Сергей
Прохладный ветер пробирался к телу, обнимая со всех сторон и пытаясь, как настойчивый любовник, избавиться от ненужной одежды. Джио стоял на палубе корабля, от нетерпения сминая в руках старый потёртый канат. Выражение лица его говорило о малом, лишь скулы чётче играли, да глаза горели непреодолимой решимостью, неотрывно следя за единственной важной в его жизни точкой, сокрытой для других, но полностью обнажённой для Джио. Через непродолжительное, но вечное время на горизонте под двумя сияющими светилами начал вырисовываться силуэт какого-то объекта, и в сердце заползала зудящая тревога. Она проедала все слои организма насквозь, пробираясь наружу лишь волнами мурашек, которые игриво на бис вызывал океанический ветер. Сейчас было не до него. Впервые Джио ощущал, что тревога боролась за первенство в его сердце с преждевременным ликованием. Наконец-то он сможет увидеть человека, к которому его существование злосудебно стремится из глубины веков. Наконец-то их путеводные звёзды схлестнутся, и вместо тысячи сияющих холодных вихрей останется одно объятие. Одни руки, но тёплые или мозолистые ладони у них? Или это изящные тонкие пальцы, которые будут перебирать смольную шевелюру? Или достаточно будет одного лишь пронизывающего взгляда? Это же будет что-то особенное? Джио не смог бы принять крик штурмана за правду, и поэтому более отрезвляющим для него стала шрапнель, чудом не выбившая из него мозги, но выбившая из бочки позади него солидный кусок древесины. — Капитан, их пятьдесят против наших тридцати!.. Они лучше вооружены, и у них, у каждого ружья. Весёлый и задорный посвист пуль врезался в ухо Джио, как довершающий удар. «Ровно в полдень ты погрузишься на дно, И опять придётся всё начать сначала, Не достичь своей звезды — твоей судьбы забава, Не терять ориентир — твоё лишь сердце здесь заключено» Сердце заключено в том, кто избран его путеводной звездой. Кто освободит его от оков, и, возможно, сам перестанет быть узником проклятия. Мнимое светило замерцало ещё ярче, словно напоминало о том, что до истечения очередного срока осталось мало времени. Взгляд мужчины словно старался убедиться в реальности происходящего. Какова ирония! Его цель мчалась к нему на всех парусах, но она же и сулила практически верную смерть. Пятьдесят против тридцати. Звезда против мечты. — К бою готовься! — постепенно нарастающий гул выстрелов был нещадно перекрыт хриплым взвоем морского волка. — Это отродье хитростью проймёшь одной! Абордажные кошки, хвосты в стойку! Огонь вести точно, но щадя патроны, в ближнем бою сгодится основной запас! Проворный не по годам, но по уму, капитан выхватил подзорную трубу из-за пояса и уставился на торговый корабль, полным ходом сокращающий дистанцию. «Как найти одного верного из пятидесяти врагов? Это ли не рулетка на выживание?» — лихорадочно соображал Джио, изредка поглядывая на Путеводную Звезду. Со корабля противника уже доносились крики, лязганье оружия и шальные пули, кромсающие паруса и древесину на мачтах и палубах. «Кто он?»Дмитрий
В его комнате часто останавливается время. Чарующая тишина переплетает пылинки в невесомом танце, галантно подавая руку мольберту, и кружится с ним в творческом вальсе, рождая следующий непризнанный шедевр. Дмитрий пристально разглядывает полотно, когда наносит очередную серию мазков, не точную, подчёркивающую именно нужные штрихи, но и не небрежную, потому что он не импрессионист. Дмитрий достаточно педантичен, чтобы каждое своё произведение завершать до конца, когда у него есть на это время. Каждый день, где бы он ни начинался, в каком бы облике не приходилось существовать, какая эпоха не находилась бы за окном. Строжайшие полтора часа на небольшую картину он выделяет всегда, создавая очень странную привычку. Сидя в данный момент перед мольбертом, мужчина оставляет мысли о своём теле на второй план, и полностью врастает в картину. Движения кисточкой только освобождают его. С каждым мазком наступает всё большее ощущение жизни, прорыв из холста в реальность. Можно было бы сказать, что время для Дмитрия останавливается, если бы он не переставал его воспринимать в принципе, как что-то существенное, или даже существующее. Работа подходит к концу, единение почти наступило. Дмитрий рассматривает картину несколько минут, взгляд его при этом не меняет своего выражения. Глаза сосредоточенно выискивают недочёты, и на это краткое время мужчина меняет позу. Он немного отклоняется корпусом назад, слегка поднимая голову вверх, и немного расслабляется, потому что это финал. А потом реальность возвращается, вместе со звуками, кутерьмой мелочей, очередным скитанием, очередной звёздной бурей. — Это всё наносное, — говорит себе Дмитрий, но слышит его вся комната. На этот раз обстановка достаточно привычная для восприятия. Очередные сутки проходят в пределах начала XXI века, словно Фортуна, прочувствовав всю гениальность замысла мужчины, решила позволить ему немного расслабиться, чтобы затмить бдительность уже сильно усталого странника. Кисти вместе с палитрой аккуратно ложатся на ещё тёплый табурет. Мольберт сдвинут ближе к окну — свет около полудня наполняет комнату целой гаммой золотистых оттенков, поэтому картину увидят сразу. — Давай друг друга искать, искать и расставаться, — тихо и без определённого мотива напевает себе под нос Дмитрий, закрывая комнату. — Давай целоваться, давай обниматься, искренне друг с другом сношаться… — голос отдаляется, следуя за своим обладателем и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит их. В опустевшей комнате весьма скоро восстанавливается тишина. Грациозно вальсируя с пылинками, она переливается в лучах поднимающегося солнца. И только у картины — карие глаза, которые словно живые, и неподвижно наблюдают за этим танцем.Антон
Музыка, ритмы, рэп. Слоги, рифмы, слова, и снова хард-бас. Этот парень почти мужчина, но всё ещё отчаянная молодёжь. Он любит отрывательский кайф, всегда актуальные сцены ссор из-за пустяков. Его жизнь пахнет наркотически пьянящим адреналином, гармонией сердечного пульса и сносящего башню сабвуферного ритма. Душа вибрирует, всё вибрирует. Ночь в его жилах, экстаз в его крови. Антон пляшет, экспрессивно очерчивая своё пространство и проникая в окружающий мир руками и ногами. Танцпол вокруг него словно в несколько раз пресыщен энергией, сквозь неё не пробиться. — Давай быстрее! — голос парня перекрывает на краткое мгновение колыхающуюся и дергающуюся массу вскриков, тел и рек пота. Неизвестно, кому был адресован этот призыв. Больше похоже на самозаклинание, призванное сконцентрироваться на том, чтобы оказаться лучше. Быстрее, выше, сильнее. Для победы Антону не хватит собранности, для собранности не хватает жизненного опыта. А ещё, возможно, парень хочет забыть о том, что каждый день его ждёт совершенная нестабильность. Каждый день нужно начинать, как всю жизнь заново, в панике бросаться наперерез незнакомым судьбам, в бешенстве отмерять километры обратно пропорционально часам и минутам. Случайные связи, случайные вести, случайный провал. Всё начиналось просто прекрасно, и довольно давно. Пышная Примадонна пела про любовь, похожую на сон, и под эту песню он впервые целовался. Днём они сбегали ото всех, чтобы подарить друг другу себя, вечером обещали не расставаться никогда, а на следующее утро реальность заявила о своих правах, забрав за такую суточную сказку жизнь Арсения. Чем сильнее Антон конвульсировал под всеобъемлющую разум ударную музыку, тем страстнее он желал стереть почти забытые воспоминания, но память бесстрастно проецировала в сознание холодящие кровь моменты — медленно останавливающаяся вереница вагонов в метрополитене, белая стена в пункте приёма скорой помощи, надгробие с какими-то цифрами. — Сука, вкусно-то как! — прорычал Антон, большими глотками осушив литровый бокал пива и резко опустив опустошённую тару на барную стойку. Лицо одурманенного человека не выражает практически ничего. Это не похоже на удовлетворение, потому что пьют не от сладкой жизни; также это явно не спокойствие, потому что глаза не косеют от душевного равновесия. Тело обмякает не сразу, оно ещё стремится совершить какие-то движения, исток которых известен одному лишь обладателю. И это даже не сон, потому что пьяный Антон видит окружающую обстановку, но она словно пропущена через какой-то странный шифратор, который постепенно расщепляет осколки алкогольной памяти на редкие и бессвязные обрывки… Антон полулежит, нескладно раскинувшись на ближайшей к бару скамейке, и негромко посапывает. Скоро через мутные переваренные ошмётки событий прошедшего дня в его сознание пробьётся звёздный вихрь, уносящий в неопределённые дали и времена. Притихшая улочка пропитывается запахом освежённого мелким дождём асфальта. Иссиня-чёрный небесный градиент начинает светлеть, а в это время постепенно гаснут все фонари, кроме одного.Арсений
— Арс, ты вот прям граф! — то ли едко, то ли дружелюбно, восклицает Сергей в ответ на хитроумную остроту Арсения. Мужчины сидят в автомобиле и пьют довольно дешёвый и приторный энергетик, погружая свой слух в недра шедевров отечественной эстрады. — Прости, не могу удержаться, песок прошлых веков в моей крови, — эпатажно произнёс Арс, возводя очи горе, и приложил ладонь ко лбу тыльной стороной. Слишком жеманно, в нашем веке такое идентифицируют, как признаки гомосексуализма, которым сопутствует в представлении людей излишняя манерность. Арсений понимал это, и умело манипулировал этим фактом. Сергей практически на автомате отвёл глаза, привыкший игнорировать выкрутасы своего друга. Эта театральность въелась в человека настолько, что, казалось, он родился с актёрской хромосомой, и не представлял себя вне сцены со спектаклем. Сергей же был в некотором роде противоположностью, учась навыкам игры и импровизации самостоятельно. Но они оба чувствовали друг в друге потенциал таланта, как теоретик и практик. — Сегодня никаких трансляций. — Внезапно вылетел в реальность Арсений, из-за чего его друг вздрогнул, причём, наверное, тоже машинально. Машина нежно выплыла в канавку растопленной уличной жижи. Снаружи была слякотная почти-весна, и препирательства погодных явлений напоминали ленивую стычку между двумя апатичными людьми. Один меланхолично присыпал город мелким сахарным снегом, другой же, ютясь у земли, протяжно дышал, согревая землю. Наблюдая этот день со стороны, можно было бы только поёжиться и устремиться домой, где стабильное тепло не оставляло сомнений в своей надёжности. Арсений поглядывает в окно на красующиеся здания города. Снежный порох, попадающий на стёкла, моментально превращался во что-то мокрое и неопределённое, искажая заоконный пейзаж до астигматической неузнаваемости. Как же хочется мягко уплыть в сон! Практически невесомая гладь окна автомобиля обволакивает мысли усталой прохладой, и всё внимание медленно и тягуче расфокусируется, потому что Петербург — это красивый город… …автомобиль покачивает, словно самую дорогую карету… …везде одни звёздные и цветные вихри…