***
Фахрие взяла пузырек с вирусом оспы и зачем-то заглянула Шахину в глаза. — Ша-хин-н, — певуче произнесла его имя, — а знаете, зачем я это делаю? — Чтобы спасти Мехмеда, — уверенно сказал Шахин. Фахрие жеманно покачала головой и приложила палец к его губам — легонько так. Шахин вздрогнул. — Я Мехмеда люблю… — Несомненно, — пробормотал Шахин. Из-за пальца Фахрие это прозвучало как «весомвенно». — Но я… — она вздохнула так по-особому, грудью, и Шахину стало не по себе. Пузырек Фахрие уже засунула в складки своего плаща, и теперь положила вторую руку Шахину на плечо. Убрала палец с его губ, погладила его по щеке: — Но я хочу… — Чего? — прикинулся Шахин дурачком, хотя уже отлично понимал, чего эта девица хочет. Фахрие полезла пальцами в его волосы, начала перебирать мягкие пряди. На этом моменте Шахину, как мужчине, полагалось бы заключить ее в объятия, но Шахин медлил. Фахрие тоже медлила: — Понимаете, я люблю Мехмеда, но… — Но? — Шахин терял терпение. — Но хочу вас! Так он и думал. — Понимаете, — мямлила Фахрие, — Мехмед красив, учтив, заботлив, но он меня до сих пор даже не поцеловал. — Вы султанша, за поцелуи с вами головы рубят. — Но вас бы это не остановило, не так ли? Шахин был вынужден признать, что не остановило бы. Фахрие только этого и ждала. Оглядевшись и убедившись, что Сафие и Бюльбюль гуляют по другим комнатам, она за шею притянула Шахина к себе и страстно, но как-то безвкусно и бледно поцеловала его. У Шахина не оставалось выхода — он обнял султаншу за талию, ответил на ее проклятый поцелуй, отвлекаясь мыслями о скорой кончине Ахмеда. Еще он думал, что предыдущие мужья совсем не научили Фахрие целоваться — она вяло шевелила языком, зачем-то покусывала его губы и постоянно дышала ему в рот, как припадочная. Шахин делал вид, что все это ему бесконечно нравится. Кусал ее губы в ответ, прижимал ее к себе, шептал что-то вроде: «как же долго я этого ждал»… — Я тоже! — шепнула Фахрие, когда наконец оторвалась. — Хотелось чего-то такого… такого яркого, сильного, звериного… И хочется еще… Она порылась в складках плаща и достала пузырек, помахала им перед носом Шахина: — Я еще не согласна. Соглашусь, сделаю все для вас, если вы удовлетворите мое желание. О Аллах, не дай своему рабу сойти с ума! На все идет человек ради собственных слепых желаний. Вечером Шахин выбрал из шести своих кафтанов наименее заметный, спрятал волосы под чалму, накинул плащ — и отправился на встречу с возлюбленной своего брата. Он рассуждал просто: если Фахрие не получит желаемое, то и оспой своего дорогого племянника не заразит; а если Ахмед в ближайший месяц не отдаст концы, то Мехмеда отправят в Крым, где его с удовольствием прирежет дядюшка Газы. Фахрие хочет звериной страсти? Будет ей страсть, да еще какая — ради власти и брата Шахин Гирей готов на все. Он вошел в комнату какой-то таверны на окраине, где Фахрие назначила встречу. О том, как султанша умудрилась выбраться из дворца в такой час, Шахин предпочитал не думать. У двери стояла, держа в руках кумган, полноватая немолодая калфа. Она дико посмотрела на Шахина, не менее дико посмотрела на Фахрие, будто говоря: «Вы с ума сошли?» И удалилась, покачиваясь, как парусник на волнах. Шахин не стремился понять женщин. Фахрие открыла рот, томно вздохнула и начала длинную, скучную речь о том, почему ей так хочется провести с Шахином ночь. Объясняла, что женская душа по природе своей жаждет свободы, но иногда и цепи становятся приятны. Она не молодеет, красота ее вянет, как роза в Эдемском саду, не орошаемая дождем (тут Шахин снял плащ и уселся на край кровати, кивая с глубокомысленным видом). И хочется ей чего-то звериного, невероятного, чтобы живой себя почувствовать, чтобы дальнейшая жизнь смысл имела. А Мехмеда она любит, но ведь одно другому не мешает. Шахин для нее привлекателен иначе, не как жених, не как муж, но как мужчина. — Понимаешь? — с надеждой спросила она. Себя оправдать хочет, не иначе. Интересно, с каких пор у нее такие мысли? — Порочная страсть изматывала меня с тех самых пор, как я увидела вас впервые… Фахрие взяла Шахина за руку и начала мягко целовать его ладонь. Неприятно так, облизывая. Шахин мужественно терпел. Смерть Ахмеда, смерть Мустафы, брата из темницы выпустят, власть, трон, родина, месть… Все это — на одной чаше весов. А на другой — простой вопрос: «Как ты после этого посмотришь брату в глаза?» — Может, начнем уже? — предложил он, надеясь закончить все быстро. Однако вид Фахрие, сосредоточенно целующей его руку, не предвещал ничего хорошего. Вот таких томных, изнеженных, неповоротливых девиц Шахин не любил. Попалась ему однажды такая… уснула только под утро. Другой рукой Фахрие сняла с него чалму. — Мне нравятся ваши волосы… И глаза… — Фахрие-султан, — проникновенно начал Шахин, расстегивая кафтан, — давайте уже займемся делом, а? — Каким делом? — кокетливо переспросила Фахрие, вдруг отпуская его и отодвигаясь. — Что вы имеете в виду? Шахин застыл на третьей пуговице и мысленно проклял султана Ахмеда, который не мог испустить дух самостоятельно, где-нибудь в хамаме. Поскользнулся на мокрой плитке и ударился головой. Мало ли в жизни бед? — Я от вас совсем не этого хотела, — разочарованно протянула Фахрие. Шахин опустил руки: — А чего? Хотели выпить шербета и поговорить? Может, еще и невесток ваших сюда пригласим? Посидим, посплетничаем… Он начинал терять терпение, и Фахрие это, видимо, нравилось. — Понимаете, я сопротивляюсь, а вы, как истинный зверь, берете желаемое силой. Ну… Она замялась и опустила голову: — Некстати девице об этом говорить… Да какая ты девица, подумал Шахин. Но теперь игра Фахрие была ему понятна. С одной стороны, она сама этого хочет, но притворяется, что не хочет, потому что ей приятно видеть в нем зверя, охваченного страстью. Она — возлюбленная его брата, что придает драме остроты. Ох, женщины! Шахин, чтобы немного успокоиться, мысленно прокричал в адрес Фахрие все ругательства, которым научился у моряков, стражников и барышников на базаре. Затем вскинул голову, рывком расстегнул оставшиеся пуговицы — и двинулся к султанше. Фахрие вскрикнула — не то от страха, не то от радости — и вжалась в спинку кровати. Смотрела она почему-то не на Шахина, а куда-то вверх, в сторону двери. — Ну что еще? — устало спросил Шахин. Фахрие, бледная и растерянная, начала беспорядочно разевать рот. Шахина это насторожило, но обернуться он не успел — его схватили за шиворот и сбросили с кровати, как котенка. Шахин поднял голову и увидел нечто крайне неприятное — Дервиша. — Блудница! — ревел Дервиш с такой скорбью, словно Фахрие уже была его законной женой и матерью пятерых детей. — Да как ты посмела? Грешница! Будто одного из Гиреев мало было… Шахин вскочил и хотел было улизнуть, пока Дервиш распекает незадачливую султаншу, но вдруг появились стражи. Они окружили Шахина; он усмехнулся и выхватил кинжал — и не в таких переделках бывали. Дервиш кричал на невесту, Шахин самоотверженно крушил стражей; но ханзаде заметил странную закономерность — чем больше стражников он убивал, тем больше их становилось. Они входили, влезали в окно, выползали из-под кровати, один даже появился из кувшина с шербетом, словно джинн. Шахин свободной рукой протер глаза — нет, не видение… Стражники множились, как муравьи, наступали и наступали, уже вся комната была в стражниках, и кинжал стал бесполезным — Шахин перерезал горло одному, а вместо него вылезало пятеро. В конце концов, он решил сдаться, думая, что стражи свяжут его и поведут во дворец, откуда уже можно сбежать. Покосившись на кровать, Шахин увидел страшную картину — Дервиш душил Фахрие, причем она даже не сопротивлялась, болталась, как набитая соломой игрушка. Дервиш душил методично, с наслаждением, с хрустом ломая ее шейные позвонки, покряхтывая и похрюкивая от удовольствия. Шахин нахмурился — да что здесь вообще происходит? Фахрие, похоже, уже давно была мертва, а Дервиш только сейчас перестал терзать ее тело. Отошел, посмотрел на свои руки, на Шахина, скрученного стражниками. — Вот что, — мерзко выдохнул, потирая ладони. — Убейте-ка его прямо здесь. И церемониться не надо, просто вонзите кинжал в печень и выбросите куда-нибудь на задворки. А то выдумали — шнуры, тетивы… Поганые татарские псы! Дервиш метко плюнул в кувшин с шербетом. Сам-то кто, подумал Шахин. Боснийский оборванец. — Не имеешь права, Дервиш! — заявил Шахин. — Тебе скорее самому нож в печень… Договорить он не успел — богатырский кулак Дервиша обрушился на его челюсть. Шахин почувствовал, как по разорванной губе течет кровь, но боли не было. — Я тут на твоих глазах султаншу придушил, — Дервиш всегда говорил с придыханием, и сейчас это как никогда раздражало. — Думаешь, тебя прибить смелости не хватит? Да я сам на трон сяду! Вот этого Шахин от преданной собачки султана никак не ожидал. Он рванулся, но стражи, тоже необыкновенно сильные, держали крепко. Один из них протянул Дервишу кинжал. — Сразу в печень всадить, или помучить сначала? — злобно хихикал Дервиш, расхаживая вокруг, как павлин в брачный сезон. О Аллах, за что ты даровал рабу своему такую позорную смерть? Благо Шахин штаны не успел снять, а то… — Сразу, — решил Дервиш. Подошел к Шахину, повертел кинжалом у него перед носом и, когда Шахин уже прочитал известные ему аяты и приготовился к смерти, проблеял: — Хле-е-е-ба, кому хле-е-е-ба? Хле-е-е… — Что?! — Хлеба! — рявкнул Дервиш, по-отцовски поцеловал ханзаде в лоб — и брызнул цветными искрами.***
У Шахина ужасно болит голова — он только что ударился о каменный пол, когда свалился с лавки. Нет ни Фахрие, ни Дервиша, ни стражи — только сырые стены, прутья решетки, удивленный Мехмед в соседней камере и Рейхан рядом. Темница Едикюле. — Неужели… Шахин оглядывает себя, удостоверяется, что жив. Понимает, что Фахрие и прочие ему просто приснились. О Аллах, ты велик! Так это был всего лишь сон? — Ханзаде? — Рейхан робко тычет в него палкой. — Я тут вам хлеба принес… — Что случилось, Шахин? — интересуется Мехмед. — Ты так кричал во сне… Шахин щурится, осторожно трет виски, столь же осторожно спрашивает: — Правда? И что я кричал? — Что-то вроде: «Не имеешь права, Дервиш!» Шахин вздыхает с облегчением и кое-как поднимается. Рейхан услужливо протягивает ему лепешку: — Дурной сон? — Дурной, — соглашается Шахин, откладывая лепешку на лавку и неожиданно обнимая Рейхана. Ага кашляет от неожиданности, затем свободной от палки рукой хлопает Шахина по спине: — Прошло, все прошло… О Аллах, великий и всемогущий, не рожденный и не породивший, как хорошо, что это был всего лишь сон, ужасный до невозможности, но несбыточный! Шахин садится на лавку, жует свежую лепешку и неожиданно для себя думает, что даже здесь, в сырых стенах, по соседству с крысами, можно жить. Ведь брат и Рейхан рядом, а Фахрие не мучается от страсти к брату своего возлюбленного, а Дервиш не душит ее в таверне и не всаживает Шахину нож в печень. Могло быть и хуже. Рейхан топчется на месте, затем, улучив момент, склоняется к Шахину и шепчет: — Не подавайте виду, ханзаде, ваш брат не должен об этом знать! Мехмед в это время дремлет на своей лавке. Шахин пожимает плечами и согласно кивает — после этого сна его уже ничем не удивишь. Рейхан достает из корзинки свиток и сует его Шахину: — Это письмо, вам, быстро возьмите! — От кого? — непонимающе спрашивает Шахин. Голова все еще болит; Мехмед старается устроиться поудобнее на твердом камне. Рейхан склоняется еще ниже и шепчет совсем тихо: — От Фахрие-султан. Шахин роняет лепешку.