***
Роковой разговор, который сжёг все мосты между ними на долгие годы вперёд, случился на следующее утро. В тот выходной день Хиляль и Леон запланировали семейный пикник на природе, и Йылдыз с кирьей Вероникой, по их словам, непременно должны были принять в нем участие. От этой слащавой идеи, которую огласили с такой помпой и не менее претенциозно приняли, Йылдыз захотелось сплюнуть в сторону. Она еле сдержалась, чтобы не закатить глаза, когда сестра, восхищённо хлопая в ладоши, начала уверять ее в том, что они прекрасно проведут вместе время. И хотя она старательно отнекивалась, придумывая тысячу причин, по которым ей следовало бы остаться дома, щенячий восторг Хиляль перед собственной затеей ничто не могло угомонить. Было ясно одно: пытка продолжалась для старшей дочери генерала Джевдета, но ведь она дала себе слово, что не будет больше так страдать? Что приблизит конец этих мучений, во что бы то ни стало? Переспав с этими мыслями, она уже представляла себе, как это сделать. И сейчас, когда сестра так искренне обнимала ее в преддверии прекрасных выходных, Йылдыз смотрела на неё и почти не сдерживала злорадную улыбку. Хиляль была ее младшей сестрой, с которой они столько лет прожили под одной крышей. Она знала ее, как свои пять пальцев. Прекрасно знала все ее слабые стороны. О том, какой Хиляль могла быть милосердной и отзывчивой, в ее родной Турции в свое время ходили легенды. Однако были вещи, которые даже она со своим большим сердцем была бы не в состоянии простить. Йылдыз ещё раз усмехнулась этой мысли. Прошло пару часов после этого разговора, и обитатели дома уже заканчивали последние приготовления к поездке. Кирья Вероника с внуком давно дожидались их внизу в машине, Леон завязывал галстук возле зеркала у входной двери, а его турецкая супруга почти накидывала на себя пальто, когда взгляд ее зацепился за сестру. Невозмутимо сидя за столом на кухне, Йылдыз, казалось, и не думала собираться, и все ещё работала над письмом, которое писала матери в Турцию. Она даже не была толком одета для выхода, и это наблюдение привело Хиляль в ужас. — Сестра, чего же ты так долго. Мы же опоздаем. Друзья Леона заказали для нас участок, но мы должны вовремя приехать, чтобы окончательно закрепить его за собой. Ты же знаешь, — пока турецкая патриотка причитала, Йылдыз не поднимала на неё глаз, сосредоточенно выводя каждую букву на листе бумаги и пытаясь сдерживать бурлившую в жилах кровь. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. И только тогда, когда этот нескончаемый поток слов, отдававшийся в ее голове громким шумом, наконец, закончился, старшая сестра заговорила. — Я же сказала, что не хочу ехать никуда, Хиляль, — Йылдыз доставляло величайшее удовольствие наблюдать за тем, как сильно супруга бывшего греческого лейтенанта изменилась в лице после этой реплики. Она больно обидела сестру в ее самых лучших чувствах, но, по правде сказать, Йылдыз нравилось это осознавать. А ведь это было только начало ее маленького представления. Она так же видела, что Леон настороженно поглядывал в их сторону, и радовалась даже этому. Скоро он не выдержит и обязательно присоединиться к их разговору, чтобы защитить жену от нападок. Конечно же, она в нем даже не сомневалась… Тем временем Хиляль немного пришла в себя, чтобы вымолвить хоть слово. — Как это «никуда не хочешь ехать?» — в какой-то момент у неё даже обижено задёргалась нижняя губа. — Я думала, что мы все уже решили… Старшая сестра подняла на неё упрямый жёсткий взгляд, который даже немного испугал ее. — Ты ошибалась, — на этих словах она закончила свое письмо и аккуратно сложила его в конверт, тщательно запечатав его, а затем резко поднялась со своего места. Хиляль продолжала наблюдать за каждым движением сестры выражением своих ясных голубых глаз, в ту минуту смотревших как-то особенно невинно. Эта мысль больно кольнула Йылдыз в самое сердце, но она быстро осекла себя. Назад дороги не было, все зашло уже слишком далеко. — Более того, я хочу тебе сообщить, что уезжаю сегодня же вечером. Я уже купила билет на ближайший корабль до Стамбула. Я отправлю телеграмму матери, чтобы они с Якубом встретили меня. — Что? — из груди Хиляль вырвался удивлённый возглас, и она обессилено уронила руки вдоль корпуса. — Почему… Почему так спешно? Почему именно сегодня, сестра? Как и продумала наперёд его свояченица, Леон действительно не мог остаться в стороне и пришёл на помощь жене. — Какая муха тебя укусила, Йылдыз? — молодой грек попытался перевести все в шутку, но это лишь ещё сильнее раззадорило огонь в ней. Она тут же пожалела, что минуту назад позволила себе мысль об отступлении, и ринулась в бой с тройным рвением. — Отдай сюда письмо. Никуда ты не поедешь. Не говори глупостей. Он постарался отобрать у неё конверт, но она резко отпрянула и так взглянула на него, что у мужчины кровь похолодела в жилах. — Все мои решения — глупые, правда, Леон? — Йылдыз горько усмехнулась на этом. — Впрочем, возможно, ты и прав. Самым моим глупым решением было приезжать сюда. Я совершила большую ошибку. Впервые за последние несколько недель ее душа ликовала. Злорадная улыбка сама собой натягивалась ей на лицо, когда она видела реакцию на свои слова. Все шло так, как она запланировала, и даже лучше. О, эти удивлённые лица! Они никогда не забудут этот день, уж она постарается. Она отомстит им за все те мучения, которые ей пришлось испытать в их доме. Отомстит сполна за каждую слезу, что она проронила под этой крышей. Особенно за те минуты, что она пережила, сидя под дверью их спальни. За все, за все сполна отомстит… — Что это значит? Что ты имеешь в виду? Не говори загадками, — пока Хиляль рефлекторными движениями ловила рот воздух, пытаясь хоть немного вникнуть в слова сестры, ее муж вполне закономерно взял дело в свои руки. Йылдыз не имела ничего против этого, ей даже нравился подобный ход событий. Она наслаждалась своей игрой. Это был ее дебют. Театр одного актёра. И она собиралась выжить из этой роли все, что только можно было. Роль… Да, именно, роль. Ещё в начале этого разговора она выбрала себе определенную роль и теперь собиралась отыграть ее до конца. Истинных мотивов ее поступков никто и никогда не узнает. Никто… Уже направившись, было, к выходу, чтобы накинуть на себя пальто и отправиться на почту, Йылдыз вдруг развернулась и, медленно двигаясь, вплотную подошла к супругам. Ей нравилось видеть это недоумение на их лицах. Она ехидно улыбнулась. — Вы, правда, не понимаете? — начала она еле слышно, переводя взгляд с сестры на ее мужа и обратно. — Правда, не понимаете, чего я никогда не смогу вам простить? Улыбка сошла с лица Йылдыз. Она начала вживаться в роль убитой горем дочери. — Как вы можете быть здесь так счастливы, зная, какую цену пришлось заплатить за то, чтобы вы могли позволить себе такую жизнь? — ее голос дрогнул, а глаза налились слезами. Она бы поаплодировала, если бы видела себя со стороны. — Как вы можете быть так… Презренно счастливы, зная, что отец погиб, спасая ваши жизни? Прикрывая ваш… — Йылдыз брезгливо поморщилась. — Грех. Хиляль вскрикнула и закрыла лицо руками. Леон начал сильно сжимать кулаки, а на лбу у него даже вздулись вены. Йылдыз смотрела на свою младшую сестру в упор, пытаясь понять, что именно она чувствовала, наблюдая за тем, каким страданием наполнялись глаза ее жертвы. Получала ли она от этой картины то удовольствие, на которое рассчитывала? Она не могла сказать точно в тот момент, а потому продолжала. — Йылдыз… — предостерегающе зашипел молодой грек, но она не послушалась. — О, только не стройте из себя жертв. Вы прекрасно знаете, о чем я. Если бы вы… Держали себя в руках, — ещё один брезгливый взгляд снизу-вверх. — Если бы ты, Леон, держал себя в руках… Была ли это точка кипения? Честно признаться, у неё ещё были припасены парочка фраз, которыми можно было выстрелить в нужный момент. А пока что сестра протиснулась между ней и Леоном, чувствуя, что муж начинал терять терпение. — Ты… Ты понимаешь, о чем говоришь, сестра? Ты слышишь себя со стороны? — Хиляль всплеснула руками, а затем схватилась за голову. Леон положил ей руки на талию, и Йылдыз, увидев это, решила, что пришло, наконец, время выстрелить последними патронами. Эта решимость пришла еще и потому, что, несмотря на желание отомстить им за свою боль, она не чувствовала, что избавлялась от нее окончательно. Это заводило ее еще сильнее. — Ты знаешь, что я права, — еще одна кривая ухмылка. — Ты прекрасно знаешь, что это из-за вас погиб отец. Из-за вашей… Любви, — последние слова Йылдыз презрительно бросила в ноги Хиляль и ее мужу. — Я не знала, смогу ли я простить вас когда-нибудь, когда ехала сюда. Хотя я думала, что простила. Но потом… Потом я увидела, как вы бессовестно топчете его память, ни капельки не раскаиваясь, даже не оплакивая его, придаваясь тут мелким обывательским радостям… Это мерзко, Хиляль. — Ещё одно слово… — Леон снова вышел вперёд, спрятав жену за спиной. Приступ тошноты снова одолел Йылдыз. Почему? Почему они всегда это делали? Так выводил ее из себя? Даже если бы она хотела полюбить их искренне, она не могла. И они сами были тому виной. Они всегда это делали. И даже сейчас… Почему она не чувствовала удовлетворения, хотя представление почти завершилось? Что же это был за замкнутый круг, из которого не было выхода! — И я не посмотрю на то, что ты моя свояченица, Йылдыз. Повисла тишина, нарушаемая лишь размеренным тиканьем настенных часов в коридоре. Это ещё был не конец, нет. У неё был ещё один козырь в рукаве. Она знала, что он попадёт в самую цель и поможет заполучить то, чего она хотела от этой сцены. То, чего не принесли, к сожалению, предыдущие. И она им воспользовалась, несмотря на то, что знала, сколько боли он принесёт. Йылдыз взглянула на притихшую сестру и снисходительно улыбнулась. — Видишь, Хиляль… Вот он, твой воспитанный интеллигентный грек. Угрожает женщине, — саркастичный смешок: Йылдыз пожала плечами. — Ты, конечно, хороша. Променять любовь к Родине, к земле, которая вскормила тебя на своих материнских руках, которой ты тысячу раз клялась в любви… Буквально предать эту любовь ради того… Чтобы стать греческой подстилкой? Вот, что тебе действительно всю жизнь было необходимо, да, сестра? Долго сдерживаемые слезы, наконец, брызнули из глаз Хиляль. И это говорила та, которую они искренне приняли в своём доме, которую любили и уважали, как одного из самых близких к себе людей. Одного из тех немногих, кто еще не отвернулся от них из-за тех событий… Леон, не видевший больше причин молчать, указал свояченице на дверь. — Вон из моего дома, Йылдыз. Чтобы духу твоего здесь больше не было. Ты меня поняла? — она никогда не видела мужа сестры таким разъярённым. В его глазах плясали огоньки яростного пламени, а Хиляль выглядела полностью раздавленной. Но Йылдыз, почему-то, не нравилось за этим наблюдать. Им было больно? Точно так же, как и ей было? Больно было прежде всего ее младшей сестре? Именно этого она добивалась? Этого ли? Ехидная улыбка сошла с красивого лица турчанки. Она бросила на сестру быстрый взгляд, в котором на несколько секунд промелькнули жалость к своей жертве и раскаяние, а затем направилась к выходу, крепко прижимая к сердцу злосчастный конверт, с которого все и началось. Она чувствовала себя затравленным зверем. Не менее затравленным, чем Хиляль. Представление было закончено, свет погашен, занавес опущен. Все, как она хотела. Почему же ей было даже больнее, чем перед всей этой историей? Ей не оставалось ничего другого, кроме как бежать. Бежать от собственных демонов как можно дальше. — Вещи пришлите мне с кем-нибудь. Я буду ждать внизу, — это были последние слова, которые она произнесла, прежде чем громко захлопнуть за собой дверь. Дверь, через которую она больше никогда не войдёт в этот дом. Дом, вход в который будет закрыт ей ещё на долгие годы вперёд. Едва Йылдыз покинула их, как Леон бросился к захлёбывавшейся в слезах жене и крепко обнял ее. В голове его пронеслось множество ругательств, которыми бы он описал свою свояченицу, но он сдержался, чтобы не озвучить их. Хрупкий стан турчанки начал содрогаться в его руках. Его сердце обливалось кровью. — Тихо, тихо, моя Хиляль… — впрочем, рана, нанесённая его жене, была гораздо сильнее, чтобы он мог утешить ее такими простыми словами. — Ну же, иди сюда. Я рядом, слышишь меня? Я всегда рядом. Любящий муж нежно взял ее лицо в свои ладони и легонечко коснулся ее лба губами. Она еле заметно ответила ему и громко всхлипнула. — Я не понимаю, я не понимаю, что произошло… Все же было так хорошо, мы собирались на пикник… — он удивлялся порой, какой наивной становилась его жена, когда дело касалось членов ее семьи. Она искренне верила в каждого из них, не допуская и мысли, что кто-то может иметь не самые благие намерения по отношению к ней. Раньше он считал, что лучше было все оставить так, как есть… Однако сейчас жалел, что не открыл ей своих подозрений раньше. Возможно, тогда бы удалось избежать такой боли. — Не слушай ее, хорошо? Даже не вздумай принимать ее слова близко к сердцу, обещаешь мне? — жена отводила от него взгляд, и Леон видел, как она переживала. Он решился на отчаянный шаг. — Послушай меня. Она позавидовала тебе. Завидовала так, что даже цвет лица меняла, когда ты была рядом. Ее блуждающий взгляд, наконец, остановился на его лице. Он нежно ей улыбнулся. — Не смотри на меня так. Это даже мама заметила. Одна ты ничего не видела. Она изо дня в ней копила в себе жёлчь, и вот этот яд, наконец, вырвался наружу… Ты ни в чем не виновата. Не кори себя. — Не может быть… — в голове Хиляль быстро-быстро замелькали эпизоды из прошлого, которым очень легко нашлось объяснение теперь, когда она больше не обманывала себя по поводу искренности сестры. Она устало прикрыла глаза. Теперь многое встало на свои места. Зависть – всегда была самым губительным пороком Йылдыз, причинившим много вреда близким ей людям, и ей самой. Эта история не стала исключением. Сестра хотела сделать ей больно, ей, Хиляль, и она действительно добилась этого. Однако турчанка была уверена так же, что Йылдыз не получила удовлетворения от этого. Злилась ли она на сестру? Хиляль не знала. Она лишь ясно осознавала, что счастливый человек, которого все устраивало в собственной жизни, никогда не стал бы вести себя так. В тот же момент она бросилась к окну и взглянула оттуда вниз. Йылдыз сидела к ней спиной на скамейке возле дома. Видимо, ждала, когда ей принесут вещи. Леон подошёл к жене сзади, обнял за талию, нежно коснулся щекой ее щеки. Они долго молчали, держась за руки. — Неужели она думает, что мы с тобой действительно совсем не переживали из-за произошедшего? Что я совсем не оплакивала отца? – голос ее дрогнул на этих словах, и из глаз невольно снова потекли слезы. – Она, моя сестра, та, кто лучше всех должен знать и чувствовать меня. Неужели она считает меня настолько ничтожной? Молодой грек снова привлек жену к себе и поцеловал ее в лоб, позволив ей вдоволь поплакаться ему в жилетку. — Зависть застелила ей глаза, любовь моя. Эта истина только для нее и ее болезненного восприятия, но мы с тобой… Знаем, как тяжело нам досталось это счастье. И что мы не просто так предаемся обывательским радостям, как она говорит. Что мы выстрадали это счастье, которое досталось нам слишком дорого, чтобы мы не ценили его. Понимаешь меня? Хиляль еле заметно кивнула и сама не заметила, как снова потянулась к мужу за очередной порцией объятий, а он тем временем продолжал говорить своим размеренным, успокаивающим голосом, который словно убаюкивал ее. — То, что произошло сейчас в этой комнате, не имеет к нам никакого отношения. Мы всего лишь попали под горячую руку. Это игра демонов в голове твоей сестры. Это ее пороки, и ее борьба с ними. Это не должно повлиять на нас, хорошо? Свою войну уже выиграли и заслужили свой счастливый конец без страданий. И мы не позволим, чтобы кто-то испортил нам его, слышишь меня? Долгое время они просто молчали. — Мне отнести ее вещи? — наконец, решился спросить Леон. Хиляль еле заметно кивнула и слабо улыбнулась. Перед уходом он ещё раз стёр дорожки слез с ее лица, а она поцеловала его в губы. Когда дверь за ним захлопнулась, Хиляль снова посмотрела в окно. Йылдыз в этот момент, как ни странно, обернулась и посмотрела в сторону их окна. Взгляды сестёр встретились в последний раз. Хиляль задёрнула шторы, а Йылдыз снова устремила взор прочь. О чем думала старшая дочь Джевдета в ту минуту? Эта ссора не была похожа ни на одну из тех, что так часто происходили между ними тогда, когда они были еще детьми. Тогда хватало одного «прости», чтобы загладить вину, но теперь… Что же могло восстановить былой мир между ними теперь? В тот день Йылдыз будто запустила в сестру отравленную стрелу, которая, сделав круг в сорок лет, но, так и не достигнув цели, вернулась к ней…***
Рано утром Йылдыз ханым невозмутимо пила свой черный турецкий кофе, пока весь дом еще был погружен в сладкий обволакивающий сон. Она и сама не заметила, как, войдя в кухню, первым же делом потянулась к турке, словно невидимая сила впервые за сорок лет направляла ее руки. Она не могла уснуть всю ночь, но даже светлое утро не принесло ей долгожданного успокоения. Эта мысль разжигала в ней огонь раздражения почти с той же силой, как тогда, сорок лет назад. Ее раздражало абсолютно все. Систематичное тиканье часов в гостиной, веселое чириканье соловья за окном… Ее напряженное сознание даже как-то особенно рьяно восприняло пролетающую мимо мошку. Ей показалось, что каждый взмах ее крыльев бил ее по голове молотком. Женщина и сама не поняла, как взгляд ее зацепился за телефонный аппарат, стоявший на журнальном столике перед диваном в гостиной. Как в полузабытье она сделала пару неуверенных шагов и взяла в руки трубку. Она чувствовала, как тревожный комок сжимал горло плотным кольцом, но пальцы уже сами набирали номер, который она знала наизусть, не одну ночь проведя за такими же попытками. Но на этот раз все было по-другому. Телефонные гудки никогда не казались ей такими длинными. Каждый из них будто отмерял минуты, которые ей еще предстояло провести на этой земле. Когда она была уже почти готова бросить трубку, как делала это уже тысячу раз до этого, на другом конце провода, наконец, заговорили. Послышалось тревожное «алло». Комок еще сильнее сжал ее горло, когда она услышала до боли знакомый голос. Она тяжело сглотнула. — Алло, я слушаю Вас. Не в силах больше сдерживать себя Йылдыз громко вздохнула. — Йылдыз?