Извращение

Маю не церемонится. Он вообще особенно никогда не сдерживает свои слова, порывы, мысли, и прочее. И слава богу, что он от природы слабоэмоционален. В противном случае, сейчас Камиджо не назревающий на скуле синяк бы волновал, а как минимум, сотрясение мозга. Пинком скидывая обувь, Маю на него даже не смотрит. Просто привычно снимает с любовника пальто, вешает на вешалку, и подталкивает свою проблему номер один в комнату, запихнув в кресло. И отправляется на кухню за аспирином, еще, может быть, сварить кофе, потому что знает – час, полтора, и Юджи Камиджо начнет ныть, что у него голова раскалывается, да и вообще хочется умереть. Руки над чашками и туркой слегка подрагивают. Просто день был напряженный, и уже давно за полночь, а уж на вечеринку по дороге домой Маю точно не собирался. Если бы не его проблема номер один – вечная и бессменная – он давно бы спал сейчас, и видел десятый сон. — Я тебя ненавижу. Ему даже оборачиваться не нужно, чтобы понять, что Юджи тяжело опирается рукой в дверной косяк, его все еще слегка шатает. — Спасибо, я в курсе. На дно турки отправляется слишком большая ложка свежемолотого кофе. — Ты помнишь, что я… говорил тебе? Что будет, если ты снова ударишь меня? Помнишь?.. — Ну что ты заладил «помнишь, помнишь». – Маю устало бубнит, помешивая ложкой закипающую воду. – Аспирин выпей. — Не хочу. — Выпей, я сказал. Сейчас кофе сварю и уйду, не скули. Камиджо молчит, стиснув зубы, и тут же тихо, про себя почти, охнув от тупой боли. У Маю всегда была тяжелая рука, а уж когда он от души… Машинально прижав тыльную сторону кисти к щеке, Юджи смотрит в затылок человеку, который за последние пять лет стал для него если не всем, то очень многим. И сам не понимает сейчас, что такого сделал, чем заслужил эту безобразную выходку с мордобоем на выходе из клуба. Почему, за что?.. Не может человек, который любит, так относиться, так вести себя. — Куда ты уйдешь? – Наконец прервав молчание, Камиджо садится на стул, опираясь спиной в стену. – Куда ты от меня денешься? — Домой уйду. Со стуком поставив перед своим личным проклятьем чашку с кофе, от которого идет ароматный густой пар, Маю неторопливо и незаметно оглядывает кухню, помня, кажется, каждый ее уголок, не без смущения подумав вдруг, что всего пару часов назад целовал Юджи здесь, нагло прижав к столу. К тому самому, на котором сейчас нет ничего кроме аккуратной идеально белой чашечки и блюдца. — Маю. Он разворачивается и молча идет в прихожую. — Маю! Если бы мог, заткнул бы сейчас уши. — Тварь такая, я с тобой разговариваю!!! За спиной слышится звон разбитого стекла, и Маю понимает, что только что идеально-белая чашка встретилась с торцом стены, чудом не попав ему в спину. А глаза медленно заволакивает красный туман ярости, той самой, которая и свела его с ума, стоило увидеть только Юджи пьяным, с кем-то из бесчисленных новых знакомых, кажется, из какой-то новоиспеченной группы. И сейчас, как и тогда, со скоростью света промелькнули мысли: подойти, врезать, увести домой, врезать еще, разбить к черту это лицо. Просто чтобы сделать хотя бы в половину так же больно, как больно было ему, Маю. Это никакое не извращенное восприятие, это просто стихийная ревность, опять и опять вспыхивающие мысли о нелюбви, о простом использовании, об удобстве Юджи быть с ним, просто потому что так привычно. И рука сама поднялась, от соприкосновения с кожей Камиджо будто высекла разряд, и ладонь тут же заломило отдачей, а на чужой щеке мгновенно вспыхнуло красное пятно. …Маю замирает в коридоре, концентрируясь на том, чтобы не развернуться тут же и не оттолкнуть с размаху. Инстинктивно напрягается, чувствуя до боли сжавшие его плечи пальцы. И молча перехватывает руки, выкрутив тонкие длинные запястья, заломив так, что Камиджо вскрикивает, дернувшись. А дальше все как во сне, сметает каким-то потоком сознания. Они оказываются на диване в зале, Юджи сопротивляется, уже жалобно прося остановиться, но Маю не может. Стук пуговиц по полу, визг молнии джинс, треск раздираемой ткани. Жгучая боль от царапин на плечах и груди, снова и снова, а где-то на краю восприятия тихий всхлип. «Маю…» Пальцы все еще сжимают уже безвольно закинутые назад чужие руки, ноги плотно обхватывают узкие бедра. Но не может он так, и отпускает, садясь на край дивана, чувствуя, что совершенно необходимо закурить. Камиджо оглушен этим внезапным порывом и агрессией Маю, к которой следовало бы давно привыкнуть. Но в этот раз он вдруг почувствовал и, кажется, понял все, разом перестав дергаться, безвольно откинув назад голову. В ту же секунду остановился и Маю. И сидит теперь, отвернувшись спиной – на плечах красные разводы от ногтей. На кистях самого Юджи вспухающие бороздки и кровоподтеки. Болит тело, болит душа, а еще сильнее болит сердце, и он подается резко к своему насильнику, прижимаясь губами к тому, что сам же оставил, целуя его плечи, обнимая за пояс обеими руками, часто, сорвано дыша. — Псих ненормальный… Маю кажется, что он никогда еще ничего нежнее в своей жизни не слышал. — Шлюха. Подстилка крашеная. Это извращение, и Юджи чувствует себя мазохистом, тянет к себе, отползает дальше по дивану, к стене, горячо целуя Маю в шею, щеки, виски. И тому кажется, что он попал под бешеный весенний ливень. Подминает под себя, ласкает, молча, упрямо молча, зажмурившись, целует – разбитую скулу, поцарапанные руки, шею, впадинку между ключиц, неожиданно мягко и ласково подхватив Юджи под бедра. Только так и можно заставить его чувствовать себя виноватым, только так и может он молча дать понять, что никого ближе и роднее в целом мире нет. Только так – грубо врываясь почти без ласк в любимое тело, ловя в поцелуй сухими губами вскрик. Путаясь пальцами в длинных светлых волосах, пьянея от их запаха. А еще духов, алкоголя и слез. Юджи не сдерживается, выгибаясь всем телом, но не отбиваясь, как совсем недавно, а крепко прижимая Маю к себе, задыхаясь в криках и шепоте, вспарывающих ночной полумрак комнаты ножом. В душе бушует восторг, а протестующие бедренные мышцы орут от боли, кожа горит и отзывается дрожью. Маю берет его всего, до дна, без остатка. Как никогда и никто, и выпивая, высасывая из тела весь его жар, взамен заполняет собой, так, что перехватывает дыхание, и больно ли, или сладко это, Камиджо уже не понимает, дугой выгибаясь в любимых руках и отпуская с губ короткий оргазменный стон. Он не сразу понимает, что Маю, приподнявшись на локтях, целует его влажные виски, веки, губы, и снова скулу, так нежно, будто боится притронуться. Отводя разметавшиеся волосы, опуская голову и щекой прижавшись к плечу Камиджо, он тяжело дышит, не зная, как начать, и раз за разом сглатывая в горле сухой колкий ком. — Юджи… — Я люблю тебя. – Мягкий поцелуй, распущенных волос Маю касаются теплые губы. — Тебя. А ты – ревнивый кретин, и… если еще раз меня ударишь… — Можешь ударить меня в ответ.