Handprint On My Heart

«Что вы видели?» – спрашивает Гон в сообщениях, в интернете, в столь редких телефонных звонках. И Киллуа отвечает со смехом: ярким, и волнительным, и наполненным счастьем – таким, каким его привык слышать лишь Гон. «Всё! Мы видели здания размером с булавку и пингвинов в величину дома, а ещё летающих китов и плавающие облака». «Куда отправитесь теперь?» – спрашивает Гон. И Киллуа отвечает: «Куда только сможем забраться», – и обещает отправлять открытки. — Гон никогда не предавался мечтам чересчур много, и это осталось неизменным с тех пор, как он вернулся на Китовый остров. Даже если ему приходилось маленько повоображать, он пробуждался лишь с яркими вспышками сна: диковинные пятна летнего неба, виды далеких гор; друзья, с которыми он ни разу не повстречался, и города, в которых ни разу не побывал. Что ж, ничего нельзя было поделать с тем, что не имело шанса случиться, – даже если всё это казалось вполне реальным в неясные моменты пробуждения. Единственные сны, о которых Гон помнил достаточно явно, чтобы собрать их в понятную картину, были о пропущенных тестах по математике и о ярости тёти Мито, которая трансформировала свою ауру в гигантское алгебраическое уравнение, преследовавшее Гона вокруг всего острова, пока Киллуа сидел вне его досягаемости и смеялся, и смеялся, и смеялся с танцующими проблесками голубого в глазах, крепко удерживая сестринскую руку в ладони. К тому же, это те воспоминания, которые преследуют Гона дольше любого сна. — «Завел новых друзей?» – не спрашивает Гон. И Киллуа не отвечает: «Да. Множество. Они добрые, или странные, или жестокие, и всё же – они мои». «Кто-нибудь из них смог заменить меня?» – не спрашивает Гон. И Киллуа не отвечает: «Нет, никогда. Никто никогда не сможет». — Иногда старые друзья пересекают свои пути с островом. Большинство из них действительно появляются здесь просто на огонёк. Накл и Шут так же заскочили к ним и умудрились привлечь к себе каждого детеныша лисомедведя на острове. Мелеорон и Палм махнулись парочкой историй за выпивкой с тетей Мито, оставив Гона с чувством некой ностальгии убирать полупустые бутылки, раскиданные на кухонном столе. Леорио вернулся с Темного Континента и разнёс Гона упреками за то, что тот совсем не заботится о себе, и все эти слова игнорировали его собственные новообретенные шрамы, пересекающие обе руки, и понимающую улыбку на губах Курапики. Другие знакомые возникают из-за их наслышенности о Джине. Что он вырос здесь, что здесь находится его сын и что, возможно, здесь же он оставил нечто от себя. Некоторые Зодиаки и члены Археологического Общества Ёркшина заявлялись с идеей поглядеть на местные виды, а ещё понять, что заставляет Джина вертеть от всех голову. Тётя Мито не одобряет присутствие этих людей, однако те приносят интересные истории, или подарки, или дела для заинтересованных в порту, поэтому она не может отвернуться от них. Гон же утвердился в том, что показывать им округу не такое уж беспокойное дело: он водит их к росчисти со светящимися муравейниками и к расщелине с видом на Короля Болот. Хотя никто из его попутчиков не кажется заинтересованным и интересным самим по себе. Случается и так, что люди приходят потому, что слышали истории. О мальчике, который победил королевского стражника муравьев-химер; о мальчике, который участвовал в осаде замка, чтобы спасти своего наставника. Об Охотнике, который больше не может охотиться, угнетённый домашней работой. К этим людям Гон подходит тихо, будучи неуверенным сильнее, чем когда-либо, и слушает их советы: что он может сделать, куда он может отправиться, с кем может поговорить. И ничего из сказанного не помогает ему: то, что он сделал с собой, касается только его, и единственный, кто может исправить это, кто может понять, возможно ли вообще что-то исправить, – это он сам. Тем не менее, он продолжает брать их советы, потому что понимает их безнадежную потребность чувствовать себя лучше, помогая кому-либо ещё. Киллуа не приходит, и Гон не просит его. Теперь у Киллуа своя собственная жизнь, свои цели, и у него нет нужды обременять себя проблемами Гона. К тому же, Гон задолжал ему уже предостаточно жизней – настолько бесконечное количество, сколько звёзд на небе. (То, что Киллуа может чувствовать то же самое, даже не мелькает в его мыслях.) — «Изменился ли мир без меня?» – хочет спросить Гон. И Киллуа делает паузу, ведь так и есть и нет одновременно, и он не может с уверенностью сказать, где изменился мир, а где – они сами. «Всё со временем меняется, идиот». «Даже ты?» – хочет спросить Гон. И его голос ломается под опустошающей тишиной, наполненной впечатлениями, которые Гон может никогда не испытать вместе с ним, которые может никогда понять. «Даже я. Но всё это – лишь из-за тебя». — Так легко забыть всё произошедшее за день. Бывает, кажется, что оно едва занимает секунды, а бывает, что года, и жизни, и целые мира. Гон не помнит всё так хорошо: память цепляется за отдельные фрагменты. Умирающая девочка с тем существом, стоящим подле нее, бессмысленные слова, проливающиеся из их ртов и приводящие ни к чему иному, кроме смерти. Сломанная кукла, оказавшаяся пустой, с белоснежными волосами и натянутыми струнами вокруг бездыханного тела. Неожиданное отсутствие Киллуа возле себя, зияющее ущелье, наполненное очернелой яростью. Момент, когда злоба ушла, оставив ничего внутри, кроме снедающей вины, болезненной и ошибочной, но такой правильной, ведь это единственное, что у него оставалось. Шар голубого отсвета молнии и глаза Киллуа. Рука Киллуа на его плече, взгляд Киллуа на его спине, крик Киллуа в его ушах, Киллуа... Гон ясно помнит свой выбор, даже если причины за ним были туманными и непрозрачными. В тот момент он не потерял контроль, но сдался, ведь зачем продолжать бороться, если он провалил всё, над чем так старательно работал. Гон отбросил всё, кем он был и мог быть, чтобы компенсировать свой провал. Но он никогда не собирался бросать Киллуа. «Ты скучаешь по мне?» – не может спросить Гон. И Киллуа не может ответить, потому что ему пришлось бы сказать: «Больше всего на свете». — Каждый день Гон задумывается, как Киллуа проводит свой день, где он будет через часы и недели безмолвия между ними. Он пытается не думать, почему. («Потому что», – отвечает голос, непомерно знакомый, словно биение собственного сердца, – «Я хочу навечно быть твоим другом».)