Just a Little Bit

— Бегом-бегом-бегом-бегом! Быстрее, шевели булками, Фари, что, ночка тяжёлая была, Фа-а-арид? Тянет гласные, а у Северова чуть ли не колени поджимаются, а в животе бабочки, треклятые бабочки. Вырвать бы их и каждому насекомому крылья сухие чешуйчатые их повыдергивать, лапки, что кожу изнутри царапают, переломать. Потому что Олег, он же не поймёт, он отшатнётся брезгливо, оттолкнёт и плевать, что дружат они уже несколько лет. Потому что он не такой, он не из «таких». А Фарид, оказывается, именно из «этих». Понял это, когда в очередной раз завис на губах Олега, волосах Олега, руках Олега, на нем всем полностью, черт его за ногу! Волков тогда лишь отшутился на столь пристальное разглядывание, засмотрелись мол, Фарид Артёмович Северов, на красоту неземную? И от резкого, порывистого «да» спасло только полностью озвученное имя. Фарид Артёмович Северов, это ж оборжаться можно. Комбинация не для слабонервных. Уже за одно это следовало бы лишить предков родительских прав. Маман хороша, решила назвать сыночка традиционным именем своей страны, даром, что была там только один раз. И ведь поменять имя можно только через год, когда стукнет 18, и можно будет вырваться из яростной опеки. Поток мрачных мыслей прервался позорным падением на булыжную мостовую. Ну надо же, не всё в городе залили асфальтом. Фарид резко всхлипнул от неожиданности, поперхнулся танцующими в воздухе былинками тополиного пуха, закашлялся. Из груди донеслось жалобное клокотание, а ладони тут же засаднили из-за содранной кожи. — Фари, ну ты чего, медведь ты неуклюжий, парад вот-вот начнётся, а нам ещё переть и переть, я молчу уже про места, наверняка уже все заняли, опять придётся на забор лезть! Тараторит быстро, словно действительно отчитывает, ругает, а Северов лишь улыбается дёргано, потому что ладони в ладонях мимолётно, касания, словно тёплый порыв еле уловимого ветра, столь незаметного для всех, но поднимающего у него одного целый шквал эмоций, чувств, что вот-вот проломят клетку рёбер и вырвутся наружу, затопляя весь мир. Олег дует на ладони, держа их в своих, протирает царапинки платком, убирая грязь улиц, а у Фарида улыбка сквозь слезы в ответ на удивлённое: «Ты что, ревешь? То же мне, солдат, ты как Отечество защищал бы, будь на месте тех ветеранов, что скоро пройдут по проспекту?». Защитил бы, Олег, ты только не переживай. Грудью бы закрыл, лишь бы ты только выжить смог бы. Ведь так и умереть не страшно. Разве что совсем чуток. Он, наверное, видит это в глазах, потому что спешно отпускает руки, бормоча что-то вроде: «идти нам пора, а то ведь действительно все будет, как я сказал», а Фарид снова залипает на крепкой шее, которую хочется огладить ладонью, на широких плечах, на мышцах, что перекатываются под футболкой, на ремне джинс, что заставляет спешно поднять взгляд и скулы покрыться едва заметным румянцем, хорошо хоть сам Олег уже отвернулся и не заметил. Добираются они до проспекта, когда уже все места фартовые заняты, а звучный голос произносит в рупор свою невнятную речь так громко, что дрожат барабанные перепонки. Олег все суетится, то пробраться к ограде пытается, то на парапет залезть, а то вдруг завис, разглядывая деревья аллеи, прикидывая что-то в уме. Фарид лишь хмыкает в ответ на вопросительный взгляд… друга. Нет уж, если он на мостовой не удержался, то на ветке, да ещё и плюс с фотиком в руках — гиблое дело. — Дело гиблое, дружище, эти мамаши заняли все места, подтянув своих личинок. Нет, ну вот ты мне скажи, на кой-черт младенцу парад? Вот я тоже не знаю, он же все равно нихера не понимает, а другие должны страдать. Но сегодня прям аншлаг, даже наш забор заняли, а вон Серега, видишь, вообще пробрался на чужой балкон и машет нам, предатель. Слушай, а может выдадим себя за репортёров, а? Вон, у тебя камера есть, как думаешь, примут нас, сойдём мы? Олег тараторит и тараторит, слова льются нескончаемым потоком, когда Северов хватает его за руку и устремляется в гущу людей. Музыка торжественная долбит по ушам, а пальцы горят от прикосновения к коже, но Фарид держит крепко, не отпускает, тащит за собой, смеясь в ответ на злобные выкрики в спину. Позволяет себе эти несколько мгновений, позволяет себе коснуться не одними лишь кончиками пальцев, позволяет себе и впитывает эти крупицы счастья, что поднимаются в груди огромным надувным шаром, мешая дышать. Так легко и свободно, солнце слепит глаза, земля под ногами отдаётся дрожью нескольких сотен ног в солдатских сапогах, когда резко дёргает все тело назад за руку так сильно, что Фарид спиной врезается в грудь, непроизвольно цепляясь пальцами за ткань чужой футболки. Олег улыбается, а глаза блестят лихорадочным блеском. Он мажет кончиком языка по губам, а Северов чувствует, как внутри все ухает горячим комом к низу живота. Опускает голову вниз, легонько толкает в грудь, выбираясь из объятий и стараясь не встречаться с удивлённым и немного непонимающим взглядом Олега. — Что случилось-то? — Идея есть, Фари, и, по-моему, она гениальна! — Как и все остальные твои? — вырывается непроизвольно, и Фарид сам удивляется ноткам злости, которые сквозят в голосе. Словно он сам слышит его со стороны, и только потом доходит, что это его собственный. И что злость эта на себя самого, на своё неумение держать себя в руках, на свою любовь эту идиотскую, которую вырвать хочется хоть вместе с сердцем, потому что больнее все равно не будет, потому что неправильно и несбыточно. — Ты что ёрничаешь-то раньше времени? Послушай сперва, барсук фырчащий. Давай я подсажу тебя, а ты заснимешь весь парад. Будет у нас видео с высоты птичьего полёта собственного производства, — улыбается своей белозубой улыбкой, явно довольный своей идеей, а у Северова внутренности стягиваются в единый пульсирующий комок, и язык заплетается, словно он дитё, которое только учится говорить. — П-подсадишь? — Ну да, на плечи, так ведь обзор лучше будет, а ты вообще ничего не весишь практически. — поворачивается спиной, наклоняется, чтобы залезть удобней было, и даже не думает, наверное, что натворил всего за несколько мгновений. Потому что рубашка так облегает, потому что хочется опрокинуть прямо на молодую, ещё нежно-зеленую траву, хочется вгрызаться в шею, в плечи и грудь, губами стоны ловить, перестать притворяться, перестать изображать из себя всего лишь друга, который и думать не смеет о чём-то большем. Но он ведь как всегда струсит. Дрожащими руками уцепится за плечи, подтягиваясь, стараясь не думать ни о чём таком. А потом лишь тихо охнет, непроизвольно зарываясь в волосы Олега пальцами, когда почувствует лёгкое скольжение рук по собственным бёдрам. — Держись, салага, только волосы мне не выдри там, снимай лучше, сейчас все самое интересное начнётся. Фарид дрожащими руками снимает с шеи фотоаппарат, а мысли только о ладонях Олега, о его пальцах, что чуть сдавливают колени, о том, что хочется выше, дальше, и краска заливает лицо. — Ну что, покажешь, что наснимал на моем горбу? Они сидят в парке на скамейке так близко, склонившись над экраном фотоаппарата, что Фарид чувствует порывы дыхания на своей шее, и мурашки волной пробегают по позвоночнику, заставляют кромку волос подняться дыбом. Мысли идут в совершенно ненужном направлении, но губы Олега так близко к коже, к скуле, что оторваться невозможно. На автомате Фарид нажимает кнопку, пролистывая фотографии все дальше и дальше, вздрагивает, когда из динамиков вдруг раздаётся марш, записанный на видео. А Олег, смеясь, приобнимает за плечи, становясь ещё ближе. Настолько ближе, что и сил уже нет. И губами утыкается куда-то в шею, обрывая насмешливо-удивлённое: «Фари, ты чего…» — Лишь немного… позволь… лишь немного, — шепчет сдавленно в кожу, касаясь ее губами, пальцами комкает ткань футболки, пытаясь ухватить, сохранить в памяти все детали, все-все-все, но в голове лишь звенящий вакуум, с насквозь проходящей красной нитью осознания: сейчас оттолкнёт. Окружающий мир сужается до тёмного тоннеля, а глаза настолько зажмурены, что на внутренней стороне век начинают свой порочный танец разноцветные круги. И выстрелом выбивает почву из-под ног и все крохи, осколки мыслей из головы, когда сильные руки прижимают крепче, ладони скользят вверх по спине, к шее, к скулам, приподнимают пальцами подбородок. Когда чужие, но в то же время до огромной зияющей раны в груди, до раскрошенных рёбер и сердца всмятку, знакомые обветренные губы накрывают собственные. Раздвигают языком, проводят по кромке зубов, касаются неба, внутренней стороны губ так, словно в первый и последний раз. Чуть отрывается, мажет невесомо, вновь углубляя, а у Северова крышу сносит от таких переходов. — Лишь немного? — в глазах напротив бесятся озорные искры, на лице улыбка, а Северов и в реальность поверить не может. Смотрит оторопело, хлопает ресницами, и рот чуть приоткрыт в удивлении. — Лишь немного, конечно