Человек

Я встретила его у храма, он сидел, несчастный, сгорбившись и грустно смотрел в небо. Зрелище было жалостное, особенно, когда его прозрачное ведерко не было наполнено ни единой монетой. Это был дряхлый старик, лет под девяносто. Он был невысок, горбат и будто бы сломлен. Одна кожа прилипла к хрупким костям, руки потеряли всякую жизнь — они висели, словно прутики, сами по себе. Испачканные грязные ноги, растертые и разбитые до крови, вызывали отвращение. Казалось, все живое, что осталось в этом нищем догорало в глазах. Они еще горели слабым огоньком, хотя легкое дуновение ветра могло тут же потушить их. У него почти не было волос — лишь белые редкие нитки. Он был глух и нем. По крайней мере, такие ходили слухи. Горький вид тощего старика нередко вызывал у прохожих скорбное сочувствие. Но почему-то многие люди недолюбливали беднягу. Он вызывал у них отвращение. Говорили, что в прошлом он был пьяницей, бродягой. «Прожил жизнь в наслаждениях, а теперь пожимает плоды». Называют его гедонистом. Старик не слышал — глух был. Но если и слышал — не воспринимал. Он будто был поглощен совершенно другими проблемами — оскорбления казались ему чем-то вроде дождя: сыплются с неба, а у него зонт. И зонт этот — то ли жизнь, то ли сердце. Каждый день сухой безжизненный старик проходил около десяти километров, чтобы дойти до церкви. Каждый раз он садился, выставлял свое прозрачное ведерко и смиренно сидел у храма, ожидая добрых людей. Его не любили за историю, но он продолжал ходить. Над ним смеялись, но он того не замечал. Все же находились те, кто с состраданием относился к бедняку. Он читал молитвы, благословлял Бога за помощь. Иногда некто давал ему пинка, иногда кому-то угодно было гонять его от церкви. А кто-то добросердечный отдавал хлеб. У меня никогда не было достаточно денег, потому сама дополнительно и зарабатывала, чтобы хоть как-то прокормиться. Нередко меня мучила совесть, что я дала ему только тридцать рублей вместо пятидесяти. Но должна же была я добираться на чем-то домой… Они его не любили. «Зачем ему переться столько километров в храм, жил бы уже на свою пенсию. Она хоть и маленькая, но прокормиться ею может!» — кричали они ему. «Если были бы у него дети да внуки, он бы тут не сидел! Сам во всем виноват, а теперь и на жалость давит!», «Сейчас этим старым дуракам лишь бы напиться, хотя они одной ногой уже в гробу стоят! Куда мир катиться!», «Если просит — наверное алчный до безумия! Тем более, он пенсию получает!». «Старик просто смеется над нами. Мы же в день и три километра пройти не можем»… Так продолжалось очень долго. А, однажды, его не оказалось у храма. Когда я поинтересовалась, что с ним случилось, мне сказали, что бедняга умер. «А почему все плачут?» — спросила я. «Потому что этот нищий спас многим людям жизни. Он собирал деньги не для себя, а для других — тех, кто не мог дойти до храма и просить о помощи.»  — Когда вы узнали об этом?  — После смерти. Старик ничего никому об этом не говорил. Больные сами рассказали нам… Я подозревала, что каждая монета читалась невероятной помощью. Поверить на словах сложно, насколько силен был этот человек. Да и внешний вид полностью противоречил моим утверждениям. Но глаза… Сколько мира, боли, любви было в этих глазах! Да, он был почти слепым. Но видел ведь то, чего не замечали даже зрячие. Я не была с ним знакома. Но он меня трогал. Трогал тем, что имел волю, имел силу, которой не обладали даже самые лучшие атлеты. И знаете его имя? Его звали Человеком.