Стокгольмский синдром

And if I told you that I loved you You'd maybe think there's something wrong I'm not a man of too many faces The mask I wear is one… ~Sting «Shape Of My Heart» Если бы можно было, я бы заменил свою кожу лепестками розы. Всю-всю. И пускай бы ссохлась и скукожилась раньше времени – наплевать, лишь бы не чувствовать на ней царапин и синяков. Если бы можно было, я бы заменил свою кровь на подкрашенный в красный цвет соляной раствор. Соленая вода не может носиться по венам, обжигая раз за разом сердце. Боль нервирует, заставляет морщится еле заметно, почти незримо менять положение, опасливо поглядывая на человека за рулем. И это какая-то постыдная боль, гадкая, о ней даже говорить неудобно. Значит надо зубы сцепить и молчать. И да, еще улыбаться, непременно чуть облизывая покусанные губы кончиком языка. — Может, скажешь хоть слово? Мы уже четверть часа, наверное, стоим у подъезда моего дома, но ты не выключаешь зажигание. И вслушиваясь в тихий, мерный гул мотора, я про себя считаю до десяти, чтобы не сорваться и не начать хныкать, что мне плохо и больно, и вообще я хочу как можно скорее пойти к себе в квартиру. — Что ты хочешь от меня услышать? – Улыбаюсь, вопреки всему, пошло. Я знаю. Я себя в зеркале каждое утро вижу. — Ну, хотя бы… А впрочем, давай, проваливай. Тебя там твоя Юка уже заждалась. Зло. Непримиримо. И очень эгоистично. Маю, ты такой… глупый. Молча выхожу из машины, зная, что за мной наблюдает пара внимательных глаз, и ни одним жестом не показываю, что каждый шаг сейчас причиняет страдания. Содомия, говоришь, дорогой? Ты мне устроил Содомию, в жизни не забуду. …В лифте облегченно прижимаюсь спиной к стенке, расслабившись и тут же охнув. Появилась плюс ко всему еще и тошнота, но это мне вовсе не от себя противно. Просто при всей тяге к жестокости нужно знать, где грань. А дома никого. В комнатах темно, даже в кухне, из чего я делаю вывод, что Юка еще не появлялась. Но ждать я не могу. Зализывать раны как покусанная собака – это очень сильно не вяжется с тем, как обычно я думаю о себе. Но ты такой человек, что кому хочешь самооценку перевернешь, оглянуться не успеешь. И сейчас я рад только тому, что твоей сомнительной страсти хватило лишь на уборную клуба. Зря я это затеял. Теперь ведь не докажешь, да и смысла нет доказывать, что вообще-то все не так, и я не шлюха по вызову. Только какая разница… Все равно рухнуло то, что когда-то можно было назвать дружбой или слабым ее подобием. И ради чего? — Ты дома? В спальне вспыхивает свет, я морщусь, закрывшись рукой. — Надо полагать, если лежу тут. – Буркнув, поворачиваюсь на бок, натянув одеяло до самого носа. — Ну… мало ли. – Как-то неопределенно отзывается Юка, проходя по комнате и кладя на кресло сумку, тут же выуживая пачку сигарет. Приоткрываю глаза, упираясь взглядом в пару стройных ног перед собой, и снова закрываю, мечтая, чтобы свет погас. — Ты заболел что ли? Ками? Матрас чуть продавливается, Юка садится на кровать, кладя мне на лоб прохладную ладонь. И я чувствую знакомый запах духов на ее запястьях. Ландыш. — По-моему ты горячий. Простыл? — Юка… — Вновь невнятное бурчание, я ненавижу, когда надо мной начинают кудахтать. — Ну и лежи, бухти. Щелчок зажигалки, я словно сквозь веки вижу мелькнувший огонек. И спустя секунду чувствую запах яблока вместе с дымом сигарет. — Ну чего ты в комнате-то… — Недовольно отбрасываю одеяло, приподнявшись на локте, старательно, хоть и незримо для себя, следя за лицом. Потому что от смены положения притупившаяся было боль вспыхивает с новой силой. Мы с Юкой молча разглядываем друг друга пару секунд, и этого хватает, чтобы сделать кое-какие выводы. Я например, делаю вывод, что сегодня она встала рано, и как следствие, вымоталась на работе, наверняка просидев без обеда. Сейчас она пойдет на кухню и перекусит кусочком сладкого хлеба и стаканом сока без концентратов, уговаривая себя не жрать на ночь, а лучше сделать это с утра. Хотя какой толк… Юка же по-моему внешнему виду, наверное, совершенно точно замечает куда больше. — Ты выглядишь так, как будто тебя вытрахали в подворотне. Аж замираю, в следующую минуту разразившись хохотом, со стоном упав на подушки, вновь забыв о том, что не стоит делать резких движений. И продолжаю смеяться, кончиками пальцев смахивая выступившие невольные слезы. — Ну, ты почти угадала. Только что не в подворотне. — Что-что? Юка откладывает сигарету, изящно положив на пачку. Опять на столике останется пепел или хуже того – подпалины. Нет, с этой девчонкой сладить невозможно. — Камиджо, ты шутишь как обычно по-идиотски, или… — Или. И не зови ты меня так, я ж не на работе, в самом деле. — Интересное кино. – Тихо, спокойно, но я вижу как между ее длинных бровей, словно вспуганой птицей разлетающихся от переносицы к вискам, залегает вертикальная морщинка. — Кто тебя подснял? — Маю. Ну, теперь-то Юка надолго заткнется. Если вас удивляют наши отношения – право дело, не надо удивляться. Да, мы живем вместе. Да, мы даже иногда вместе спим, не в том смысле, как в одной постели – кровать-то вообще-то одна – а именно в другом. Но это не имеет большого значения. Мне не особенно интересны женщины, я не скажу, что так уж хорошо умею с ними обращаться, Юке аналогично не слишком интересны мужчины. Потому что, по ее словам, мужчины в большинстве своем одинаковые, да и ей за всю жизнь большого разнообразия не встречалось. Но даже и это не главное. Просто я понимаю ее, а она – меня. Я сейчас совершенно спокойно рассказываю о том, как ты трахал меня в туалете, не заботясь проявить хоть каплю нежности, я же нарочно тебя спровоцировал. А она мне после расскажет, какая чокнутая сучка эта дура Нагиса, но, хоть разбейся, зачем-то все-таки еще нужна. Иногда я думаю, что заставляет красивых одиноких женщин со сломанной судьбой таким образом объединяться в сомнительные союзы? По всей видимости, то же, что заставляет делать это же самое красивых мужчин. — Мерзость какая. — Ничего не мерзость. Между прочим, мне было хорошо. — Да уж вижу… Одной рукой Юка заставляет меня мягко лечь обратно на подушку, сама же встает, тушит в пепельнице скуренную наполовину сигарету, и наконец-то гасит свет, садясь ближе ко мне на постель. Я с готовностью и так привычно утыкаюсь ей в колени, улыбаясь, когда она начинает тихонько перебирать мои волосы, и слушаю, какой я дурак. Маю, милый мой, ты бы, наверное, никогда не поверил, если бы узнал, что меня в действительности связывает с этой девушкой. А если бы поверил – рассмеялся бы, едко заметив, что я себе даже бабу нормальную найти не могу. — Глупый ты мой, глупый… Вроде взрослый уже, а все как дитя малое. – Тихий голос Юки, кажется, струится, как тот же лунный свет, что лучом скользит по постели. – Неужели ты до сих пор мечтаешь, что он вдруг однажды возьмет и сделает тебя самым счастливым мальчиком на свете? — Мечтаю… Я мечтаю только о том, чтобы он прекратил мучить мое подсознание. — Да ну перестань ты. Никто тебя, кроме тебя самого не мучает. Придумал себе героя… Тоже мне. — А сама? — А при чем тут я? У меня с моей дрянью все ясно. Иногда, чтобы отвлечься от собственных проблем, бывает достаточно взглянуть на чужие. Юке лучше в разы, по крайней мере, Нагиса не может овладеть ее телом. Зато с успехом терзает мозг. — Она уже давно меня мысленно поимела во всех смыслах. — Порви с ней. — Не могу. — Не хочешь. — Не хочу. — Тогда и не ной. Девушка склоняется, и моего лица касаются ее слегка завитые сладко пахнущие волосы. И мягко целует в лоб, затем в глаза и кончик носа. Забирает у меня дурные мысли, вот как это у нас называется. Только сегодня ее ласка меня не утешает, потому что я помню, что тогда, изо всех сил сжимая мои бедра, ты точно так же целовал меня в глаза, собирая попутно слезы губами. Единственная нежность. — Я бы тебе сейчас соврать могла сто раз, ты знаешь. Да так, что ты бы и поверил, ангел мой. Но… Возможно, и даже почти точно, что он любит тебя. Только ничего не выйдет. — Думаешь? Любит?.. — Слишком большая пропасть. Разобьетесь, прыгая. И он, и ты. — Тогда зачем он… — Не совладал. Это такое точное определение, ты ведь действительно просто не удержал себя в руках в этот раз, как и тогда – в турне. Тебя сводили с ума мои губы и волосы, ты шептал мне это, вжимая что есть силы в кровать, придавливая своим телом и не давая дергаться. А я счастлив был отдаться тебе, у меня сердце билось как бешенное. И одному Богу известно, почему тогда я так отчаянно сопротивлялся. В этот раз было иначе, но результат один. — Ты знаешь, есть такой термин – «Стокгольмский синдром»? – Продолжая гладить меня по голове спрашивает Юка. Я отрицательно мотаю головой, про себя проговаривая это странное незнакомое сочетание слов. — Случается так, что жертва террориста, либо маньяка-насильника внезапно и необъяснимо проникается симпатией к своему палачу. Может даже испытывать к нему влечение, или более серьезные чувства. — Бред какой-то… — В стрессовой ситуации мозг работает иначе. А случаев таких было много. Иными словами, концепция синдрома – «Я люблю того, что меня истязает». Ничего тебе это не напоминает, а? Чуть поморщившись, укладываюсь удобнее, мотнув головой, желая сбросить руки девушки, но она продолжает гладить меня по голове, словно скрадывая жестокие слова прикосновениями. Я понимаю хорошо, что это увесистый камень в мой огород, но что тут можно возразить… Это правда, Маю: ты – мой палач, террорист, взломавший дважды мое тело, от чего мне уже никогда не отмыться; я – твоя жертва. Покорная, глупая, влюбившаяся жертва. Где-то в глубине комнаты тикают часы, отмечая начало новых суток, а я начинаю дремать, стараясь не думать о тебе, не вспоминать как горели твои глаза, как ты прижимал мою голову к своему плечу. Просто это долго еще будет меня убивать, так зачем к боли физической примешивать еще и душевную? Сейчас? Мне хватит на это времени завтра. — Тебе плохо? – Осторожно сместившись, Юка ложится рядом со мной, под одеяло, обвивая руками за талию. — Утром пройдет. — Сволочь он. – Уже сонно, мне в щеку, невзначай оставив след от поцелуя на коже. – Как можно… — Значит, можно. Я бы с ума сошел, если бы оставался после вот таких ситуаций один на один с собой и своими мыслями. Или почти после таких. Но оттого, что рядом есть живой человек, которому не наплевать на меня, я все-таки чувствую, что еще чего-то стою в этой жизни. Потому что ни дай Бог, если бы единственным, кто меня любил, был ты, Маю. К черту бы такую любовь. * * * Я ловлю себя на том, что слишком много думаю над словами Юки. Недаром все-таки эта девушка не один год прожила со мной, чтобы понимать лучше меня самого, что творится в моей голове. Если бы она еще могла вот так запросто заставить меня отмахнуться от всего этого, честное слово, я бы на ней женился. Ты никогда мне не звонишь, даже если я тебе вдруг срочно оказываюсь нужен. Это носит характер идиотизма, только мне все лень сказать тебе, что телефоны и придуманы для того, чтобы можно было договорится о встрече. Но в твоем лексиконе слова «договориться» нет. — Ты опоздал. Оборачиваюсь, секунду потеребив шарф на шее, и улыбаюсь. Несмотря ни на что, я рад тебя видеть. Это все равно что в будний день поздороваться с маньяком, от которого чудом удалось спастись накануне ночью. — Ты же не сказал мне, когда приходить. — Можно было бы и запомнить, что обычно мы собираемся пораньше. Мне неприятно смотреть на тебя. Неприятно видеть вновь обширные синяки под глазами, кое-как стянутые в безжалостный хвост волосы. Тонкие дрожащие пальцы, нервно пытающиеся прикурить сигарету. Подношу тебе огонек зажигалки, но ты отталкиваешь мою руку, продолжая бесполезные попытки. Сарказм служит отличным убежищем в таких ситуациях. Мне бы – обидеться на тебя, высказать все, что я думаю и уйти, хлопнув дверью. Но я стою рядом с тобой, в шаге, продолжая усмехаться и теребить пряжку ремня в поясе джинс. Ты то и дело поднимаешь глаза, сталкиваясь взглядом с моим пальцами, и под конец раздраженно дергаешь подбородком в сторону. — Отойди от меня. Ты мне свет загородил. Никакой свет я и не думал загораживать, просто твоя фатальная несправедливость по отношению ко мне, и вместе с тем какая-то глупая вредность стали уже неотъемлемыми спутниками нашего постоянного общения. …Прошло три недели с той твоей безобразной выходки в клубе, а я все никак не могу выкинуть из головы то, что произошло. Ты больше не позволил себе ни одного неосторожного взгляда в мою сторону, ничего ровным счетом. Боюсь, даже разгуливай я перед тобой голым – ты бы сдержался. От этого мне обидно вдвойне, и хотя боль душевная затихала куда дольше, чем телесная, все равно даже теперь я чувствую подкатывающий к горлу горький комок, стоит вспомнить твои прикосновения в тот вечер, и как ты целовал меня, словно воруя такие короткие моменты нежности. Только вот у кого? Не иначе, как у самого себя. Потому что, может, если ты и поймешь когда-нибудь, что я принадлежу только тебе одному – никогда не скажешь вслух об этом. Мы сидим вдвоем в студии как совершенно чужие люди. Странно, такого не было даже когда мы едва познакомились и еще плохо знали друг друга. Должно быть, именно теперь, когда все точки над i расставлены, мне стоит понять, что тебе от меня нужно только одно. Безупречное выполнение контракта. В окно хлещет солнце, бликами отражаясь на идеально-зеркальном полу. Я никогда прежде не замечал, какие вещи вокруг меня и до чего удобно оборудована наша студия. Стоит сказать спасибо за это тебе, но мне почему-то не хочется рушить наступившую безопасную тишину, и именно поэтому я даже не спрашиваю, где же все остальные, раз уж я опоздал. Что-то сдается мне, ты в очередной раз корчишь из себя Господа Бога. И меня бы, пожалуй, это раздражало, не будь я одержим тобой. Думая о том, как вышло вообще так, что отношения из деловых и дружеских превратились вот в это вот – я не нахожу ответа. Мне самому себе признаваться неудобно, что я жду и жажду лишь одного человека рядом с собой. В жизни, в работе и в постели, как ни гнусно. А мои отношения с кем-то еще, моя кажущаяся доступность… Наверное, я слишком достоверно сыграл. Прохожусь по комнате, перед тобой туда-сюда, чуть улыбаясь своим мыслям. А в голове витает какая-то мелодия, что-то такое солнечно-лиричное. Ты терпеть не можешь, когда я пишу музыку, в тебе сразу же поднимается этот идиотский дух соперничества и превосходства, но я ничего не могу с собой поделать. Только странно, ведь раньше, когда у нас была совсем другая группа — все было иначе. Одним пальцем подбирать мелодию – не профессионально. Ты едко усмехаешься уголками губ, когда я старательно пытаюсь что-то сыграть, хотя пианист из меня неважный. Но постепенно, по прошествии сперва десяти минут, затем пятнадцать, куцые поначалу звуки становятся более уверенными. — Ставь аккорды. Левой, Ками… Левой рукой. Я даже не заметил, как ты подошел ближе, положив ладонь на черный пластик синтезатора. Твоего, между прочим. А ты терпеть не можешь, если кто-то трогает твои вещи. — Да продолжай же ты… — Уже раздраженно, и я покорно играю, ставя аккорды, ошибаясь, но, в общем и целом, показывая тебе, что получается. Ты редко пользуешься какими-то особенными духами, во всяком случае, я не знаю, как они называются. Но сегодня от твоей кожи и волос исходит какой-то знакомый запах, как будто я уже прежде, когда-то давно его чувствовал. И внезапной мыслью, так неуместной в это солнечное утро, приходит понимание, что два года назад были те же духи. Так на тебя похоже, ты ведь не изменяешь привычкам. — Вставай. Дай мне сесть… И хватит молчать, ради бога, что за новая придурь! — Может, я голос так берегу. — Как же… Все-таки спихнул с насиженного места, Маю, как это в твоем стиле. Но мне не хочется уходить от тебя, хоть на пару шагов. И самым уместным бы было назвать наше перемещение вокруг синтезатора рокировкой. Потому что теперь уже я, ловко опираясь в твое плечо, склоняюсь чуть-чуть, убирая за ухо спадающие пряди волос. Ты когда-то питал к ним нездоровый интерес, и именно потому что мне страшно за себя, я не решусь вновь на ту прическу, которая была когда-то. Я знаю, что тебе жаль. Мне тоже. Мне безумно жаль того, что было когда-то. Потому что мою, нашу с тобой Королеву не заменит никто. Разве что новый, построенный в подарок какой-нибудь принцессе дворец. Ты меня ненавидишь за такие мысли, я чувствую. — Камиджо, отпусти мое плечо, пожалуйста. Ты мне кость сломаешь. — Наглец… — Смеюсь, впервые за последнее время искренне, ослабляя пальцы, и в самом деле стиснувшие твои плечи слишком сильно. Ты закидываешь голову, мотнув растрепанным хвостом по моим рукам. Когда-то у тебя были просто потрясающе длинные волосы, интересно, ты помнишь? — Поцелуй меня. Распахнув глаза, смотрю на тебя, в немом шоке думая, не рехнулся ли ты. Или я. — Что?.. — Что слышал. Ками, поцелуй меня. — Да с какой стати… Если бы можно было обернуть все в шутку. Но ты не смеешься, взгляд предельно серьезен. И чуточку холоден. С такими глазами не просят о поцелуях. Отступаю от тебя, проведя ладонями по лицу, ходя по квадратному метру в нескольких шагах от тебя. В голове не укладывается, что ты – ТЫ – мог сейчас сказать то, что сказал. Либо я ничего в жизни не понимаю, либо ты издеваешься. Второе вероятнее. — Ну, раз так… Значит, я сам. – Быстро встав, перекинув ногу через стул, оказываешься рядом со мной, за руку потянув к себе. Не дернув. И мне опять странно и неуютно, тебя словно подменили. — Маю, отпусти. Давай забудем, я вот уже забыл. Веришь? Ну… по глупости, по пьяни, с кем не бывает… — Заткнись. Ха, теперь ты больше становишься похожим на себя. С искрой вспыхнувшего интереса, покорно перестаю дергать рукой, позволяя твоим ладоням лечь мне на талию. Я был готов к чему угодно, но не к такому. От прикосновения тыльной стороной твоей кисти к моей щеке, вздрагиваю, как от ядовитого укуса. — Разве я когда-нибудь поднимал на тебя руку? – Тихо спрашиваешь, а я вдруг замечаю, какие черные у тебя глаза. Черные и глубокие, вдох-выдох – и я лечу в пропасть головой вперед. — Нет. – Справедливости ради отвечаю, да и надо же что-то ответить. — Но больно делал достаточно… Маю-кун… — Как и ты мне. Нервно облизнув губы, чуть выгибаю шею, сдаваясь. В принципе я готов теперь ко всему – и к поцелую, и к очередному оскорблению на тему собственной продажности, и к сексу прямо на твоем письменном столе. От этой последней мысли, ощутимо чувствую, как ноги в прямом смысле слова стали ватными. …Ждать твоего поцелуя долго не пришлось. Но, странное дело, никогда прежде ты не делал этого ТАК. Так нежно. Так чувственно, осторожно лаская мои губы, не позволяя себе пошлости и распущенности. Так целовать можно лишь любимого человека. Но эта невозможная мысль очень быстро тонет в вихре восторга, когда ты рывком заставляешь меня опереться о стену спиной, приподнявшись. Секунд пятнадцать, наверное, не больше, а кажется, что вечность. Перед глазами, светясь сквозь веки, пронеслась мигом и та ночь в отеле, вся та боль и все болезненное, сводящее с ума удовольствие. И уборная клуба, где все произошло быстро, резко, пошло. Настолько, что я и правда впервые в жизни почувствовал себя отъявленной шлюхой. А потом ночь дома, блики от проезжающих машин на стенах, и тихий голос Юки… — Маю… — С трудом переводя дыхание, прислоняюсь лбом к твоему лбу, шепча в самые губы. – Ты слышал такой термин… «Стокгольмский синдром»…? Если бы ты в этот момент не сжал чуть сильнее майку у меня на спине, я бы и не понял, что ты себя выдал. Да вот еще, разве что, в глубине темных глаз мелькнула какая-то вспуганная птица. Чего ты так испугался, милый? Меня? — Да, слышал. Тихо вздохнув и кивнув, закрыв глаза, кладу тебе голову на плечо, подавшись к тебе еще крепче. Хоть так… Пару минут хоть насладится твоим теплом, пока не отталкиваешь. — Значит, ты все понял. Мы оба понимаем, что сейчас начинается обратный отсчет. С минуты на минуту придут наши одногруппники, да, они все-таки придут, как и обещалось. А мне хоть и плевать по большому счету на чье-то мнение, но так или иначе, наша персональная реальность на двоих вот-вот рухнет с нежным звоном тонких битых стекол. Беру твое лицо в ладони, стараясь отвести взгляд, но не получается. И, легонько подавшись вперед, целую в губы, как ты и просил пять минут назад. …— Ками? Останься минут на десять. Время уже почти шесть вечера, но я рад. Хотя радость какая-то странная, вперемешку со страхом, что сейчас ты опять посмеешься, мотая ключи от студии на пальце. Хотя в наших сегодняшних таких странных поцелуях и словах не было ничего смешного. Айа и Юу уходят так же быстро и незримо, как и пришли. Впрочем, они вообще достаточно незримы тут, с нами. Мне странно, Маю, почему же ты вдруг захотел именно такую группу… Но сколько можно спрашивать. — Что ты хотел? – Перекладываю карандаши на столе, двигая папки и мучая собственные пальцы. И непроизвольно тянет облизнуть губы, чтобы еще раз почувствовать вкус твоего поцелуя, хотя прошло уже столько времени. — Ну?.. — Юджи. Поехали ко мне. Со стола со стуком падает карандаш. Я же очень хочу верить, что ослышался сейчас. — Зачем? — А ты угадай. – Бросаешь вызов, уже с издевкой, но, по крайней мере я чувствую, что ты откровенен. — Теряюсь в догадках. Позвонить Юке… Предупредить, что не приду ночевать, чтоб не волновалась… Утром успеть заехать домой и переодеться… И сейчас по дороге не потерять голову, покрывая твои скулы поцелуями… Все это мешается в голове, в тот момент, когда ты подходишь ближе, беря меня за руку. — Пойдем. Твой стокгольмский синдром заодно обсудим. От твоих пальцев по коже проходит ток, возвращая в свежие и старые воспоминания. Ты ведь знал, что я сдамся, гад ты такой. Только что заставило сдаться тебя и почему вдруг сейчас? Я никогда не узнаю, да может, и не нужно. По крайней мере, точно не нужно сейчас, пока мы спускаемся по лестнице, тормозя на каждом пролете, не давая друг другу идти. Юка была права, права во всем. Пропасть такая, что не перепрыгнуть, но пока что ведь можно повисеть на самом ее краешке. Пока не упадем уже куда-нибудь.