Первокурсница

      Торопясь одеться, пока не передумала, расчесав и оставив свободно падать за плечи волосы, я накинула любимый белый пуховик и, захватив сумочку с телефоном, вышла на улицу. Сказочно красивые сумерки подмигивали искрящимися в свете фонарей сыпавшими с неба снежинками, и два квартала почти забытого короткого пути до колледжа пролетели незаметно. Придерживая рукой подол, чтобы не намок от снега, я отрешённо размышляла, что для встреч выпускников отведен самый прекрасный месяц в году — февраль, и даже не заметила, как ноги несли уже по до боли родному двору, засаженному ивами и усыпанными рубиновыми ягодами рябинами. Как здорово здесь когда-то было «курить», сбежав с самых нудных пар, и болтать обо всём на свете с теми, с кем свела судьба на четыре казавшихся тогда невероятно длинными, но пролетевшими как миг года. Всё как и тогда: вот и Володька курит с Юлькой Зайцевой и Олькой, у которой из косметики как обычно бурный мейкап бровей. Поздоровавшись, я почти не смутилась, и вместе, смеясь, мы поспешили искать Алексея Николаевича и ждать тех наших, кто ещё решится явиться на его зов, в актовом зале, где должна пройти главная торжественная часть мероприятия, ради которого мы все сегодня собрались.       Наших было немного — всего девять человек, но отрастивший элегантную бородку (точно, лавры Бунши покоя не дают) бывший классрук был более чем доволен и, улыбаясь словно гордый орёл и глава многодетного семейства в одном флаконе, кивая здоровавшимся педагогам и завучам, повёл нас к «забронированным» местам в третьем ряду. Судя по их количеству, слишком большого наплыва бывших учеников он и не ожидал, да и кроме нас классного руководства больше не брал — хватило одного раза. Громко переговариваясь, потому что тихо в стоявшем гуле переполненного зала было просто невозможно, мы удобно устроились и стали обмениваться житейскими новостями: кто женился, и у кого кто родился, пока на сцену не вышла попросившая тишины директриса. Надо же — такая же маленькая, кругленькая и темноволосая, как и прежде, и трепет перед ней тот же, что и раньше. Вот что значит студенческий авторитет. Но сегодня нам не грозили неудами и отчислением за нерадивость и хулиганские выходки. Нет, всё было по-другому — получившим крылья и взлетевшим нам были рады в этот вечер единения и возвращения в общее гнездо.       Чувство дежавю не покидало меня с той минуты, как я увидела родные рябины и вошла в вестибюль, и оно лишь усилилось, когда со своими неизменными шутками-прибаутками появился Сергей Анатольевич, наверное и по сей день так же нежно любящий герани. После него начали выступать, показывая лучшие самодеятельные номера, учившиеся сейчас студенты. Определённо, нынешнюю молодежь вдохновляли народно-сказочные мотивы, потому что нам весьма задорно исполнили «Хороши весной в саду цветочки» и «Выйду на улицу, гляну на село», по окончании которых на сцене со своим номером появился дракон в картонных доспехах, полыхнувший благодаря какому-то спрею и зажигалке таким изысканным пламенем, что стало даже любопытно, имелся ли у него под хвостом огнетушитель. Ну так, исключительно на всякий случай. Всё-таки мне ещё жить хотелось, пусть и не слишком счастливо, но зато хоть не скучно. Тем более что Вика прислала сообщение что у неё начались схватки, а значит скоро появится на свет мой второй крестник. Честно говоря, мне и регулярно привозимого на выходные трёхлетнего шалопая Андрюши хватало за глаза, двое таких специалистов подрывной деятельности мою квартиру вообще по кирпичику разнесут, но подруга была непреклонна и в роли крёстной видела только меня.  — Не спи, замёрзнешь, — бесцеремонно вырвав из грёз о Викиных отпрысках, пихнул меня в плечо сидевший рядом Володька и тут же, игнорируя мой недовольный взгляд, кивнул в сторону сцены. — Вон и твоя первая любовь, золотая рыбка!  — Десятая!  — Так я и поверил.        Насупившись от его бесцеремонности, я всё же соизволила отвести взгляд от погасшего экрана смартфона и посмотреть на сцену. Вот лучше бы не делала этого, честное слово. Лицо бы так не пылало от прилившей к щекам крови, а душа не вопила бы: «Моя хата с краю, ничего не знаю!», забившись с перепугу и от нахлынувшей дрожи смущения в самые кончики пальцев ног. И чего, спрашивается, так кипишиться и устраивать паническую атаку? Подумаешь, очередной препод решил нас поприветствовать, спев под гитару «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», что здесь такого? Всё же в порядке и совершенно в рамках приличия. Кроме того, что это тот самый учитель, с которым я обменивалась прямо на парах такими неприличными шутками, что даже вспомнить страшно и стыдно. Который одним своим взглядом будил во мне самые сокровенные страсти. Уж лучше сразу на костёр, чем ещё раз испытать всё то, через что мне довелось пройти на первом курсе. Ну, или месяц питаться тем самым порезанным на тридцать частей засушенным пирожком. Но ни костра, ни пирожков не было, а физик был. И как оказалось, глубокие чувства к нему никуда не делись. Они просто дремали до поры до времени за семью печатями в самом потайном уголке сердца. Стараясь сдержать рвущийся из горла тяжкий вздох отчаяния и тоски, я вглядывалась в его высокую фигуру, ставшие ещё более строгими мужественные черты лица, слушала такой родной бархатный голос и понимала, что их нет, просто нет тех девяти с половиной лет, которые прошли с того памятного первого сентября. Что я всё та же наивная застенчивая влюбленная первокурсница, которую магнитом тянет к запретному плоду преподавательской любви. Не могу сказать, что я была счастлива, или, напротив, придушена отчаянием, когда затихли последние аккорды песни Митяева, и наши глаза встретились. Мне просто не хватало воздуха, чтобы вдохнуть, а он, приподняв в знак приветствия тёмные брови, сделал то, что опалило словно раскалённым воздухом не только лёгкие, но и всё внутри меня. Он снова, перебирая струны гитары, запел. Обнажая раны. Заставляя посмотреть на меня сидевших рядом одногруппников. Которые теперь точно знали о том, о чём раньше только подозревали. И остановить ни его, ни их мысли и догадки, понимающие улыбки я не могла. Просто тонула в океане солёной боли от каждого слова старой, давно забытой многими песни.

Лиза, еще вчера мы были вдвоем, Еще вчера не знали о том, Как трудно будет нам с тобой расстаться, Лиза, И новой встречи ждать день за днем… Лиза, когда теперь увидимся вновь? Кто знает, — может, это любовь? А я еще не смог сказать о самом главном Тебе всего лишь несколько слов… О, Лиза!.. Лиза, не исчезай, Лиза, не улетай… Побудь со мной еще совсем немного, Лиза, Как жаль, что расставанья час уже так близок…

      Вдох-выдох, вдох-выдох, иначе не сдержать истерического всхлипа, не спрятать готовых пролиться слёз.

Лиза, где же ответ? Счастье — было и нет… Последние минуты навсегда уходят, Часы остановить хотел бы я сегодня…

      Шаг за шагом вслед за другими, когда окончилась торжественная часть сегодняшнего мероприятия. Кто ещё выступал? Что пел? Я не помню. Когда душа разорвана в клочья, трудно сложить вместе отдельные паззлы воспоминаний. Помню столовую, в которую всей шумной толпой мы отправились за родными студенческими булками с чаем и кириешками. Там не остались. Заполучив добычу, отправились в нашу бывшую аудиторию.

Лиза, я так хотел признаться тебе, Что я навек обязан судьбе За то, что мы с тобою повстречались, Лиза, Однажды на огромной земле.

      Какое огромное, всепоглощающее дежавю — даже обои и занавески не изменились. Всё так же, как и было. Словно только вчера после получения диплома мы ели здесь пирожные, запивая их сладким лимонадом и радуясь тому, какой груз скинули с плеч. Значит, он всё же чувствовал что-то. Что-то настоящее. А я так испугалась стать игрушкой. Новой куклой, которую, наигравшись, сломают и выкинут с глаз долой. Как же много непоправимого я натворила из-за этого страха.

Лиза, сегодня между нами моря, И грусть сильнее день ото дня, И только я, как прежде, буду верить, Лиза, Что ты все так же любишь меня… О, Лиза!.. Лиза, не исчезай, Лиза, не улетай… Побудь со мной еще немного, Лиза, Как жаль, что расставанья час уже так близок…

      Конечно люблю. Никого другого никогда не смогла бы полюбить. Даже если бы постаралась. По-настоящему. Всем сердцем. Люблю. Дура. Маленькая разрушившая всё своими руками дура. Чёртова застенчивая монашка. Как же странно смотрят ребята. Как хорошо, что Алексей Николаевич тактично отвлекает их от моей раскисшей персоны. Он тоже всё знает и понимает. Всё. И нарочно позвонил сегодня, позвал. А всё, что я могу, это держать спину ровно и пить остывающий чай. Жаль, что нет ничего покрепче. Покрепче водки. А Вика рожает и шлёт странные эсэмэски между схватками. Грозится мужа в монастырь отправить, чтобы его там обучили азам воздержания. Счастливая.

Лиза, где же ответ? Счастье — было и нет… Последние минуты навсегда уходят, Часы остановить хотел бы я сегодня… Лиза… Лиза… Побудь со мной еще немного, Лиза, Как жаль, что расставанья час уже так близок…

      Не помню, как выудив из сумочки сигареты, спустилась в вестибюль и вышла на заметённые снегом ступеньки. Щелчок зажигалки и лёгкие наполнил спасительный табачный дым с привкусом вишни. Редко курю, но сейчас это просто необходимость более важная, чем дышать. Небо совсем без звёзд  — мрачное и туманное, густое, чёрное. Конечно, какие же звёзды в снегопад? Холодно? Нет. Только снежинки путаются в волосах.  — Решила насмерть застудиться? — от такого родного голоса по коже побежали мурашки. Сделав ещё одну затяжку, я обернулась, чтобы лучше видеть вышедшего вслед за мной преподавателя. Того самого. Без которого земля не вертится, не растет кокос. — Я вроде не просил тебя о таких жертвах во имя вечной любви.  — Уж лучше сразу под поезд, — новая затяжка и вдох морозного воздуха. Кажется у меня ещё получается говорить. — Но они здесь не ходят.  — Хочешь сыграть классическую жертву? — как пристально он смотрит, словно одним взглядом хочет и обнять, и придушить, и Бог его знает, что ещё со мной сделать. Не уверена, что приятное. Во всяком случае для меня.  — Ну какая из меня Каренина? — выбросив сверкнувший искрой окурок, я обхватила себя руками за плечи, замерев, как кролик, когда преподаватель подошёл ближе. — Вы меня плохо знаете.  — Разве? — улыбка на его губах была то ли насмешливой, то ли почти злой. Или мне так только казалось с перепугу и от наплыва давно похороненных, взломавших могильную плиту растревоженных чувств. — Просветишь меня, чтобы я был готов на будущее?       Будущее? Он думает, что у нас есть будущее? Главное, моей монашке об этом не знать.  — Я дура, Константин Владимирович, — тихо призналась я. Это далось нелегко, но в самом деле, чего он обо мне не знает? — Страшная трусиха и паникёрша.  — Ну и как, помогает по жизни?  — Очень, — а чего он ожидал? Что я расскажу о том, как мне хреново и одиноко по вечерам, когда прихожу с работы и остаюсь одна в четырёх стенах? — Мы черепахи всегда в домике.  — Иди сюда, моя черепашка, сломаю к чертям твой панцирь.  — Не… Договорить я не успела, уж слишком стремительно Константин Владимирович умел обнимать. А губы запечатывал поцелуем ещё быстрее. Как же я соскучилась по его страстному напору, которого когда-то так испугалась. Как хорошо в тёплых сильных руках. Никакой мороз не страшен. Хотя немного всё-таки страшно.  — Константин Владимирович… — позвала я, уткнувшись лбом в его плечо, едва он выпустил из сладкого плена своих губ. — Может быть вам неприятно? Мне ведь уже не шестнадцать лет.  — Напротив, мне очень хорошо. Больше не ощущаю себя педофилом, совращающим Динь, — приподняв моё лицо, обхватив пальцами за подбородок, он, казалось, заглянул своим проницательным взглядом в самую душу. — А тебе не противно, что я не молодею?  — Нисколько.       В первый раз я решилась поцеловать его сама. Привстав на цыпочки, потому что больше не носила каблуки, и зажмурив глаза. Это было невероятно. Как взрыв фейерверка и пламя по венам. И крепко обнимающие руки.       В первый раз я не ночевала у себя дома. Потому что ночевала у своего преподавателя. В его по холостяцки простой и почти неуютной квартире на внушительных размеров кровати. Под могучим весом поджарого мужского тела мне впервые удалось познать, что такое настоящая страсть. Та страсть, которую нечаянно или нет, но распалила в нём много лет назад. Где-то среди бесконечных поцелуев и восхитительно дерзких ласк проснулась моя монашка, но она уже ничего не смогла сделать, а мне было так хорошо, как никогда прежде. Хорошо от скользящих по обнаженной коже широких ладоней, от губ, что испивали поцелуями самую душу и дыхание, а потом, едва отдышавшись, приникали к груди, смело и уверенно дразня затвердевшие жемчужины сосков. Восхитительно, когда распалив умелыми глубокими движениями длинных пальцев, проник в меня — такой большой и так тесно, что хотелось кричать от удовольствия. Я и кричала, растворяясь в его ласках и чувственном ритме любви.       Уже во вторник мы подали заявление в ЗАГС. Кто-то бы сказал, что это слишком быстро. Тот, кто по глупости не терял восемь лет. Или девять? Что ж, будем навёрстывать упущенное, ведь частицы отталкиваются только для того, чтобы притянуться ещё теснее друг к другу и уже никогда не расставаться.