вниз, пока помещение не оглушил громкий крик. Его ладони нащупали нос и рот; тихо пикнула крыса, когда он вернул руки к животу убитого, и так же тихо тряхнула длинной шерстью, испачканной в крови. Джон потерял сознание.***
Просыпаться второй раз не пойми где показалось привычным делом. Джон моргнул, запальчиво втянул воздух ртом. Примесь гнили, крови и затхлой плесени не прошла, но вонь была не такой сильной. И хотя Джон мог с уверенностью сказать, что воздух, стоявший в комнате, был отвратительным, с такой же уверенностью он мог сказать, что им дышать можно, и это лучше, ежели то, чем он дышал прежде. Сердце слабо билось внутри, казалось, устав и растратив весь свой запал. Кисти и лодыжки саднили, больно прикованные к холодным металлическим поручням. Джон дернул, пошевелил руками, но так и не выпутался из плена. Внутри поднималось раздражение сразу ко всему, почти заволакивая сознание и топя его в неукротимой ярости. Джон цыкнул. «Ну что на этот раз?». Он задергался на собранном неудобном столе, пытаясь вырваться, но очередная попытка отозвалась в теле лишь ноющей болью. — Не рыпайся, малец. Джон замер, оглядываясь по сторонам. В сумраке комнаты виднелись только неясные человеческие силуэты, прикованные к стенам, несколько тел лежало на схожих столах; голос звучал откуда-то справа, но вывернуться так, чтобы увидеть говорящего, не получалось. Джон, отчасти, и не пытался. Его взгляд остановился на соседнем столе, на котором лежала женщина. Прикрытое грязной тяпкой лицо не было видно, бледные руки, так же как и его, были связаны, пальцы — сжаты в кулаки, кисти — в крови от явных неудачных попытках вырваться. Но ужас этой картины не мог сравниться с тянущимися мелкими царапинами по голым предплечьям и такими же маленькими отпечатками лапок; мочка уха, не прикрытая тряпкой, была погрызена, испещрена мелкими выемками. Похожие были на шее. Пыльцы ног были обглоданы. — Кто ты? — сипло и почти неслышно спросил Стейнбек. Незнакомец усмехнулся, но ответил, послышались тихие шаги и такое же тихое кряхтение. Тот самый низкий мужчина, которого он видел и за кем гнался, вышел к нему с играющей улыбкой на губах. — Эспер, да? Джон едва ли не задохнулся, снова задергавшись. Что он должен был сказать мужчине? Что его действия нарушают закон? Или ему стоит отпустить его и перестать творить… подобное? Что он вообще делал? Стейнбек ясно помнил труп, поедаемый крысами в том железной коробке, он видел труп женщины, почти съеденный ими же, и так же видел прикрепленные тела к стенам, в сумраке почти неразличимые на возраст и пол. Они все, определенно, были пропавшими, о которых говорил господин Фицджеральд. Но непонятно было одно: висящие на стенах люди не шевелились и, казалось, не дышали. Они все… были трупами? Юноша зло взглянул на мужчину. — Что ты с ними сделал? Но незнакомец снова не спешил отвечать. Пожал плечами, откладывая скальпель на небольшой передвижной столик, и отвернулся, как будто бы искренне задумавшись над ответом. — То же, что и делал раньше. Кукол, конечно же. Ты меня не узнал? Ох, я знаю, что ты меня не узнал, — он продолжал говорить, но Джон его не слышал, чувствуя ледяной липкий страх, возникнувшей после откровения. Он запальчиво принялся оглядываться и, хотя сумрак все еще скрывал от него многие детали, он точно знал — они все мертвы. Бледность, холодность тела и едва слышимый хруст того пугала, когда он дернул рукой, сжимая ему плечо, и потом схватил руками шею… Это был труп. Труп, заледеневший в первый час после своей смерти и навсегда потерявший способность к движениям, и, все же двигаясь, он каждый раз ломал себе конечности, ничего при этом не испытывая. Где-то по углам засипели крысы, передвигая тихо, но не беззвучно. Джон с трудом удержал в себе завтрак. —… никто не уважает кукольников. Ты хоть знаешь, сколько на одну куклу уходит времени? — голос продолжать звучать успокаивающе-мягко. «Надо что-то делать». Стейнбек кинул беглый взгляд в сторону скальпеля на столике. Достать его будет тяжело, но Джон понимал, что для использования своей способности он нуждается в чем-то остром. Он выгнул руку, пытаясь дотянуться пальцами. Кисть сдавило веревками, и Джон почти застонал от боли и внезапного спазма, на глазах выступили слезы. Юноша поддел пальцами скальпель и, держа его едва ли за самый конец, медленно потянул на себя. Раздался тихий, скромный лязг металла о металл, но незнакомец, к счастью, не услышав, продолжал говорить. —… на каждую свою куклу я трачу много времени. Стейнбек медленно выдохнул, посматривая в старое окно. Видно все было плохо, похоже, стекло деформировалось со временем и посерело, если ему уже не начинало чудиться всякое. Главное было то, что за окном не было ни деревца, с которым Джон мог бы связать лозы и расширить действие способности. Страх внутри бился запертой в клетке птицей. Подтянув к себе скальпель, Джон прошелся острием по штанине, сильнее надавливая на конец и вонзая тот в кожу. По ноге потекла кровь. Он схватил пальцами одно из семян, когда раздалось холодное, лишенное прежнего умиротворения: — Я вижу. Куклы со стен сорвались прямиком к Джону, лозы взвились, атакуя и припечатывая те обратно к стенам. Незнакомец закричал, схватил нож за длинную рукоять и, подобно одной из своих марионеток, бросился к мальчишке, крича. Но раздался выстрел. И тот повалился замертво.***
Минуты выжидания были полны беспокойства. Джон выпутался из веревок и медленно двинулся к выходу. Его шатало из стороны в сторону на ватных ногах. Он смотрел на столы с трупами невидящим взглядом. Изуродованные убитым эспером, с выемками на теле и целыми дырами, что оставили после себя изголодавшиеся крысы — они были ужасны, ввергающие в шок и действующие, словно сильнейшие препараты, парализуя и внедряя внутрь семя страха. Джон шел медленно. Он боялся убрать лозы, боялся смотреть на перешитые тела и столкнуться лицом с одним из трупов. Гулко билось сердце внутри; от запаха крови, почти выветренного за долгое время, формалина и спирта чесалось в носу. Завтрак отчаянно просился наружу, спазм сковывал желудок — тот боязливо жался к позвоночнику. Снова послышалось пиканье крыс, мелькнула жирная тень и длиннущий, потрепанный хвост. И Джон пулей вылетел наружу, не в силах больше оставаться в сторожке, и, как только он оказался за дверью, то убрал лозы, притягивая их к себе. Трупы глухо посыпались друг на друга, словно карты карточного домика, на которого слабо подул ветер. Пол заскрипел, не раздалось ни звука, но буквально через секунду послышался скрежет коготочков и быстрое перебирание лапок по старым дощечкам. Джон зажмурился, открыл глаза и медленно пошел по песку, оглядываясь. Человек, подстреливший того убийцу, явно должен быть где-то здесь. Недалеко от хижины стояли железные отсеки, которые он видел в порту. И ему совершенно не хотелось думать о том, что не так далеко находилось место, где убивали людей и превращали их трупы в кукол. Вероятно, это место выполняло роль свалки. Сваленные друг на друга отсеки со стертой краской и помятыми боками, сколько людей вы хранили? Джон боялся спросить. Но еще больше боялся получить ответ. — Эй! — и он дернулся от громкого крика, лозы взвились к нему, нацеливаясь концами на приближающуюся фигурку. Юнец, шедший по песку, выглядел удивленным, но не менее радостным. — Ты как? Все в порядке? — Ты — стрелок? — вопросом на вопрос отозвался Джон. Его собственный голос показался ему чужим — хриплый, усталый, полный настороженности. Страх все еще бурлил в нем, усталость скручивала мышцы, и он не был готов к долгим разговорам и уж тем более не был готов отказаться в отсеке еще раз. У него было лишь одно семя в запасе — для боя сойдет, но лишь для одного. — Меня зовут Марк Твен, — Джон напрягся, едва ли не дернув рукой к карману. — И я — стрелок, — Марк же лучезарно заулыбался и неспешно принялся объяснять: — Ты тогда так рванул, я кричал, но ты не слышал… Прости, стоило достать тебя раньше, но я не знал в каком ты отсеке, да и эти трупы устойчивы к пулям, знаешь. — Знаю, — Стейнбек медленно кивнул, почти не слыша и не мигая уставившись на улыбку Твена. Разговор не клеился, и Джон чуть винил себя за проявленное неуважение, все-таки, Марк спас ему жизнь. Но слова благодарности застряли внутри горьким комом. Он кашлянул, но снова ничего не выдал, как будто бы забыл, как это делается, хоть он точно помнил, что говорил минутой ранее. Понимание того, что он мог умереть и мог стать такой же куклой, пришло поздно, но ошеломляюще, буквально уничтожая его своей действительностью. Прочистив горло, он выдал, на выдохе почти неслышно: — Спасибо. Но новый знакомый едва ли нуждался в его благодарности. Хмыкнув, он медленно направился по песку обратно, откуда пришел, рукой зазывая Джона за собой. Улыбка больше не играла на его лице. Наверное, он понимал, что новый знакомый пережил ужас, но сам зайти в дом не спешил, решив, что этим займутся другие члены гильдии. По крайней мере, с преступником было покончено — задание можно считать выполненным. — Пойдем, нам еще попутку ловить. Джон медленно заковылял следом, едва удерживая бурю внутри.— 3 —
— Так, значит, мы ищем девочку? Олкотт, не отрываясь от своей кипы бумаг, быстро кивнула, не отрываясь от занятия. Вид ее был сосредоточенный, чуть усталый, под глазами залегли тени от недосыпа, но в целом выглядела она хорошо. Симпатичная, миловидная, но жутко стеснительная и скрытная — так бы описал ее Джон, если бы кто попросил. Наверное, поэтому они и не были очень близки — Олкотт, казалось, никого не подпускала к себе близко, а единственный, кому было дозволено вторгаться в тихое, мирное пространство, окружающее девушку, что создавала она сама, был Фицдрежальд. Впрочем, несносный наглый босс, знал Стейнбек, мог и не такое. Еще раз бегло окинув эспера взглядом, он отвернулся и принялся осматривать небольшую, бедную кофейню, в которую они заглянули, продрогнув после долгой поездки в холодном автобусе. На полу красовались лужи от растаявшего снега, тусклый свет слабо играл на блестящих старых досках, что скрипели от каждого шага. Несколько ламп, будто бы изнуренных тяжелой работой, мигали, отчего тени, отбрасываемые на стены с картинками и темные, чуть выцветшие от времени шторы, казались пляшущими. От барной стойки тянулся запах кофе и сигаретного дыма — бариста закурил прямо за рабочим местом, а рядом кружащая молодая помощница тихо шипела, то и дело силялсь вырвать сигарету из рук мужчины. Джон следил за их действиями долгим немигающим взглядом, а потом, вздохнув, отвернулся, так и не сумев отвлечься. Кофе горчил на языке, и эспер подумал, что с радостью променял бы увлекательное путешествие на работу в штабе гильдии или любой другой точке земного шара, где не так скучно и не так холодно. И тут же стыдливо осекся — плохо было думать о подобном, желая буквально оставить Луизу одну, без защиты и компании, хотя он сам же и вызвался ей в помощники, как только стало известно о местоположении сильного эспера и в штабе заговорили о том, чтобы забрать, как выяснилось, девушку. В конце концов, Фицджеральд умел платить за работу, а по полученной информации девчонка, пока еще не достигшая совершеннолетия, жила в приюте, будучи круглой сиротой в маленьком городишке на севере, бедном и глухом, полностью окруженным лесом. И едва ли кто задумывался, что ее ответ будет отрицательным. Джон, если честно, тоже так не считал. Он вырос в хорошей, но бедной семье, и как только появился шанс хорошо заработать в компании Фицджеральда, он ухватился за него и приложил все усилия, чтобы не упустить. «Очевидно», — хмыкнул про себя Джон, как только Луиза отставила свою чашку и быстро поднялась на ноги. — «Она согласится». Оплатив кофе, эсперы покинули заведение и медленно пошагали по скользкому тротуару по направлению к приюту, пока тот и вовсе не закончился и не был заменен массивным камнем, переходящим в узкие тропы, что казались длинными лентами, проскользнувшими сквозь старые, опустевшие кварталы и одинокий пустырь, укрытый толстым слоем снега. Мело нещадно. Ветер ревел, сгребал в охапку холодные снежинки, закручивал те в водовороте и метко запускал комья прямиком в лицо, за шиворот; снег таял на штанинах, шарфе. Джону казалось, что еще чуть-чуть, и его шарф превратится в одну сплошную сосульку, сомкнувшись на его шее костлявыми ледяными руками зимы. Но отогреться было негде — они остановились рядом с покосившимся старым зданием, больше напоминающим заброшенный сарай, нежели место, где можно жить. У приюта. Старая синяя краска слезла, крыша чуть накренилась, подобно осевшим от времени и потрескавшимся ступеням, а все окна были черны, едва ли намереваясь приветливо моргнуть желтоватым свечением ламп из комнат. Джон подумал, что сейчас у него прекрасная страховка, и даже если это все упадет ему на голову и он глупо умрет, то выплаты все равно должны быть перечислены его семье, а тех уж точно хватит надолго. Второй его мыслью было то, что рассчитывать на теплый прием не следует, и что даже погода была приветливее.***
Юноша едва ли успел шепнуть Олкотт быть готовой ко всему и что он сам приготовился, как девушка, нервно передернув плечами, быстро двинулась вперед к ужасающей, старой постройке. Внутри она выглядела не лучше — стены почернели от влаги и какого-то грибка, обои слезли и теперь висели противными, казавшимися влажными от сырости, листами, из-за углов выпирали ржавые толстые трубы, а спертый запах плесени, казалось, застыл в воздухе. Самые любопытные из воспитанников провожали их заинтересованными взглядами и тут же прятались обратно по комнатам, как только утоляли свое любопытство. От их внимания Джон чувствовал себя неловко — тощие, костлявые, голодные дети не вызывали в нем ничего, кроме жалости и сострадания, чего-то щемящего внутри и схожего с отчаянием, но хоть как-то помочь он им не мог. А они упрямо продолжали смотреть. Луиза, похоже, разделяла его чувства. Ее волнение усилилось, брови сошлись на переносице, отчего лоб пересекла небольшая складка, но она не остановилась — плечи девушки задрожали, она одернула рукой плащ и, опустив взгляд вниз, пошагала быстрее, почти обгоняя сопровождающего. Тот же — мужчина пятидесяти лет с какой-то неказистой внешностью, насквозь пропитанный алкоголем и сигаретами — спустя долгие, медленные вышагивания по коридорам подвел их к небольшой двери, на вид самой крепкой в приюте, и, зайдя первым, оповестил об их прибытии. — Хозяйка! Гильдийские пришли! И спустя мгновение они протиснулись внутрь небольшого кабинета. Выглядел он не то, чтобы хорошо, но гораздо лучше общего вида здания. Здесь не было подтеков, стены не почернели, нигде ничего не выпирало. Все еще пахло спертой плесенью и сыростью, но Джон подумал, что это уже въевшийся запах и от него нельзя избавиться. Впрочем, он не был уверен, что пытались. Эспер сел на шаткий стул перед небольшим столом и все еще продолжал осматриваться. Он понимал, что это некрасиво, но, похоже, это никого не волновало — мисс Олкотт тут же приступила к обсуждению взятия под опеку одной из девочек приюта с женщиной, которую чуть раньше мужчина, что их сопровождал, обозвал «хозяйкой», а сама же старуха, явно выявив в нем вчерашнего мальчишку, даже не обратила внимание на нахождение юноши в комнате. Страшная, уродливая, она сидела так, словно по титулу превосходила их и имела непосредственную власть; голос ее напоминал отвратительный скрип металла вперемешку с яростным, крысиным писком. — Вы уверены, что вам нужна эта… девчонка? Олкотт невозмутимо поправила очки, после чего ответила, явно почувствовав себя в своей юридической и стратегической среде, где теперь ее целью стало вырвать молодую девушку-эспера из приюта для господина Фицджеральда. — Да, мы хотим забрать мисс Монтгомери.— 4 —
Люси Мод Монтгометри. Джону хватило лишь раз услышать имя девочки, чтобы его запомнить. Может, дело было в том, как она выглядела, и ее тощая фигура, больше похожая на скелет, обтянутый тонкой-тонкой кожей, легла поверх той немногой информации, которую он услышал вскользь, припечатывая и утяжеляя, превращая то малое знание в большой груз. Он знал, что не все приюты богаты, что не все работники приютов стремятся к этому — созданию всех условий для содержания детей, но не мог предположить, что есть настолько нищие и разваливающиеся места, как это. Здесь, верно, даже птицам под крышей было опасно жить, что уж тут говорить про людей? С легкостью он мог увидеть на ее голых запястьях ряд синяков и рубцов. Недоедающая, с серым лицом и впалыми щеками, короткой мальчишеской стрижкой — Люси по всем параметрам отличалась от его сестер, от матери, подружек и коллег по работе. Он глазел на нее, как на нечто чужеродное, словно та была инопланетянином и требовала к себе повышенного интереса, особого внимания. Изучения. Девушка, верно, имела целый набор разного рода заболеваний, но едва ли он задумался об этом, как подоспевшая Олкотт быстро всучила эсперу толстые папки и, вторя ему, уставилась на девушку перед ними — она, не она? Впрочем, усомниться им никто не дал. Замявшись, боязливо и опасливо Люси дернула головой вниз под прямым взглядом глаз-бусинок директрисы и, уставившись в пол, промямлила — почти неслышно и глухо: — Люси… Люси Мод Монтгометри. Джон, спохватившись, резво вытянул руку для рукопожатия, представляясь, но Люси, смущенная и опасающаяся, посмотрела на его раскрытую ладонь с неясным страхом и непониманием. И он, так же быстро, как дернул рукой к ней, опустил ладонь и, замявшись чуть отошел назад. Знакомство явно не задалось.***
Только-только выпал снег, припорошив землю тонким белым ковром. Температура значительно снизилась, холод просачивался длиннющими иглами сквозь одежду и колол кожу, морозя. Зима в город пришла рано. Слишком рано и слишком неожиданно для его жителей, известив о своем приходе побеленным видом улиц из окон домов. Город чах с наступлением холодов, и только в некоторых районах да в центре продолжала протекать жизнь тихо и медленно, застывая, подобно реке. За городом же все, казалось, вымерло — тусклый тоскливый вид раскинулся на ближайшие десятки километров. Небольшой автобус медленно ехал по скользкой разбитой дороге. Шины поскрипывали от холода; мороз пробирался внутрь салона, заставляя кожу краснеть и покрываться сеткой кровоточащих трещинок. Джон поежился, сильнее кутаясь в осеннюю куртку, но едва ли согреваясь от этого. Окно запотело изнутри, и Джон рассеянно стер белую пелену рукавом — вид за стеклом был хмурый — широкие поля были серы и темны, дальше виднелась черная лесная каемка, сливающаяся на горизонте с тяжелыми снежными тучами. До аэропорта оставалось еще больше часа по разбитым дорогам. Помедлив, он поерзал на сидении, выглядывая впереди шляпку Олкотт; макушка Люси находилась ниже края кресла, но он был уверен — по другую сторону пары сидений сидела девочка. Девушка. Сложно было признать, что Люси совсем немногим была младше его. Увидев ее впервые, он дал ей лет пятнадцать — максимум! — худенькая и маленькая, никак не походящая на семнадцатилетнюю девушку, чье совершеннолетие вот-вот должно было наступить. Сам он лишился всякого клейма «ребенка» год назад, но соотнося себя и ее, он все еще не мог убедить себя в том, что девочка — девушка, раздраженно напомнил он себе — взрослая. Стоял октябрь, но в гористой местности все дышало зимой, которая, казалось, и не сходила вовсе; Люси родилась в ноябре, и до ее восемнадцати оставалось чуть больше месяца, отчего Джон невольно задумался — что бы с ней было, если бы она так не заинтересовала Фицдрежальда? В конце концов, не имея школьного образования, она бы не смогла куда-то поступить, да и сложно представить, что в подобном унылом городишке есть вообще какие-то места обучения помимо школ и нормальные, перспективные работы. Впрочем, забитая и неуверенная в себе, она едва ли попыталась бы побороться за что-то — в этом Джон был более чем уверен. Он вновь чуть наклонился вбок, выискивая сидящих впереди девушек, но растрепанной макушки девчонки все так же не было видно. Эспер нахмурился. Девушки.***
Вся поездка заняла неделю. Не очень много, если помнить, как путешествия затягивали на две, три недели, а то и перерастали в месяц и больше. Но, тем не менее, за это время Джон пропустил два посещения психолога и к прибытию в гильдию чувствовал себя очень… не высказавшимся? В любом случае, его нестабильное состояние из-за столкновений с вещами, которые, в силу характера, мировоззрения и возраста, он не мог понять, могло накрениться в худшую сторону. Гильдийские психологи говорили приходить сразу же, если ему покажется, что шаткое состояние ухудшилось, и что пропуск одного-двух посещений из-за работы на его стадии большого вреда не принесет, но увиденное в приюте и сам факт обращения с детьми пробудил в нем что-то темное, глубинное, взращённое накопленным негативом после не самых приятных заданий. Им овладело чувство растерянности и звенящей тоски и, если честно, Джон сам не знал, чего хотел. Широкие коридоры штаба петляли лабиринтом, спускаясь и поднимаясь на этажи. Джон прошел дальше, оставляя за спиной ряд дверей с висевшими на них табличками. Из работников канцелярии он никого не знал, исполняя иную работу, но, так или иначе, случаи требовали его появления в архиве — тот представлял из себя большую комнату, заполненную стеллажами и столами; его редко посещали и еще реже засиживались за старыми столами, но Олкотт говорила, что архив выполняет очень важную функцию. Сейчас же нужно было упорядочить состояние Люси в гильдии и разобраться с ее документами в целом. Впервые оказавшись в архиве, как только он начал работать в гильдии, Стейнбек поразился не его размерам, а его заполненности. Мысль о том, что чьи-то руки исписали все эти папки и, в целом, забили бумагой имеющиеся шкафы, его напугала, но сейчас захламленная комната вызывала неясное чувство уныния. Зайдя внутрь, он быстро записал свое имя в журнал посещения и прошел дальше к столам у противоположной стены. Слабо раздавалось шуршание бумаги, а старый светильник тихо потрескивал, мигая, словно устав от работы; на куполе лампы он заметил слой пыли и паутины, а край стола был сколот. Марк работал вовсю. Они обменялись кивками, и Джон, кисло получив свою часть работы, принялся заполнять бланки. Между делом он ловит на себе взгляды друга, но ни один из них не мог объяснить. Марк выглядел задумчивым и несколько хмурым, словно его что-то мучило, но он не спешил говорить, а Джон не решался лезть ему в душу. В конце концов, Марк всегда был открыт и искренен, и, если бы он хотел, он бы поделился. Минутой позже, терзаемый какими-то своими мыслями, он заговорил; Джон подумал, что Марк хочет поделиться с ним своими переживаниями, но вопрос никак не был с этим связан. — Тебе понравилась Люси? Джон неоднозначно пожал плечами. Было сложно описать свое отношение к человеку, пробыв в его компании от силы пару дней и то — на расстоянии, уступая место рядом с ней Олкотт. — Что-то случилось? — Ну, нет, — Марк замялся, помолчав. — Просто… тебя не волнует ее способность? Джон помедлил. Он не видел ее способность, только знал название, но он решил, что если это не пауки и тараканы — то все в порядке. На вопрос эспера он отрицательно мотнул головой, и тот просиял с ребяческой улыбкой на лице, а секундой позже устало выдохнул. — Я рад, что твоя боязнь кукол прошла? — …Кукол? Эспер замялся, сглатывая. Его рука мелко задрожала, чуть не выронив листы, и с трудом он унял бешеное сердцебиение. Вопрос «что?» едва ли не слетел с языка, а спокойствие тут же схлынуло — само слово пробуждало потаенный животный страх. — Да! — Но Марк, как ни в чем не бывало, продолжил. Невнимательный и гиперактивный, он не заметил изменений в поведении друга. — Ее способность «Энн из алой бездны» — это большая кукла!.. — а секундой позже он замялся — неожиданное осознание буквально выбило из него воздух, заставив заткнуться. Джон не знал ее способности. Его фобия никуда не ушла. Мертвенно-бледный, напуганный, он смотрел на Марка загнанным стеклянным взглядом. А долгая работа с психологами медленно дала трещину.— 5 —
Джон знал — Люси не заслуживает его холода, но вместе с тем все его нутро сжималось, стоило ему заметить девочку или хоть краем уха услышать что о ней. Злая мысль, что он тоже не заслуживает этого страха, больно резанула сердце; он поморщился и сжался, выглядывая в окно и стараясь не замечать собственное искаженное лицо в отражении; медленно отсчитал до десяти под тихий ропот дождя. Психологи говорили, что он должен быть осторожен и любая вещь может вызвать его страх из глубин подсознания обратно на поверхность. Но он и подумать не мог, что это сделает маленькая девочка одним своим появлением; и чувства ненависти, боязни и ужаса, связанные в нем и испытанные когда-то давно, а еще, казалось, вчера, вновь навалятся на него, словно тяжелая каменная глыба. И придавят так, что затрещат ребра. За окном накрапывал дождь. Все прогнозы указывали на сильные ливни среди недели, тучи и похолодание, но Джон не был против такой погоды. Хмурый вид клонил в дрему, окутывая в сонливость, и на секунду показалось, что ноющее ощущение под кожей схлынуло прочь, но он ошибся — это была передышка, а мигом спустя раздумья о Люси подкинули в это гневное пламя сухих толстых поленьев, и оно разгорелось с новой силой; жар смешался с кровью. Джон подумал — будет лучше, если сеансы начнут чередоваться каждую неделю, необходимость в них обострилась, и он едва ли мог мыслить здраво — собственная паранойя кричала: Люси где-то здесь.***
В гильдии был какой-то завал. Чем это было вызвано, никто толком не мог сказать, но когда Джон, истерзанный собственными демонами, предложил свою помощь с документацией, его едва ли не разорвали по частям — стольким нужны были руки. Конечно, выявить ошибку в отчете или подсчетах он не мог — скудное образование, неусидчивость, нетерпимость и преследующее от последних событий раздражение были тому виной. Но! Помощь распространялась дальше и включала в себе сортировку бумаг, наведение порядка и выстраивание отчетности по порядку. Все же даже под руководством такого требовательного босса, как Фицджеральд, в компании было много упущений. Тот же архив, верно — Джон даже скис, вернувшись в эту пыльную комнату — ни разу не был упорядочен и приведен в нормальный вид. Сама комната наводила уныние, кипа работы придавливала сверху одним своим видом. Джон огляделся. Будучи в одиночестве, он все еще чувствовал этот липкий преследующий страх за своей спиной. Слова Марка никак не выходили из его головы, увиденное после окошко способности, заполненное аккуратным почерком Луизы, подтверждало сказанное друга. Джон бы хотел, чтобы это оказалось неудачной шуткой, но это было не так, и, вместе с тем, он желал, чтобы придуманный образ куклы не ложился поверх лика Люси, и все же… Его передернуло — картинки трупов с мелкими царапинами и выемками от игольных зубов крыс, бледно-серая кожа и ряд едва ли различимых в сумраке комнаты силуэтов людей — они появились перед глазами, и Джон оторопел, поглощенный страхом. А после он долго просидел замершей статуей, прежде чем вернулся к работе. Кофе в стаканчике закончился — Джон слабо мотнул пластиком по воздуху, но желаемого всплеска так и не послышалось. От долгой муторной работы с текстами у него все плыло перед глазами, плечи затекли, мышцы застыли от вечернего, просочившегося внутрь холода. Он помедлил, насиженное место и усталость велели оставаться на месте, но разум, обуреваемый старыми воспоминаниями и искореженный их же наличием, больше не мог терпеть сгустившееся одиночество и тишину, мирную для раздумий. Поднявшись, он вышел в коридор и двинулся к автоматам. На часах было около девяти, за окном стемнело, и единственными просветами были ряды фонарей — Джон выглянул в окно на блестящую после дождя улицу и обнаружил на большой парковке лишь пару машин, двоих охранников, переговаривавшихся у входа в правое крыло, и работницу, извлекающую из футляра сигарету. Большие желтоватые пятна на земле неприятно оттеняли черноту, вспыхнуший огонек зажигалки на мгновение привлек взгляд, но Джон тут же отвернулся — белый свет, отбрасываемый автоматом, перехватил все его внимание, и, зевнув, Стейнбек забил по кнопкам, выставляя настройки. Сладкий кофе, перченые сухари и вафли в шоколаде. Впрочем, не успел он подхватить из отделения скудный перекус, как в коридоре раздалось звонкое и яркое: — Джон! Тот так и замер. Узнанный голос словно заковал его в глыбу льда, обвил цепями и вбил гвозди в стопы, лишая возможности убежать — чистый рефлекс, умение, выработанное за месяц, стоило ему что услышать о ней — проявление чистого страха, появившегося с новой информацией о девушке. Но что он мог с собой поделать? Это было гораздо сильнее Джона и глубже, чем даже он сам мог понять. А тем временем она приблизилась. Щелкнул автомат, и тонкая струя кофе сузилась, пока снова не раздался тихий писк, как бы говоря — готово. Но что Джон должен был сказать ей? Рядом с Люси страх завозился птицей в клетке и забил большими крыльями о прутья, чуть ли не ломая хлипкий метал, куда его спрятали. Глубины подсознания затрещали, мысли превратились в волны, разум — в океан, и волны схлестнулись друг с другом, образуя самый настоящий круговорот. Единственное, на что хватило Джона — это на надломленную улыбку на искривленном лице. — Прости, Люси, мне пора! Он подхватил сухари и вафли, поймал пальцами стаканчик кофе и чуть ли не бегом направился в кабинет. Новая злая мысль, что пусть Люси понимает это как ей вздумается, посетила его, и он поморщился, напуганный собственной жесткостью. Та плавно смешалась со страхом и схлынула, оставляя после себя лишь горькое опустошение. Он не хотел ранить Люси и видеть ее тем, кем она не являлась, но и пересилить себя тоже не получалось. В конце концов он уснул, обессиленный и сломленный вечерней встречей, и все еще помня собственную злобу, теплящуюся внутри.***
Люси и впрямь поняла это так, как ей вздумалось. Снова лил дождь. Вода сливалась в огромные лужи у бордюров, скользила вдоль улиц и шустрым потоком скатывалась с пологих крыш комплекса. Джон, весь продрогший до костей, быстро юркнул в холл и стянул с озябших плеч дождевик, поправил лямку рюкзака на плече, после чего медленно направился к временному месту работы. Коридоры пересекали друг друга и заворачивались в узлы, лестницы скользили меж этажей змеями. В здании царила возня, и Джон поморщился — так это было непривычно после тихого времени, проведенного в архиве. Пара больших лифтов работала не прекращая. Стараясь отвлечься, Джон проследил за зелеными стрелками, указывающими то вверх, то вниз, дожидаясь своего кофе. Пластмассовый стаканчик обжигал пальцы, дуга горлышка чуть согнулась, стоило Стейнбеку обхватить ее пальцами, и он внимательно смотрел за темной жидкостью — ни капли не выплеснулось наружу. Выдохнув, он пошагал дальше — утреннее бездействие, когда энергии еще полным-полно, раздражало, но позже он пожалел о выбранном пути — ноги завели его к общежитию, из которого он съехал пару месяцев назад. Ряд дверей уходил далеко вперед и переходил на другие коридоры — Джон знал, как легко здесь можно потеряться, но, сделав пару шагов, застыл, а улыбка, вызванная неловкими и приятными воспоминаниями, сошла. Его лицо посерело от неясной тревоги и страха. Люси же продолжила сверлить его цепким взглядом, секундное удивление сменила злость. Окрепшая за последнее время, с розовыми щеками и ушедшими под кожу выпирающими костями, она так преобразилась, что Джон на секунду обомлел — хоть чуть-чуть стала походить на свой возраст. — Джон, — ее голос сквозил напряжением, а из глаз брызнули слезы. Он тут же вспомнил вечернюю встречу, но так и не нашел, что ответить. Впрочем, заминка прошла, и Люси продолжила еще более напряженно и зло: — За что ты-то меня ненавидишь? Полное отсутствие обучения своей способностью, боязнь даже попробовать, помня, что тут и там рыскают озлобленные воспитатели, и непринятие самой себя — удивительный дар был непонятен и страшен, Люси оказалась изгоем, и, встретив таких же людей, она была рада… …пока и они не ополчились против нее. И тут же все преобразилось — безудержная обида и ярость девочки захлестнули ее целиком, и неумолимые чувства сделали свое — вмиг коридор исчез, они сами — пропали, и Джон оказался в неизвестной ему комнате. Позади Люси мелькнула тень, и он встретился лицом к лицу с большой куклой. Где-то там, меж ряда дверей, стаканчик упал на пол, и кофе медленно разлился по гладкой поверхности настила, глухой стук ознаменовал последующее приземление рюкзака. И в месте, где Джон очутился, его сердце зашлось галопом.— 6 —
Он не мог мыслить здраво. То, что случилось с ним, не было плохим воспоминанием — оно было худшим; и тени, которую откидывали на сердце страшные дни, не было — страх ужасающей силы попросту выжег на хрупком органе свое клеймо и приказал себя помнить, чувствовать. И сколько бы Джон ни боролся с ним и как бы ни пытался дотронуться до него пальцами и вырвать с корнем, у него не получалось. Это было выше него. Это было сильнее. Он был подобен выросшему и окрепнувшему зверю, которого запереть его в клетку, необъятного и невероятно сильного, не получалось. Джон застыл, подобно статуе, а страх внутри зашевелился и выпрямился во весь свой рост, расправил крылья, поскреб острыми когтями и потянулся, просыпаясь. И в тот же миг все ожило и вокруг — словно сквозь себя Стейнбек услышал пронзительный крик Люси, и большая кукла завертелась, замельтешила и с невероятной скоростью рванула по углам, что только и ленты ее платья, и длинные косы можно было уловить взглядом. Джон обернулся, кипящая кровь сделала его движения резкими, неуклюжими, и он едва ли не завалился на спину, цепляясь взглядом за ускользающие ленты. Шорох ткани. Крики Люси. Невозможность увидеть. И завладевающий разумом страх. Секундное замешательство — и кукла сбила Джона с ног, и в тот же момент он ощутил холод плит, подобный холоду железного короба, старое воспоминание о трупном запахе, выемки от зубов. Живое чувство, воспоминание, не отпускавшее его, вырвалось наружу. Джон вскочил на ноги и нервно огляделся. Глаза заволокла пелена, стук бешеного галопа сердца отдавался внутри барабанной дробью, он задыхался, но кукла никуда не делась. Джон опасливо повернулся боком, царящий шум вдруг схлынул, и образовалась гнетущая тишина, в которой его дыхание, его стучащее сердце и бурлящая кровь казались невероятно громкими. Кукла пропала. Эспер шумно сглотнул и выдохнул — по другую сторону комнаты на него смотрела Люси. Люси. Просто Люси. Заплаканная, с красными щеками и глазами, полными слез и ужаса. С кровоточащими коленями, выглядывающими из-под кромки новенького платья, что разбила, падая на пол. И руками, зажимающими уши, глупо пытаясь защититься от собственного крика. Он обомлел. И время словно остановилось следом. Перед ним была не кукла. Не труп, предназначенный для аморальной идеи. Перед ним была маленькая, напуганная девочка, и его сердце замерло, защемило внутри от жалости и затапливающего стыда. Пелена с глаз схлынула, и он стал видеть четко, ясно — Люси была не опасна. Его фобия попросту вырвалась на ее способность и приняла в свои объятия Люси, так неудачно оказавшуюся связанной с Энн. Но всего лишь девушку.***
Кукла показалась слева, и Джон едва ли успел заметить ее — взгляд, прикованный к Люси, переместился на Энн слишком поздно, и в тот же миг она сшибла его с ног, и он пролетел добрый десяток метров, больно ударившись спиной о холодную поверхность пола. Джон засипел от боли и рефлекторно дернул руку к штанам, выискивая нож и семена, но тех не было. Остались в рюкзаке. Но только-только мысль скользнула в голове, как кукла вновь нагнала его, и Джон резко перекатился, уходя от лобовой атаки. Ее мельтешащие движения, неровные и зигзагообразные полностью выдавали неумение Люси управлять ей, но вместе с тем Джон отлично понимал, что ее неумение не позволит ему избегать каждой атаки без использования собственного дара. Он шумно вздохнул и резво поднялся, подошва заскрипела по полу, и кукла тут же обратила на него внимание. Взгляд Люси скользнул по фигуре Джона… и он побежал к ней, Энн — ровно позади. Ее хаотичные прыжки и скольжение были слишком быстрыми — Джон рванул что есть силы, но то и дело перед ним и по бокам мелькали ленты и тяжелые косы, отрешенный взгляд круглых кукольных глаз бродил по рукам, ногам, груди и животу, огибал плечи и выискивающе заглядывал в лицо. Она была везде. Повсюду. И ее холодные руки, казалось, были ощутимы на шее. — Люси!.. Она вздрогнула и опустила руки, пробравшийся будто сквозь толщу воды голос на секунду ее отрезвил, но стоило Джону встретиться с ней взглядом, он не нашел ничего, кроме безмолвного отчаяния, приходящего после опустошения. Отрешенность, старые детские травмы и собственное отрицание — Джон знал, что так же, как Энн пробудила его страхи, он сам пробудил все потаенные и глубоко спрятанные чувства юной девушки. — Люси!.. Принятие Люси раздельно от ее способности не уничтожало Энн, и Джон ощущал ее опасно приближающееся лицо, но не слышал вдохов, как и не ощущал теплого дыхания. — Люси!.. Удар сшиб с ног, и он рефлекторно поднялся на локтях. Кровоточащая скула и подвернутая нога ныли, пара гематом отозвались ноющей болью от движений, но страх мягко скрыл все чувства, заглушив их целиком. Ему потребовался долгий вздох, прежде чем он по инерции оттолкнулся от пола и в пару прыжков преодолел разделявшее их расстояние. Тут же раздался напуганный крик Люси, Джон взял ее лицо в руки и едва ли не закричал сам, страх все еще горел в нем, и, проигнорированный, он разгорался с новой силой и обещал ударить по нервам в разы сильнее; тут же явилась Энн и зашуршали складки ее платья. Их крики слились воедино. — Пусти! — Я не ненавижу тебя! И они вновь пропали, оказавшись в пустом коридоре меж ряда дверей. Пропала и Энн. Люси замолчала и, казалось, перестала дышать. Недоверчиво сощурив глаза, она тут же крепко зажмурилась, стараясь сдержать слезы. Джон опустил руки и выдохнул, рассеянно провел по ее растрепанным волосам. Он плохо понимал, что произошло, но, когда Люси уткнулась носом ему в грудь, он совсем ничего не почувствовал. Он не был напуган. Энн была Энн — Джон выдохнул, видения прошлого опустили его на мгновение или нет — непонятно, но это понимание привело его в чувство. Он прикусил губу и зажмурился сам — глупо, глупо было бояться маленькой девочки — но оказался слабее ее. Девушки — напомнил себе. И стер рукавом слезы.