Друг

Он стоит у столба для наказаний второй день. Вернее, уже не стоит, а висит, прикованный за руки, на которых не успевают засыхать кровавые подтёки. Солнце палит немилосердно, и пот разъедает воспалённые раны от кнута, которые нанесла рука его друга. Родолфо старался бить вполсилы, но это было сложно, когда рядом стоял барон Феррейра. Отец Рафаэла, богатейший рабовладелец в округе, приказавший медленно убивать собственного сына. И не столько за участие в бунте рабов — остальные бунтовщики так и остались заперты в бараке, — сколько за то, что дочь барона, Сеньорита, при всех крикнула, что Рафаэл — её брат. Барон всегда гордился репутацией хозяина, никогда не спавшего с рабынями. И, по его мнению, чей бы он там ни был сын, этот проклятый ублюдок с белой кожей, к семье Феррейра он не имеет никакого отношения. Кроме того, что по документам всё ещё является их рабом, хотя был продан вместе с матерью-мулаткой Марией дас Дорас много лет назад. Когда бунт был подавлен, Рафаэл оказался вместе с рабами в бараке на фазенде Араруна. А ещё некоторое время спустя барон велел приковать его к столбу и потребовал, чтобы молодой журналист перестал называть себя его сыном. Но получил в ответ «нет», потому что согласиться для Рафаэла было бы равносильно поражению. Доктор Родолфо, старший сын адвоката Фонтеша, республиканец и аболиционист, муж Сеньориты, друг Рафаэла и его соратник по борьбе за свободу негров в Бразилии, не был ни надсмотрщиком, ни палачом, и прежде никогда не держал в руках кнут. В доме Фонтешей не было рабов. Были негры с вольными грамотами, добровольно оставшиеся с адвокатом и его женой. Родолфо не умел обращаться с орудиями пыток. Он старался придерживать удары, но иногда получалось ещё хуже. Кнут требовал большого мастерства. Бывало, что рабовладельцы велели наказать провинившегося раба так, чтобы уже на следующий день он смог работать на плантации. А иногда приказывали преподать урок не столько провинившемуся, сколько всем остальным. И тогда на спине у несчастного не оставалось в буквальном смысле ни одного живого места: клочья содранной кожи, разорванная плоть и белеющие сквозь неё кости. Недолго белеющие, потому что всё заливала кровь. Надсмотрщики умели бить так, что за полсотни ударов спина рабов превращалась в кровавую кашу. Бывало даже, что во время избиения они извивались и дёргались с такой силой, что выворачивали суставы на руках. А искалеченных, их либо оставляли висеть на столбе в кандалах, либо бросали в барак умирать в назидание остальным рабам. И их крики и стоны ещё долго звучали в ушах тех, кто осмеливался ослушаться хозяев или думать о свободе. Родолфо знал это. И Рафаэл знал. И понимал, что друг сделает всё, что в его силах, чтобы не допустить такого. Но барон стоял рядом и смотрел. И требовал: — Сильнее! Сильнее, доктор Родолфо! Бейте сильнее! Иногда борьба — это не только чёрная маска, револьвер и открытые в ночи ворота очередного барака. Порой требуется и втереться в доверие к врагу. И если для этого придётся избить кнутом прикованного к столбу друга — надо переступить через себя. Если откажешься, его всё равно изобьют надсмотрщики, и сделают это гораздо более жестоко. А ты не сможешь выполнить задуманного — остановить самого влиятельного рабовладельца в Араруне, зашедшего слишком далеко. Родолфо было очень тяжело. Это Рафаэл тоже понимал. И старался не стонать. И повторял те же слова: — Не бойся… Бей сильнее, Родолфо… Сильнее… Иначе барон не поверит, что ты на его стороне… Иногда борьба — это ещё и не сломаться под пытками. Второй день у столба. Палящий зной днём и холод ночью. Затёкшие в кандалах руки с растёртыми запястьями, которые уже с трудом выдерживают вес тела. Голод и жажда. Воспалённые раны, над которыми кружатся жадные до крови насекомые. Но когда барон в очередной раз подойдёт и потребует ответа, Рафаэл снова скажет ему «нет». Второй день. Родолфо медленно приближается с кнутом в руках, и лицо у него совершенно чёрное. — У меня душа болит… — А у меня болит тело. Но это уже неважно… — Прошу тебя, смирись! Если ты скажешь, что он тебе не отец… — Нет. Не в этом дело, Родолфо. Ты предлагаешь мне просить пощады у этого негодяя. Никогда. — Но если я ещё раз побью тебя, ты умрёшь. Я не могу… — Мне теперь всё равно. Бей, Родолфо. Так надо. Ради нашего общего дела… — Прости, Рафаэл… Он понимает. Родолфо — его друг. И ему нечего прощать.