Revolution

— Как тебя зовут, добрый молодец? — Меня Ольгой… Олегом кличут. — Из какого ты рода-племени будешь? — Из… Николаевых, князей Переяславских. — Ишь… Княжонок, значиться? Ну-ну. Меч ты больно ловко держишь. Отец учил? — Отец, отец! — Меч ловко да умело держишь. Нам такие опричники зело нужны. Сколько тебе годков-то будет? — Девятнадцать. Батюшка, благодетель мой, возьмите в опричнину, я очень хочу! — Ну, раз хочешь… *** Ольга научилась драться от отца, подглядывая за шуточными боями братьев. Кто заподозрит в скромной, домашней девушке, предпочитающий вышивать в тишине родительского дома, любительницу холодной стали, дорожной пыли… приключений… А она, воспитанная на дневниках путешественников, страстно о путешествиях мечтала! Бредила опасностями, хотела огня погони в крови! Статная, черноволосая, Ольга, и правда дочь обедневшего князя, могла стать завидной невестой, прекрасной женой и матерью… Просто однажды она сбегает из дома, переодевшись мужчиной, утащив с собой немного денег, вещей и отцовского коня. День бешенной непрерывной скачки прочь от дома — и концы в воду. Пряталась все равно потом долго — боялась. Маскировка спасала: лентами перевязать грудь, остричь волосы… Меч верный ей кормильцем будет. Где главные приключения, как ни в царской опричнине? *** Крови, сколько крови. Ольга постепенно привыкает звать саму себя мужским именем, убивать и изворачиваться, чтоб не прознали её секрета. Пусть считают безумным, странным, святошей, не ходящим в баню, только не женщиной. Уже слишком далеко она зашла. Вчера во время рейда она убила девушку. Так… получилось. У неё не было выбора. Иначе опричники вырезали бы всю деревню. Просто… Господи, прости, я согрешила… Что может быть опаснее, чем каждый день предавать царя? Не казнить, а миловать; не убивать, а тайком выводить из горящих домов баб и детей. Максим подсаживается к ней на обеде: — Я наблюдал за тобой. Она кивает. Она делала тоже самое последние несколько рейдов. Скуратов-младший тоже не слишком любил махать мечом понапрасну. Не любил убивать людей. — Почему ты…? — Отец. Ты знаешь, на что он способен. Он убил мою мать — она не была его женой и не была ему нужна. Убрал, как лишний балласт. Он невероятно жесток, — ответил Максим, вгрызаясь в кусок мяса. В его глазах полыхала ненависть. Ольга задумчиво оглянулась по сторонам, внезапно вспомнив о соглядатаях. Но никто не смотрел. — А ты? Она вскинулась, не зная, что ответить: — Не по сердцу мне жестокость царева, не могу я этого просто так терпеть. Скуратов кивнул, поднялся из-за стола: — Я постараюсь, чтоб мы в один отряд попали вечером. Вдвоем оно сподручней будет. Вышел, не оборачиваясь. Ольга смотрела вслед в прямую, будто шест воткнули, спину, и видела фантомные пятна крови под левым крылом лопатки. *** Скуратов сдержал слово: теперь в рейдах Ольга ходила с Максимом и парочкой опричников — не слишком внимательных и отнюдь не влиятельных, чтоб представлять какую-нибудь опасность. Максим равнодушно заметил, что от них будет легко избавиться. Ольга — Олег — согласно кивнула: жизнь одного на жизнь многих. Хороший обмен. Рейд за рейдом они делали то, что должны. Это была война. Настолько же выматывающая, насколько бесполезная. Или.? — Вытаскивай их! — рычит Скуратов, срывает голос. За деревянными дверьми — дети, и это буквально сводит с ума. Ольга выдирает часть окна, сбивает остальное, забирается внутрь… От дыма нечем дышать и слезятся глаза: — Идите ко мне, — хрипит Ольга, — идите ко мне! — уже шепчет. Передать в окно одного, второго… — Сколько вас?! — рыкнуть — голос не слушается — на третьего, маленького мальчика лет семи. — Пятеро! Пятеро, маменька, — запричитал тот, ткнул пальцем в сторону печки, — сестрицы там схоронились! «Около печи ещё жарче!» — испугалось подсознание. Разум вел прочь, к спасительному проему окна. Внезапно пришло осознание, какое оно — окошко — узкое, маленькое. Дети — пролезут. Как пролезла она? В себя привёл детский всхлип из дальнего угла. Дорогу преграждал пылающий стол, обойти не было никакой возможности. В горле скребло и першило до боли. Прижатый ко рту рукав не спасал, дым пробился в нос, в глаза, заполонил изнутри и вырывался теперь болезненными спазмами. «Десять секунд, — подсчитал разум, — десять секунд туда и обратно кратчайшим путем». Кратчайшим — это через завесу огня, по столу. С разгона вперед, перелетела почти сквозь огонь. Опалило ноги, загорелась ткань накидки. Неважно. Метнулась к чернеющей печи. Сзади загрохотали, затрещали огнем брёвна. Дом рушился. Девочек спас яркий сарафанчик младшей, которую старшая держала на руках. Зеленое пятно в ало-рыжем безумии. Ольга схватила безвольный ком в охапку, рывком бросилась назад, к проему окна. Огонь опалил щеки до ледяной боли. Перевалилась тяжело через тлеющее дерево — прямо на руки Максима. Скуратов без разговоров потащил её и детей к лошади. Если сесть по двое-трое, как раз хватит… Около одного из коней остывало тело ещё одного опричника. Максим машинально стер мазок крови с щеки. Ольга поморщилась — не чужая это была кровь, Максимова. *** Потом был долгий разговор между ними. Огонь ободрал штаны, кафтан, перегрыз ленты на груди, тщательно съел всю маскировку, не оставляя шансов. Максим не дурак. — Я… догадывался, — он не отводит взгляда, острого, как нож, проницательного, до глубины души будто. Ольга пожимает плечами, заправляет отросшие волосы за ухо. Нужно не забыть остричь. В слободе дураков мало. — Я никому не скажу, — отрезает Скуратов, и она улыбается, чувствуя привычную защиту, безопасность, накрывающую, как одеяло. Максим не дурак. *** Очередной прием царя чуть не рушит все. Но — они сами виноваты. Слишком привыкли к защите за спиной. Что кто-то обязательно прикроет, защитит от обвинения, спасет, шепнет на рейде, предупреждая: «Петька справа подбирается, шпионит для навета. Я разберусь. Береги себя». Здесь нет иностранных гостей, при которых царь спрячет, зароет поглубже своих демонов, хотя, как их зарыть, если вот они все, в черном одеянии кромешников, коршуны, слетевшиеся на главный пир — убийство друг друга. Они — стервятники, пожирающие самих себя, но эти извращенные способы убийства — не ужасы и мерзости. Они — и не особое искусство, не может быть красоты или искусства среди убийц и насильников. Это лишь способ выжить. — Вяземский, с собою возьми Ладнова Егора да Олега, навестите монастырь N — скалиться царь. Вокруг него — ближний и внутренний круг. В ближний входят Малюта Скуратов, Басмановы — отец и сын, Вяземский. Максим и Ольга во Внутреннем круге, первый — из-за родства, вторая — из-за дружбы с Максимом. А в монастыре — дети и неугодные государю женщины. — Позаботьтесь о ребятишках. Ольга опускает голову — резко, будто в воду ухнувший камень, чересчур быстро, что с натягом можно принять за услужливость. Секундой позже опускается напротив голова Вяземского. Глаза у того — исподлобья холодные драгоценные камни. *** Ольгу сгибает пополам, выворачивает наизнанку блевотиной и темными мыслями, состоящими из ломкого хвороста, изъеденного жуками-короедами. Рядом понятливо, но хладнокровно морщится Вяземский. Это было бы привычно, если б за спиной оставались горы трупов. Только не хватало, НЕ ХВАТАЛО ДЕТСКИХ ТЕЛ ДЛЯ ГОР!!! Ольга вспоминает… пытается вспомнить, пытается отвлечься, пытается вынырнуть из вязкой смолы кошмара. Вокруг закручиваются алые круги перед глазами, пляшут, опадая под ноги мёртвыми птицами. Ольга с трудом справляется с дурнотой. Вдох и спокойствие. Буря — внутри теперь, наружу ничего не прорвётся — сквозь каменные стены самообладания. Вяземский чуть удивленно хмыкает, но поспешно поворачивает коней, с места срывается на быстрый темп езды. Даже для него это слишком. *** Максим понимает все сразу, выцарапывает полуобморочную Ольгу из толпы, мастерски выскальзывает прочь из Слободы в отчий — пустой сейчас — дом. По дороге Ольга равнодушно скользит взглядом по песку под копытами. Скуратов цепляет её лошадь за вожжи и ускоряется. Максим не дурак… Дом у Скуратовых — маленькая крепость. Всему виной, вероятно, паранойя отца семейства да его шаткое — кто бы что ни говорил — положение при царе. Малюта — опричник, кому, как не ему, знать, что камень, в отличие от дерева, не горит? Что мечи и топоры бесполезны против бешенных волкодавов? Что подойти к дому невозможно, если вся территория вокруг него отлично простреливается из луков? Максима в сердце гнезда впускают без вопросов — сын хозяина, как никак. Скуратов отпаивает её какими-то травами, от которых мысли становятся вялыми и бегут куда-то из безвольных рук. — Я не могу так больше, Максим. Я так больше не могу. *** Раз-два-три. Они оба — воспитанники, приёмыши царского двора, и в дворцовых интригах разбираются, как в собственных пальцах. Раз-два-три. Убрать одного, второго, третьего приближенного к государю, подставить, подвести под монастырь, убить, лишь бы в итоге Иоанн остался один. Он и остается — наедине с грызущими его кошмарами и призраками прошлого, теми, что сводят с ума, выпивая изодранную в лохмотья душу. Нет больше рядом ни охранников верных, ни полюбовника, ни семьи, ни слуг. Всех ты, грозный царь, на плаху отправил. И те, кто остался, ненадолго задержутся… Максимка погиб на одном из рейдов, словив крымчанскую стрелу с темно-синими, красивыми перьями. Она пробила низ груди, сломалась о ребро и воткнулась прямёхонько в сердце, отскочив от кости. Крови было… Ольги с ним не было, их опять разделили, то ли подозревая что-то, то ли просто издеваясь. Но она, чувствовала, что недолго осталось… Душу измотало слишком, потаскало изрядно. Ольга измученно улыбается сослуживцам и стискивает в кармане рукоятку отравленного ножа. Скуратов-старший ещё угрюмее стал, жёстче, бесчеловечнее. Никому из пыточных подвалов не выйти живым. Сразу постаревший после смерти сына опричник наносил такие раны, что только смерть. Ольга прикрывает глаза, облизывает губы, лелеет свое горе, отчаянье и коварные планы, как ребенка. Да, приблизились они с Максимкой к престолу, а кто, раз больше некому? Некому, некому доверять, а, царь-батюшка? Всех к смерти приговорил, кто ради тебя готов был жизнь отдать? И у меня отнял того, кто мне дороже жизни. А я у тебя жизнь отберу. Возьмет у меня Дьявол твою душу в оплату? Оживит друга моего верного? Взмах ножом — будто пёрышком мазнули легонечко. Не обязательно насмерть резать. Хватит, чтоб кровь помаленечку пошла. Яд найдет жертву. Грозный поначалу смотрит недоуменно, ничего понять не может, а потом закатывается глазами и валится на пол. Тотчас же вокруг — толпа, охрана, челядь, гости. Ольгу хватают под белы рученьки, а та шипит, скалится: — Посмотрите, женщина его убила. За мужчину я мстила тебе, царе. За своего, тобою погубленного. Её пытаются увести, а она внезапно сменяет покорность на сопротивление, врывается и — ласточкой в окошко. До земли недалеко. А там — конь верный подготовлен. Её не догонят, потому что куда человеку против лошади в скорости тягаться? В горизонт уходит пыльные извивы от конских копыт.