Не-Клэй

Клэй кусает губы в кровь, разбивает пальцы о стену, кромсает ладони ржавым лезвием. Потому что молчание – это ужасно. Гораздо хуже, чем его отражение, смотрящее с немым осуждением, совсем не похожее на него обычного. Это кто-то другой, не он. Не-Клэй. Молчание убивает его. Как когда-то убило Ханну, думает он, с дьявольским сосредоточением проводя еще одну кровавую полосу – полосу, перечеркивающую его так называемую линию жизни. Такую неправильно длинную. Оно убивает его, но он продолжает молчать, хотя все его сознание буквально вопит о помощи. «Она тоже кричала», – выдыхает Клэй, смотря прямо в глаза своему неправильному отражению. – «Ей тоже было страшно». Этот кто-то, не-Клэй смотрит с той стороны с едва различимым презрением, и Клэй кривит губы в гримасе ненависти, глядя, как другой он копирует это движение. Он ненавидит себя гораздо сильнее, чем кто-либо еще. С него словно сняли кожу, перемололи все внутренности прямо с костями в огромной мясорубке, запихнули обратно и сказали «живи!», не оставив инструкции к этому новому, совсем чужому, телу. Словно под тонким слоем кожи у него сплошное кровавое месиво. Словно внутри он давным-давно мертв, а все вокруг делают вид, что это не так. Он и мертв. Клэй бьет открытой ладонью по зеркальной поверхности, глуша звук зарождающихся рыданий. – Если бы я только сказал... Удар. – Если бы я только не молчал… Удар. – Если бы я только остался… Удар. – Она могла бы быть жива, – сипит он в лицо не-Клэю. – Жива, трусливый ты ублюдок! Кровь с ладони оставляет на зеркале грязно-алые пятна, и он проводит по ним пальцами, размазывая по поверхности. Но сквозь красные разводы по-прежнему видно его – не-Клэя – глаза, и они настолько полны отвращения, что его начинает мутить. Клэй отчаянно кричит и бьет кулаком до тех пор, пока окровавленные осколки со звоном не разлетаются, а его не выворачивает прямо на кеды. Колени подламываются, и он сипло всхлипывает, хватаясь за край раковины. Мне так плохо без тебя, шепчет он; под ногами хрустит зеркальное крошево, когда он медленно опускается на пол и закрывает горящими ладонями лицо, так плохо без тебя, Ханна. Потому что молчание – самое худшее.