Viva la Diva

Vino a mi como una reina, Con su show, altiva y bella. Celestial, brilla en su pedestal, Extasis, musa y estrella… Te hara subir hasta su cielo. O te hara arder en su fuego, Poque es una diosa de amor. Viva Maria, viva Victoria, Aphrodita. Viva la Diva, viva Victoria, Cleopatra… ~ «La Diva» Вы замечали когда-нибудь, что есть определенные утренние часы, когда даже в шумном городе становиться слишком тихо? Даже в городе-мегаполисе, даже в центре. Просто есть такие двадцать-тридцать минут, и именно они по праву должны считаться переходом от старого дня к новому. И ты почему-то просыпаешься всегда именно в это время, будто кто толкает в бок, и сон снимает как рукой. При этом неважно, лег ли ты час назад или спал всю ночь, потому что не остался в клубе, а решил вопреки обыкновению ехать домой. Почти всегда по утрам у тебя болит голова и слегка ноет тело, благодаря за удачный вечер, и напоминая, что это уже перестает быть смешным. А в окно пробивается холодный свет, и ты уже знаешь, что если выглянешь сейчас – тебя встретит жемчужное небо и легкий утренний холодок. Втянув этот ни с чем не сравнимый запах города с примесью выхлопных газов и мокрого асфальта от прошедшего ночью дождя, ты полезешь за сигаретами, искренне недоумевая, почему практически не куря, раз за разом всегда делаешь это утром. Словно какой-то ритуал, а ведь ты всегда ненавидел запах табака. Зябко передернув плечами, оборачиваешься назад, убирая с лица спутанные волосы, глядя в спальню. Ты сегодня не один. И хмурое утро резко становится перламутровым, отливая, правда, блекло, всем спектром цветов, тебе даже кажется, что в комнате становится чуточку теплей. Он спит так безмятежно, словно ангел. И кажется что на подушке рядом, где на самом деле десять минут назад лежал ты, сейчас покоятся большие белые крылья. Остро очерченные лопатки на худой спине лишь подчеркивают эту иллюзию. Он порой кажется тебе неведомой райской птицей, каким-то случайным образом принявшей человеческий облик, и ты бережешь его, стараешься беречь – словно голубя, которого кормишь с ладони. Но эти мысли имеют право на жизнь только сейчас – в эти двадцать с лишним минут молчания, рождения нового дня. Потому что в иное время ты как никто понимаешь, что райская птица целенаправленно бросается на гибель, делая все, чтобы никогда больше не петь. Есть такая легенда о птице, что бросает однажды свое гнездо, и летит искать куст терновника, и не успокаивается, пока его не найдет. И тогда, среди шипов и зарослей она запевает песню – самую прекрасную песню на земле, которой может позавидовать и жаворонок, и соловей. И в этот миг весь мир умолкает, задумчиво слушая дивную мелодию, которая не обрывается, даже когда птица бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. Никто не может сказать зачем, для кого и для чего она это делает, и почему цена самой прекрасной на свете песни – жизнь. Но все равно – грудью на тернии. И так будет всегда. Ты размышляешь об этом, гладя, едва касаясь, тонкую нежную кожу между лопаток, осторожно убирая в сторону черные змейки распущенных волос. Он спит щекой на подушке, его глаза закрыты и пальцы сжимают край одеяла, но ты слышишь только его голос – дьявольской трелью звучащий в голове. И в это мгновение понимаешь, что перед тобой та самая птица, что нашла, кажется, свой терновник, и теперь поет свою последнюю песню. Откуда такие мысли? Да просто потому что у тебя есть глаза и уши, и ты видишь, что происходит вокруг тебя. И вокруг него. Ты каждую ночь силишься отвернуться, проклиная льющийся рекой алкоголь и слои табачного дыма, настолько плотные в небольшом помещении, что похожи на туман. Ядовитый туман, растворяющий в себе силуэты, заставляющий отключаться и не думать ни о чем. У тебя свои причины делать это. Ты отключаешься, чтобы не думать о том, что любимый человек медленно спивается, медленно делает все, только бы зарубить на корню богом дарованный талант, а еще – сидит на стимуляторах, помогающих ему веселиться ночь напролет, с рассветом падая на подушку, а спустя четыре часа ничего не помнить. Память милосердна, и умело изглаживает неприятные воспоминания и мысли, оставляя лишь яркий блеск ночи, такой неоново-синий, и желание повторить это вновь. А может, ты просто драматизируешь, убеждаешь сейчас себя, что ерунда это все, и многие так живут, причем все в полном порядке – веселятся на всю катушку, получая от жизни все. И это правда. И на это можно было бы закрыть глаза. Только ты как никто понимаешь, что есть все, а есть он. Не вписывающийся ни в одни рамки и стандарты, ведь как можно урезонить какими-то правилами райскую птицу, что живет по своим собственным законам? Он позволяет тебе прикасаться к себе, целовать себя, быть рядом с собой по ночам, держать себя за руку во сне или мягко утыкаться губами в шею. Временами тебе даже кажется, что он любит тебя, по-настоящему любит, но все же как-то не по-людски, не так, как любят обычные смертные. И сейчас, пока ты ждешь его пробуждения, глядя на выступающие позвонки спины, на плечи, на руки с тонкой сеткой почти идеально-ровных царапин – памяти о слишком бурных ночах – ты понимаешь, что перед тобой Дива. Та самая единственная и неповторимая, и другой такой нет, осталось лишь сделать так, чтобы он сам это понял, и перестал убивать себя, бросаясь грудью на тернии. …Он открывает глаза в тот самый миг, когда ты, задумавшись, ворошишь его идеально-гладкие волосы, собирая их на одну сторону. Поразительно – у тебя продолжает трещать голова от вчерашней водки со льдом, а он свеж и полон сил, будто не его ночью волокли в невменяемом состоянии к черному входу клуба, спасая от обезумевшей фанатской толпы, возжелавшей своего кумира. Перевернувшись на спину, он закидывает руки назад, туда-сюда мотнув головой по подушке. И улыбается, а тебе кажется, что сейчас в этой улыбке, в уголках губ и глаз, промелькнуло Солнце. — Доброе утро, Сис. Ты снова не спал всю ночь? Ты закрываешь глаза, посылая к черту весь мир с его порядками и законами. Потому что твой слух, словно живительный бальзам, снова ласкает этот божественный, высокий голос. Ты киваешь, соглашаясь, потому что Диве незачем знать, что ты просыпаешься в одно и то же время, только бы полюбоваться на спящего. Ты киваешь, садясь ближе, укутывая острые плечи в одеяло и устраивая в своих руках, как маленького, кончиком пальца водя по тонким ключицам. И вновь кажется, что в твоих объятиях не человек, а райская птица, случайно залетевшая на землю, по утру вырывающая из груди пронзавший ее накануне шип терновника, только ради того, чтобы ночью вновь его вонзить, запевая самую прекрасную песню в мире. Ты будешь слушать и молчать, и прокручивать в голове тысячи слов, идей и планов, как остановить безумие. Но вновь не сделаешь ничего, встречая по привычке такое же утро, потому что ни один простой смертный не властен над Дивой.