История не нова: учитель

Электропоезд стучит колесами, замедляет ход, останавливается с протяжным свистом. Я оказываюсь на платформе. Точнее на том, что называется платформой. Спускаюсь с возвышения по обледенелым ступеням. Прыгаю прямо в снег. Его навалило этой зимой столько! Поправляю шапку, закидываю ремешок тощей спортивной сумки на плечо. Повсюду снег — белый природный саван. Впереди, на фоне голых стволов деревьев, зеленеют елочки, разбавляя серо — белый пейзаж. Наверное, летом здесь очень красиво. Иду к лесу, утопая в снегу. Идти не просто, но приятно. Просто идти туда, куда тебе нужно. А нужно мне дойти до деревьев, пройти вдоль них до дороги и по ней уже добраться до деревни. Калачи — кажется так она называется… Ветер бросает в лицо горсть снега, а я смеюсь. Просто хорошо. Хотя вначале не знал, что делать со своей свободой. Теперь думаю, что можно устроиться на лесосеку. За десять лет я поднаторел в рубке леса. Другого выхода у меня пока нет. И скорее всего не будет. Вовремя замечаю дорожку. Сворачиваю и топаю через лес. На белом фоне виднеются острые крыши домов. Небольшие коричневые бугорки издалека. Я дышу полной грудью, вбираю в себя запах свободы. Здесь, в Калачах, небольшой бревенчатый домик с печкой и огородом. Бабушка описывала его именно так. Милая моя бабушка, она ни разу не упрекнула меня, хотя могла давно от меня отказаться. Ей пришлось продать нашу квартиру, чтобы оплатить адвоката, который оказался полным овощем и на суде не мог связать и двух слов. Бабушку с заседаний несколько раз забирала скорая. А когда огласили приговор, она лишь всплакнула, и в глазах её я увидел смирение. И смирился сам. Бабушке пришлось переехать в эту деревню к дальней нашей родственнице. Полулежачей, полуслепой старухе. Она ухаживала за ней, а после её кончины, стала хозяйкой дома. Он перешёл по наследству. Иногда я задумывался, а кого я убил? Запутавшегося, несчастного человека или педофила — извращенца? Я так и не нашёл ответа на этот вопрос. Не знаю, где он похоронен, да и не хочу знать. Хорошо, что в колонии никто не знал о моём прошлом. А я заставлял себя забывать. Я считаю себя нормальным. Я думаю о том, что можно будет и жениться. Как никак мне скоро тридцатник. Бабушка писала, что в Калачах есть одна вдова с двумя детьми — близняшками. Ей одной тяжело и работать, и по хозяйству, и с детьми. А я опасаюсь, что даже ей не нужен будет бывший зек, судимый за убийство. Как она меня к детям подпустит? Я ведь и сам боюсь себя, а хочется нормальной жизни, как у всех. Кому я нужен теперь?.. Хотя, нет. Нужен! Бабушка выходит встречать меня, закутанная в тёплый цветастый платок. На ногах валенки. Она даже не постарела за эти десять лет, скорее помолодела. На свежем воздухе щеки её горят румянцем. Она машет мне рукой. Я слышу, как она зовёт меня по имени. Срываю шапку — ушанку со своей обритой головы и машу ей в ответ. А потом бегу навстречу по снегу. И проваливаюсь в объятия родных сухих тонких рук. Бабушка плачет, целует мои щеки. Она ведёт меня в дом. В тёплый, уютный дом, где в печи потрескивают поленья. Я сажусь за стол, и передо мной оказывается тарелка дымящегося мясного супа с картошкой. Я с наслаждением вдыхаю его аромат. Бабушка хлопочет у плиты, кипятит чайник. На тарелке лежат её фирменные пирожки. И становится так хорошо и приятно. Будто всегда мы жили здесь вдвоём. Будто не было нашего городка, не было моей школы, не было Сергея Вениаминовича…