Щенок

Вечно разбитые костяшки пальцев были неподобающими для бизнесмена, что появляется на публике раз в неделю, поэтому он старался бить ладонью. Давать пощечины, шлепать, душить. А еще — конечно стеком и плеткой, до кровавых рубцов, которые он потом целовал, прижимаясь лбом между лопаток и вставляя в парня член, до синяков сжимая бедра. Старк не знал, почему и как Питер терпит все это, как спокойно сидит в школе с такой болью в заднице, с которой он не мог бы спать лежа, но парень терпит, все так же говоря, что любит, приходя каждый день и вставая на колени перед мужчиной. Тони не знал, как прекратить все это, и где-то в глубине души ему было немного стыдно, что он позволяет себе так обращаться с парнем, а после Паркер снова смотрел на него снизу-вверх своими вечно на мокром месте глазами и мужчина не мог сдержать себя и не дать пощечину, от которой голова паучка дергалась, но он все еще не останавливался и продолжал. Старку нравится слышать крики и просьбы остановиться, но каждый раз парень просит большего, и это сводит с ума так сильно, что мужчине нужна железная воля, чтобы не сорваться и не избить его так сильно, что тот не может ходить. Хотя — ускоренная регенерация. Все засосы сходят за день, трещины заживают за пару дней. Порезы никогда не оставляют шрамов. И это тоже дико бесит. Старку хочется видеть это хрупкое тело полностью синим от ударов, полностью в метках, шрамах, а после всего — нежно водить по ним пальцем и вспоминать, как получился очередной. Но каждый раз — как первый, Тони бесится и бьет сильнее. Питер всхлипывает и просит еще, сильнее, хотя из его глаз уже текут слезы, а по спине — кровь. Он сглатывает и поднимает свои янтарные, как лучший коньяк глаза, и мужчина останавливается, нежно касаясь пальцами щеки, на которой уже который год не было и намека на щетину. Питер Паркер был похож на побитую собаку. Тони любил собак. Тони любил Питера. Боль — это чушь. Синяки, порезы, трещины в ребрах — ерунда, которая все равно непременно заживет через некоторое время. Засосы и укусы — в течение нескольких часов, синяки и порезы — в течение полудня. С трещинами и мышечной болью, как ни странно, насчет последней, приходится ждать несколько дольше, но для человека с высоким болевым порогом и ускоренной регенерацией — это все та же банальная и обыкновенная чушь. Старк сошел с ума. Так бы сказал Питер пару лет назад, когда еще не представлял всего того, что может таить в себе окружающий мир и вселенная. Он не знал, что может вылезти из черных, бескрайних глубинных жерл космоса, он не знал, что может стать отправной точкой для раскола Мстителей, он не знал. Не знал и того, что у супергероев тоже есть чувства. И эти чувства — намного глубже черно-звездных недр, которые сулили Земле очередные проблемы, а Старку — приступ очередной первобытной паники. Старк отчаялся. Перестал верить. Старк перестал жить и начал существовать. Старк был разбит, состояние фрустрации поглотило его с головой. Пожалуй, это уже ближе к делу. В его глазах, красивых, умных, властных, чуть саркастичных, некоторое время назад появился безумный, отчаянный блеск. Питер мог бы сказать, что это был блеск злости и ярости, но он знал, что это — отголоски страха. Дикого ужаса, с которым миллиардер борется изо дня в день ровно с того момента, как не стало Капитана. Потрясение, которое не оставило в равнодушных множество людей. И среди их числа были Питер и Тони. Старк любил Роджерса. Это было понятно и раньше, но после того, что произошло — у него окончательно сорвало все планки. Удивительно, как он так долго держался до этого. Как под горячую руку не попалась мисс Поттс, как он не захлебнулся в своих эмоциях еще после того, как рухнул из портала над Манхэттеном несколько лет назад? Это Питер помнит, пусть был еще мал в то время, когда Читаури пытались захватить Землю, но тогда это казалось ему крутым. Сейчас это кажется ему самым настоящим кошмаром. Почему он приходит каждый день? Почему терпит? Нет, он не любит боль, хоть и сносно ее терпит, да, он любит Старка, но дело вовсе не в этом. Он знает, какой Тони был когда-то. Он помнит его, саркастичного красавца с бархатным голосом и крепкими руками, похлопывающими по плечу. Он помнит разочарованный взгляд, когда Тони просил вернуть костюм. Он помнит в с е. И Паук знает, что Старка еще можно вытащить. Его еще можно спасти. Самое главное — не дать гетероагрессии перейти в аутоагрессию. Тони достаточно эмоционален и расшатан, чтобы суметь наложить на себя руки. Питер не хочет этого. Он всегда любил Тони Старка. Сначала, как Железного Человека, потом, как крутого наставника, потом, как глубокого мужчину с крышесносным внутренним миром, а теперь? Он любит того Старка. И видит его каждый день. Видит в этом новом, отчаявшемся, бросающемся эмоциями человеке. Тот Тони еще внутри. Именно он нежно касается пальцами ссадин на спине, заставляя прикрыть глаза, именно он ведет костяшками пальцев по скуле после удара, это он. И Питер его вытащит. Во что бы то ни стало. Паркер — панацея. И он знал это. Поэтому никогда не спрашивал «почему я, почему именно я». Потому что знал — он сможет. Он выдержит, в нем достаточно волевых сил. А еще потому, что это было банально просто — Старк вымещает злобу на том, кого считает слабее себя. Элемент самоутверждения, переноса горя на внешние факторы, отстранение от горечи утраты, в которой он мог бы захлебнуться. Поэтому Питер его понимал. Понимал, как это. Вот только каждый раз задавался вопросом самому себе — когда закончится это его самопожертвование? Когда он устанет и поставит точку? Он не знал. И это он не знал уже потому, что любил Энтони. Возможно, глупой подростковой любовью, вот только Паркер чувствовал что-то еще. Что-то серьезное и глубокое. И это было гораздо большим, нежели желание увидеть адекватного Старка для самого себя. Это было желанием, чтобы сам адекватный Старк увидел этот мир снова. Боялся ли Питер его? Возможно, как люди инстинктивно боятся бешеных собак. Они опасны, им больно и страшно, они бросаются на людей, следуя на поводке за безумием, но… разве они виноваты в том, что заразились? Разве их не жаль? Разве не жаль смотреть в глаза бьющегося в агонии пса? До боли, до дрожи в коленках — жаль. Тони Старк — бешеная собака. И так Питер скажет уже сегодня. Так говорил вчера, и будет говорить завтра. Любит ли Старк его? А разве бешеная собака любит прививки? Она принимает их как неизбежное нечто, которое может помочь, и, скорее, даже не подозревает о том, что действительно помогает. Человек не обязан любить пилюли для того, чтобы пить их ради выздоровления. И снова — Питер Паркер — ебаная панацея. Панацея, которая за фоном безумия и собственного сосредоточения почти не чувствует боли от ударов. И просит еще, чтобы Старк, наконец, выместил все, что хотел. Паук вытерпит, это не страшно. Дотерпит до момента, когда Тони будет беззащитно-открыт для воздействия и ударит по броне его отчаяния и горя. И будет бить до того самого момента, пока она не будет разбита. Но для этого нужно ждать. И для этого нужно терпеть. И Питер к этому готов. Сегодня сбежать с уроков получилось на полтора часа раньше. Профессор по испанскому взял больничный, и учеников решили не задерживать лишний раз, поэтому, отшутившись от Нэда очередной «стажировкой», Паркер отправляется к Старку. Он делал это каждый день. И знал, что когда-нибудь… когда-нибудь он все изменит. Пятница пропускает его без каких-либо проблем, и Паркер бросает рюкзак и ветровку в кресло, а затем пересекает апартаменты Железного Человека. Он не зовет его, он знает, что мужчина в курсе того, что Паук здесь, и застает его сидящим на диване в гостиной. На лице — привычная мертвенная бледность и темные круги под глазами. Старк сильно сдал за последнее время, а сейчас и вовсе находится в какой-то прострации. Видимо, опять кошмары. И Питер пользуется приоткрывшейся завесой апатии и ужаса миллиардера, почти бесшумно проходя через гостиную и заходя за спинку дивана, запуская пальцы в густые, тронутые сединой волосы Тони, который сидел с закрытыми глазами и словно подсчитывал что-то в уме. Полное отрешение всегда могло смениться вспышкой. Но Питер не нервничает по этому поводу. Паркер с нажимом проводит пальцами по корням волос, спускается ими на лицо, касаясь теплой и сухой кожи, на которой стало еще больше морщин, проводит большими по скулам, касается аккуратной щетины. Тони всего этого не заслужил. Не заслужил и Паркер, но за себя он ответит сам лично. — Тони, надо поспать, окей? Ты жутко выглядишь. — Именно «Тони». Никаких «мистер Старк». Не сейчас. Пальцы Питера скользят ниже, по шее и ключицам, переходят на грудь и ложатся на нее теплыми ладонями, ощущая гулкий стук сердца. Когда-то в этой груди сидело инородное тело. Но теперь уже все в порядке. Если это можно было назвать «в порядке». Паркер наклоняется ниже и зарывается носом в густые волосы, жадно вдыхая их запах, пока может себе это позволить, и касается их губами. Снова поднимается руками выше и чуть стискивает ими каменные и напряженные плечи Старка. У него не трясутся руки — парень не боится миллиардера. Никогда не боялся. Только верил. Верил в то, что, может быть, им обоим снова удастся стать чуть лучше. Старк не умеет плакать. Точнее — больше не умеет. Когда-то, когда он действительно был «Железным человеком», он, хоть и иногда, но плакал, потому что был человеком. Сейчас — слезы стали даже не льдинками, скорее — осколками стекла, которые режут глаза до крови, а вместе с ними — душу. Тони потерял себя еще очень давно, много лет назад. Но искал себя в каждом, кого видел рядом, искал каждый день, стараясь каждый раз заглянуть все глубже и глубже в этот омут череды людей. Девушек, друзей, супергероев, злодеев, в этот круговорот смертей, он погружался с головой, забывая акваланг. Тони нырял, задержав дыхание, но однажды — так и не выплыл. Он остался на самом дне, забывая о том, что искал. Забывая, кто он такой и зачем он живет. Тогда-то он и перестал плакать вовсе. Плачут, когда больно. Плачут, когда грустно. Плачут даже когда радостно, но какие эмоции могут быть у того, что действительно стал железным, но перестал быть человеком? Ненависть? Нет. Разочарование, злость, и эта злость — на самого себя. И на Питера Паркера, что никак не сдается, который как глупая собака, все ошивается рядом и хочет быть любимым. Который надеется, что его хозяин однажды погладит, спустит с цепи и перестанет бить. Но разве вы когда-то видели таких? Старку хочется вызвать службу спасения животных, только чтобы больше не слышать этот тихий скулеж. Ему хочется спасти Питера, спасти от самого себя, но он всегда делает только хуже, словно русалка из старых сказаний, что утягивала моряков на самое дно океана. Мертвые, холодные, склизкие, они завлекали красивыми песнями и сводили с ума, после растерзывая красивых матросов в клочья. О, как похоже. Тони уже давно не чувствует себя живым, нет. Он иногда даже чувствует этот отвратный запах гниющей плоти, неуловимо, где-то на ветру и тогда сходит с ума еще сильнее — вдруг он действительно умер, а это все — бред его умирающего мозга? И только боль может привести его в чувства. Боль Питера Паркера, что будет снова кричать, пока не заткнешь ему рот, пока не вырубишь его особо сильным ударом. Пока не изрежешь его спину плетью настолько, что он перестанет чувствовать боль вовсе. Этот парень помогал Старку чувствовать себя живым, но для этого ему приходилось медленно умирать. Тепло чужих рук уже не раздражало, уже не хотелось выпороть их ремнем настолько, чтобы остались шрамы. Хотя какие шрамы? Все заживает, как на собаке. Тони просто терпит, потому что он еще недостаточно зол, он недостаточно пьян. Он дает Питеру пряник, потому что кнут еще лежит в подвале. Хотя, какой пряник? Засохшие крошки, оставшиеся после рождества, не больше. Будь Старк на месте Питера, он давно бы свернул себе шею во сне, лишь бы избавиться от такого мучителя, но эта забота в голосе… Она жгла не хуже раскаленного металла. Она была такой чужеродной и непонятной, что могла убивать. И воскрешать, пожалуй. Паркер мог бы быть ангелом, мучеником, отдающим себя на смерть ради спокойствия других. Он был Иисусом, что нес Тони Старка на Голгофу, словно крест, он сам прибил себя гвоздями, повторяя этот ритуал каждое мгновение, все теснее вплетаясь в сознание Старка. — Нет. Питер хотел. Видит Бог, ко всему своему стыду и ужасу, от которых становилось еще паршивее — хотел. Хотел всего один раз ударить Тони. Быстро, резко, в гортань, чтобы кадык провалился в глотку, а миллиардер задохнулся в мучительной агонии, но почти в тот же самый момент чувство вины прибило к земле сильнее, чем кулак Старка. И до сих пор это снилось, это мучило, то самое осознание, что он намеренно хотел причинить не просто боль, но смерть близкому человеку. Но… близкий ли? Наверное, раньше так оно и было. Раньше вообще было намного проще, а наивный Питер полагал, что тогда было сложно. Тяжело. Неправильно, непросто, глупо, по-подростковому наивно, вот только если бы сейчас ему предложили бы все вернуть — он не задумываясь отдал бы все, что имел. Да даже свою жизнь, если бы только ради этого жил кто-то другой. Но только не он. Вот только кому нужна его жизнь? Он не спас бы никого. Не спас бы даже Капитана, который, по его мнению, заслужил спасения в первую очередь. Но он выбрал свой путь, выбрал Камень Души, выбрал Зимнего Солдата. Не Тони. И это свело последнего с ума. Питеру безбожно хотелось бы все вернуть… даже то, казалось бы, несерьезное, но все же увлечение им Старком, который «курировал» его на «стажировках». Паркер понимал, что в его возрасте — это неправильно, он понимал, что миллиардер любит другого человека (для этого не нужно было быть гением или пророком), но не мог остановиться. Влюбился, влюбился сильно, горячо, со всей своей юношеской отдачей, и тогда ему казалось, что Тони она очень нужна. Да и сам Старк тогда был другим человеком. Легче, проще, просто — другим. Не тем озлобленным, напуганным зверем, которым стал сейчас, нет. И он вызывал восхищение. Теперь же вызывает жалость. Жалость и желание выдрать эту заразу из его души. Сколько раз хотелось заорать ему в лицо, устроить истерику, перевернуть стол, уйти и не возвращаться, потому что он — не собака, чтобы с ним можно было так обращаться. И он не виноват в том, что случилось. Он делал все. И тогда, и сейчас. Он хотел, чтобы Старк гордился им, а не держал на воображаемом поводке, выпуская лишь до школы и балкона. Вот только идти Паркеру больше некуда. У него ничего не осталось. Разве что Нэд, который пытался понять, но все равно не понимал. Пятилетняя разница — это серьезно, особенно в их возрасте, а Мэй… больше не было. И от этого парню было чертовски больно. Лучше бы он остался в Камне. Лучше бы остался там навсегда. И самое страшное, что Паркер не представляет, на сколько его хватит. Еще на полгода? На год? На два? А потом что? Пуля в рот? Выброситься из окна? Уехать автостопом по галактике? Обратиться за врачебной помощью к Беннеру? Что? Если ему не удастся вытащить Тони из этого омута — его самого утянет туда с головой. Нет, Питер, честно, пытался принять. Пытался принять все это, вести себя иначе, вот только не смог. Он таков, какой он есть. И, быть может, когда-нибудь это сыграет с ним добрую шутку. «Нет». «Ну, конечно же, нет. Что бы ты еще мог ответить…» — думает про себя Паркер, аккуратно, но уверенно обвивая миллиардера руками и укладывая подбородок на его плечо. — Слушай… — Он выдерживает паузу перед тем, как начать говорить, и поворачивает голову, потеревшись о плечо Старка щекой и все также осторожно коснувшись жилистой шеи губами. Теперь Тони даже пах иначе. Безумием, яростью, остервенением…, но Питер должен сказать. Он больше не может ходить вокруг да около. — Через неделю у нас Академический Декатлон. А я в школьной сборной. Это в Вашингтоне, всего на несколько дней. Меня некем будет заменить. Я ведь могу поехать? — К концу предложения темп речи Питера чуть повышается, он не мог не волноваться, кто знает, как на это отреагирует Старк, и все-таки — это чертовски важно. Как для него, так и для школы. Паркер все еще не отпускает Тони, не убирает рук, лишь чуть отстраняется, чтобы сбоку посмотреть посеревшее и усталое, но все такое же красивое лицо. И в очередной раз понимает — он найдет в себе силы, чтобы вытащить Старка. Старк, наверное, в глубине души хотел бы, чтобы Питер просто ушел, красиво, со скандалом. Выкидывал бы вещи с балкона, кричал бы, обвинил бы во всех смертных грехах, как-то ответил, сказал бы, как больно и обидно — но парень лишь терпит и это заставляет Тони стараться сильнее, бить больше и чаще, давить на синяки, кусать ссадины, каждый день запрещая Паркеру даже гулять после школы, запрещая ему вообще жить, Тони и правда старался добиться хоть чего-то, кроме этой ебаной покорности, самоотдачи, кроме этой тяги спасти всех и вся на этой чертовой планете. И Тони правда хотел бы увидеть в парне хоть немного самоуважения и любви к себе, хоть так долго и выжигал это в нем своей жестокостью. Старк просил в своей голове, он умолял — уходи. Уходи и не возвращайся. Сделай настолько больно, насколько я себе никогда не позволял, уничтожь меня, закончи это все. А потом снова умолял не уходить, потому что Паркер — единственное, что не давало Старку пустить пулю в висок. Тони устал. От самого себя в первую очередь, устал от своего поведения, от своей вечной боли, от боли Питера, от его криков, от слез, своих, не Паркера. Слезы Питера были лучшими бриллиантами, которые хотелось сцеловывать с его щек, хотелось снова и снова доводить парня, чтобы после погладить по голове и дать надежду, что не все ещё потеряно. Дать надежду себе, ведь Питеру она не нужна. И, может, — стоит отпустить его на этот ебаный декатлон. Хоть когда-нибудь Старку стоит научиться самому справляться. Раньше ты любил эксперименты, Тони, ты ставил их каждый день, проверяя себя на прочность, если бы не они — ты не был бы собой в полной мере, ты не познал бы самые темные уголки своей души. И даже Паркер — просто твой очередной эксперимент, так дай себе провести ещё один — попробуй выжить один, Тони. Или тебе слабо? Слабо, конечно слабо. О какой силе может идти речь? Бывший глава Мстителей, владелец корпорации, что снабжала полмира оружием, теперь ты — раб своих чувств. Ты — больший раб, чем Питер. Именно ты привязан к нему, прикован, словно больная, бешеная собака к забору. И если тебя не спустить с поводка — сдохнешь тут же, сгниешь в канаве, в луже собственных разочарований и воспоминаний. Листва осыплется с деревьев на твой труп, а после — и снег похоронит тебя под собой. А Питер — твой забор, он так и будет вечно с тобой, смотреть, как ты умираешь. Да, Тони. Тебе абсолютно точно нужно отпустить его на его блядский декатлон. — Можешь. Старк уже давно оставил свою любовь разговаривать. Он не болтает по десять минут о какой-то глупости, он вообще не узнает свой голос, когда говорит хоть что-то, чаще всего — приказы Паркеру, он не хочет и не пытается говорить чаще, Тони просто молчит. Его слова исчерпали себя вместе со слезами, вместе с тем последним «Прости». Старк отрезал бы себе язык, если бы смог решиться на такой шаг, он заткнул бы себе глотку, вырезав нахуй голосовые связки. — Езжай. Питер желал этого. Иногда так сильно, что приходилось удерживать самого себя от необдуманных поступков. Ему хотелось пробраться в лабораторию Тони, забрать оттуда прототип одного из костюмов, и сбежать к чертовой матери. И плевать, где он жил бы, плевать, где нашел бы свое пристанище, в Большом Яблоке, в Вашингтоне или в каком-нибудь Торонто за сотни миль отсюда — это не важно. В современном мире твой успех зависит только от нескольких переменных — от финансов, молодости и потенциала. Конечно, денег у Паркера не было. Своих — точно нет. Старк не позволял подрабатывать даже фотографом, но вот молодость и способности — это его главные достоинства. И дело даже не в смазливой физиономии, которой Паркер научился пользоваться сравнительно недавно, спасибо Тони, который дал понять, как именно работает этот мир. Дело в том, что если он и впрямь захочет — он добьется всего, что поставит перед собой. В конце концов — он сможет продвинуть пару новых изобретений на ежегодной научно-технической мэнской ярмарке и получить грант, а там уже будет возможность разгуляться. Но… только в том случае, если жизнь со Старком станет совсем невыносимой. Конечно, она то и дело приближалась к этой отметке, но каждый раз Питер сжимал зубы и терпел. Он — сильный. Он справится. Он сильнее Старка, и в этом — его ответственность. Тони — это его ответственность, и больше ничья. Старк думал, что у него нет гордости, нет самоуважения, что в нем много страха и желания к подчинению, но он ошибался. Правда, переубеждать миллиардера Питер не спешил. Но понимал — если он оставит Железного Человека одного, так и не попытавшись ничего сделать — он никогда больше не сможет смотреть на себя в зеркало. Он же Человек-паук. Дружелюбный сосед, мальчишка с крепкими нервами и с огромным запасом терпения. А еще с воспоминаниями. О том, что Старк может быть прежним. Конечно, только если сам захочет. Питер едва не дергается, слыша от Тони согласие, и уже было открывает рот в счастливом возгласе, но вовремя глушит громкость, удержав себя от того, чтобы не сделать коленкой и локтем классический подростковый «Yes!». — Серьезно? Класс! — Паркер разучился радоваться так, как делал это раньше. И теперь его улыбка напоминала, скорее, нервный оскал, нежели чем что-то лучистое и счастливое, но, во всяком случае — сейчас это было искренне. — Спасибо, это действительно очень круто. — Качает головой Питер, глядя на Тони, но во взгляде этом восторга лишь наполовину. Остальное — настороженность, серьезность и недоверие. Он не может ручаться за стопроцентную честность миллиардера. Во всяком случае, до Декатлона еще неделя, и у Старка будет с сотню поводов для того, чтобы передумать. Но, в конце концов, не запрет же он его в бункере? А из любого другого места Паркер сбежит. Потому что понимает — школа и обучение — его будущее. А Тони вряд ли все еще тот человек, который захочет пристраивать куда-то Питера в том случае, если у него вновь окажутся проблемы с учебой. Поэтому думать придется на два фронта. Не убьет же его Старк за это. По одной простой причине — Питера не убил даже Танос, который вполне себе пытался. А в пыль его стер лишь Камень Бесконечности. Тони — не камень. И даже не железо. И, если Паркер захочет — Старк не опустит на него удар, потому что, если Питер перехватит его кисти и сдавит чуть сильнее — Энтони вряд ли поможет даже тот хирург, что собрал руки Стивена Стренджа по маленьким осколкам, будто чертову мозаику. И в последнее время Питер все больше хотел защищаться. Не позволять Старку творить то, что ему было необходимо. И лишь осознание того, что это и впрямь необходимо удерживало Паркера на месте в тот момент, когда Тони замахивался для удара. И Питер надеялся только на то, что это осознание удержит его как можно дольше. Иначе — не миновать Железному Человеку проблем. «Невероятно». Паркер подается вперед и коротко, почти сумбурно целует Энтони в скулу, ткнувшись в нее носом, а после — отстраняясь, убирая от миллиардера руки и выпрямляясь, доставая мобильный и ненадолго влипая туда. Нет, он не спешит делиться радостной новостью, просто хочет посмотреть, когда именно закончится десятиборье и когда он сможет быть в Нью-Йорке, даже если придется ехать своим ходом. А еще нужно не забыть разобрать рюкзак, на что он ставит напоминалку, так как реактивы из химического класса не смогут долго храниться в теплом и темном месте. Да и за домашку надо взяться, причем как можно быстрее, и эта паршивая контрольная по английскому завтра… лучше бы он просто был Человеком-пауком. А не бывшим Мстителем со школьными обязательствами и привкусом вины и горечи на языке. Привкуса от того, что он был всем, а стал — никем. По щелчку пальцев. И этот факт не в силах изменить ни Декатлон, ни позаимствованные из школы реактивы. Тони терпеть не мог, когда кто-то радовался. Да, пусть раньше, будучи достаточно эмпатичным человеком, мужчина умел радоваться победам других людей, раньше — он умел гордиться, умел поздравлять. Но сейчас… Сейчас любой, кто хотя бы улыбался в присутствии Старка вызывал отвращение и агрессию. Как ты можешь радоваться? Как, блять, хоть кто-то может радоваться, когда ВСЕ так? О какой радости может идти речь? Тони хотелось стереть эту чертову радость с лица Питера сильным ударом. Хотелось схватить за волосы и впечатать в стену, затолкнуть ему эти слова в глотку, чтобы парень подавился и думать больше не смел говорить «класс, спасибо». Разве что — спасибо, что не убил до сих пор, Тони. Старк снова сжимает зубы, стараясь не выдать свою слепую ярость, что снова теплилась в душе. Хотя что там — кипела. А еще этот слюнявый поцелуй. Старка передергивает, и он просто буквально вскакивает с дивана, тяжело дыша. Дыши-дыши, Тони. Услышав этот мерзкий звук разблокировки телефона, мужчина просто выхватывает телефон из рук Питера и кидает с силой в стену. Уже легче. Бедный гаджет теперь валяется в осколках на полу, и голодная ярость получила немного удовлетворения. Ей хотелось бы кинуть также Питера, хотелось бы смотреть на него, лежащего разбитым на полу, но Тони никогда бы ей этого не позволил. — Я же говорил тебе поставить беззвучный режим, Питер. Тони знает, что уже завтра он купит Паркеру новый телефон, извинится и поможет восстановить все фотки, которые, скрывая от Питера, Старк сохранил себе в систему. Но сейчас, сейчас мужчина просто молча уходит обратно в мастерскую, не желая ничего слушать, не желая разговаривать. Сейчас — Тони снова будет сидеть рядом с щитом Кэпа и говорить с самим собой. Питер уже не дергается, когда Старк вскакивает на ноги. Он привык к этому. Привык этого не бояться, разве что инстинктивно, когда внутри все сжимается, но на лице не двигается ни один мускул. Что он сделает? Ударит? Снова? Наплевать, пусть бьет. Пусть бьет, сколько хочет, это все заживает, но мобильный… Паркер даже не успевает рта открыть, как тот уже разлетается на осколки, поцеловавшись со стеной со всей дури, которую вложил в бросок Старк. И мальчишка так и остается стоять с открытым ртом и неловко протянутой в сторону улетевшего девайса рукой. Лучше бы это было его лицо. Или голова. Или шея, что угодно. Он только свыкся с новой моделью, он был удобен, как ни один из предыдущих, прекрасно ложился в руку, и… там было много разной и очень важной ерунды. Той самой, которую не восстановишь через облако — заметки, номера, которые так геморройно извлекать из симки, классные наклейки на корпусе. И именно телефон, ни в чем не повинная вещь задевает куда больше, чем удар по физиономии или вывих плечевого сустава. Паркер ощущает, как в его глазах заискрилась ярость и незаслуженная обида — вещи здесь совершенно не причем, но Старк в таком гневе, что даже не замечает этого. Его лицо напряжено, во взгляде беснуется целый Легион, но Паркер лишь напрягается и сжимает зубы, приподнимая подбородок, готовый ко всему, что может сделать или сказать Тони. Но тот ничего не говорит. Лишь разворачивается и быстрым шагом уходит прочь. А Питер… В голове будто щелкает тумблер. Нет. Он не будет здесь оставаться. Не в то время, пока Старк снова рвет себе душу над щитом человека, вместо которого Питер пришел в этот мир снова. Нет. Если Тони так нравится убивать себя горем пустых иллюзий — Паркер не собирается покорно ждать его на диване. Нет. Не сегодня. Он даже не поднимает осколков мобильного, он знает, что там уже нечего спасать, и сразу же направляется к выходу. Ему плевать, что некуда идти. Он все равно вернется вечером. Но сейчас… Нет. И еще сто раз мантрой, врезающейся в сознание — нет. Паркер хватает рюкзак и уходит из дома (из дома ли?) так быстро, что даже при всем желании (если таковое бы имелось) миллиардер не успел бы его остановить. Поразительно — он ведь пришел раньше, он хотел провести время со Старком, пока на него не накатила очередная волна, и да, мать его, он забыл выключить этот ебаный звук. Паркера несет во дворы. Он тоже зол. Он в ярости. И он тихо, но надсадно рычит, ударяя ногами мусорный контейнер, и продолжая до тех пор, пока на нем не появились внушительные вмятины. Питер жмурится и бьет кулаками, в отчаянии, в гневе, он… он становится таким же, как Старк. И это пугает даже больше, чем осознание того, что Тони, возможно, останется в шкуре чудовища навечно. Глаза увлажняются, и Паркер упирается лбом в холодный металл, часто и рвано дыша, раздавая самому себе приказы. Надо взять себя в руки. Надо просто взять и успокоиться. Плевать, что Старк снова разбил мобильный, плевать, что вновь отреагировал на поцелуй как на клеймо, плевать. Паркер с прыжка достает до пожарной лестницы. Теперь у него нет телефона, Тони не сорвет его, пока Питер будет бесцельно проводить время, заткнув уши наушниками. Плевать. Парень забирается на крышу жилого дома. Здесь свежо и спокойно, здесь можно на время забыть о том, что его жизнь похожа на ебаный ад. Это только его вина. Он сам творец своей судьбы. Сидя на краю и любуясь родным городом, Паркер не может вспомнить, когда в последний раз уходил вот так, без спроса, психанув и хлопнув дверью. Бывало ли такое вообще? И как на это отреагирует Старк? Разумеется — распсихуется. Вот только все самое страшное Питер уже видел. И чем еще он, спрашивается, может удивить паука? Разве что своим резко-адекватным отношением к проблеме. Пусть сидит и глядит на старый и побитый щит. Пусть воет на свою чертову Луну. Пусть охотится за химерами, сегодня Питер ему в этом не помощник. Жаль, нет мобильника. Он написал бы Нэду. Но его нет, как нет и рационального решения проблемы в голове. Поэтому Паркер просто наблюдает за тем, как на дневной город медленно, но неотвратимо, будто безумие, опускаются мягкие осенние сумерки. Старк слышит, как закрывается дверь. Но он даже не дергается, чтобы побежать за парнем, остановить его, даже не пробует отследить его по маячку, что прицеплен на рюкзак паучка. Старк молча сидит, слушая, как медленно остывает внутри его ярость. Он знал, что снова перегнул палку, что Питер прав, убегая из дома, он знал, что во всех проблемах виноват сам. И от этих мыслей ярость снова начинает нагреваться, нагнетая сама себя. Тони чувствует, как она подступает к горлу, как, словно яд, она бежит по его венам, проникая во все части тела. До кончиков пальцев его заполняет ярость — подогревая сама себя, разжигая огонь в душе Старка, и он снова срывается. Подскакивает с места, швыряет стул в стену, который даже не долетает до нее, но сносит по пути какие-то железки со стола. И даже новые разработки по костюму, Тони все швыряет в стены, на пол, после прыгая на детали и повреждая механизм. Он кричит и даже не обращает внимания на Пятницу, что пытается образумить его, говоря о стоимости всего, что находится в мастерской, все это не имеет никакого значения, потому Старку хочется разрушить все, что вокруг него. Старку хочется разрушить себя, ему хочется причинить боль себе, забывая о том, что ему и так постоянно больно. Старк раздирает себе костяшки пальцев в кровь, со всей силы ударяя по стальному манекену, роняя его на пол. Старку кажется, что еще немного — и от его ярости вспыхнет огонь, что спалит эту лабораторию к чертям, а вместе с ней -и сердце Старка. Если оно у него еще есть. Разбив все, что он только смог разбить, перевернув все столы, уронив всех роботов и выключив к чертям собачьим Пятницу, Старк просто опускается на землю, опираясь на что-то холодное спиной. У него в душе пусто, а по щекам, о боже, катятся слезы. Они, словно раскаленная лава, прожигают на щеках мужчины дорожки, снова и снова скатываясь вниз. Он плачет, плачет, потому что его ненадолго, но отпустило. Он плачет, потому что хочет утонуть в своих слезах, он плачет — потому что ему, все-таки, больно. И сломанный щит смотрит на Старка, будто живой. Он просит — ну коснись меня, протри от пыли, давай. Стив был бы рад, узнай он, что ты заботишься обо мне, Тони. Сделай это. И Старку от этого еще больнее. Он снова поднимается на ноги, но на этот раз медленнее, будто пьяный, опираясь на что-то, как зачарованный смотря на сломанную пополам звезду. А потом — касается. Он ждал от этого чего-то невероятного, он думал, что может умереть, лишь коснувшись вечно холодного вибраниума, а может, — увидел бы Стива, Тони касается. И ни-че-го не чувствует. Он столько времени смотрел на этот чертов щит, чтобы теперь, НАКОНЕЦ-ТО решиться и не почувствовать ровным счетом блядское ничего? Ярость шепчет со дна, и Старк решается. Он берет металл в руку. Звон стекла, а после — глухой удар об землю. А после — еще раз. Да, Тони отдаст приказ какого-нибудь дроиду убрать это с дороги, если никто не успеет стащить трофей, но сейчас — он будто обрубил столетнюю цепь. Энтони Старк выкинул щит Капитана Америки. Все хотят быть любимыми. Даже, не так. Скорее, все хотят быть понятыми. Чтобы их слушали, слышали, понимали то, чего они хотят, или, напротив — не хотят. Чтобы разговаривали, знали, как утешить, а не бросали на произвол судьбы. Паркер был любимым. У него была Мэй. Когда-то еще был Бен, но это уже совсем иной разговор. Мэй знала в с е. Она могла выслушать даже тогда, когда, казалось бы, Питер совсем не хочет говорить, и все происходящее кажется ему абсурдной глупостью, не заслуживающей внимания тетушки. Но она все равно понимала, клала ладонь на голову, везла в тайский ресторан и разводила руками, активно жестикулируя, объясняя тот или иной стиль поведения, который было бы так неплохо перенять Паркеру для того, чтобы все было так, как ему хочется. Но теперь — все иначе. Теперь его не понимает и не слушает никто. Он сам по себе, у него больше нет друзей, но ему и не хочется ни с кем сближаться. Что там? Человеку нужен человек, да, это действительно так, вот только Питер уже начинал в этом сомневаться. Он никому не нужен. Может, проще, чтобы и ему не был нужен никто? Однако парень все равно не мог отказаться от Старка. Он не может его бросить, не может оставить одного, хотя и так чертовски хочется просто уйти, забыть, начать новую жизнь, в которой нет ни единого напоминания о прошлом. В котором есть только он и его новые возможности. Питер закрывает глаза и трет их пальцами изо всех сил, растирает лицо, он приходит в себя. Уже легче, злость улеглась, страх стать таким же как Тони — тоже, и Паркер понимает, что нужно возвращаться. Старк, конечно, вряд ли будет переживать, но вот психовать — определенно. И это пугало больше, чем возможность получить по лицу. Его мозг словно получил непоправимый дефект. Разве может человек превратиться в неуправляемую машину? Видимо, может. Но Паркер не был силен в клинической психологии, он не знал всех патологий, которые могли развиться в результате перманентных стрессовых расстройств, и все, что он может, — просто быть рядом и ждать. Паук тяжело вдыхает и отклоняется назад, опускаясь в недлительное свободное падение — парапет крыши высокий, метра в три, хватит и доли секунды, чтобы почувствовать гравитацию, которая тянет тебя обратно в этот мир. Паркер просто переворачивается в воздухе и приземляется на крышу не головой, а ногами, присев и едва подавив в себе желание упасть на нее спиной и полежать с полчаса, глядя, как ветер гонит по вечернему небу темнеющие облака. Ему нужна свобода. Не свобода слова или мысли, ему нужен Человек-паук. Ему нужно свободное падение, ему нужны сумасбродные прыжки, полет на гигантской высоте, и вся эта паучья чепуха, которая когда-то делала его живым. Хоть в футбол иди играй, честное слово. Но Старк ведь не позволит задерживаться после школы на двухчасовую тренировку. Хотя, если отпустил на декатлон, может, еще не все потеряно? Паркер перепрыгивает через парапет крыши прямо на пожарную лестницу, и на некоторое время может почувствовать себя тем, кем был раньше, а затем, через пару минут оказавшись на земле, отряхивается и направляется в сторону дома. Дома Старка… То, что он видит, заставляет сердце пропустить несколько ударов. Он хватает щит судорожно и быстро, подхватив подмышку и взлетая по лестнице, как будто имел третью космическую скорость, и распахивает дверь, не слыша приветственного голоса Пятницы. Все максимально ясно. Питер успевает сбросить с себя рюкзак и ветровку, и с одного прыжка достает до шкафа-купе, стоящего в коридоре, положив щит туда и посмотрев с разных ракурсов, не видно ли. И, когда удостоверяется, что пока что его не заметно — идет в сторону мастерской. Здесь не надо быть гением, чтобы понять, что у Старка случился очередной приступ. — Какого хера… — Надсадно, едва ли не сорвавшись на всхлип технаря, на глазах которого уничтожили его лучшее нечто, выдает Питер, тяжело и судорожно выдыхая, отчаянно глядя на все то, что устроил Тони. Нет, господи, сколько работы… сколько денег… техника-то здесь причем, причем здесь посторонние вещи, и… — Боже… — Паркер запускает пальцы в волосы и сжимает их, проходясь с нажимом и оценивая нанесенный ущерб. Ладно, это ведь все поправимо, это можно исправить, это не так страшно, как кажется… Питер не сразу замечает Тони, сидящего около перевернутого стола с окровавленными руками и размазанной по лицу собственной кровью. Судя по всему — он уже успокоился, если это можно назвать спокойствием, и закусывает губу до боли, проходя к миллиардеру, переступая через обломки костюмов и техники. Он не знает, на что смотреть больнее — на осколки цивилизации, или на осколки Энтони Эдварда Старка. Паркер опускается перед Железным Человеком на корточки и старается не показывать почти безграничное разочарование и боль, и склоняет голову набок, рассматривая все такое же мертвенно-бледное лицо мужчины. Он не протягивает руку сейчас, опасается оказаться со сломанным запястьем, поэтому просто суетливо облизывает губы и глубоко вдыхает, считая до трех у себя в голове. — Тони. — Зовет негромко, может, не так уверенно, как хотелось бы, и все же. Хотел ли Старк любви? Хотел. Хотел, когда был ребенком, ошиваясь в мастерской отца, а тот лишь занимался своими разработками и, казалось, совсем не любил своего сына. Хотел, когда был подростком — и поэтому менял партнеров, как перчатки, пытаясь найти ту самую. Тони хотел любви, будучи уже взрослым мужчиной, снова не контролируя свои связи. Хочет ли мужчина любить сейчас? Хочет ли быть любимым? Старк не знает. Он хочет быть понятым, он хочет кого-то, кто сможет держать его в узде, кто будет знать, сколько сахара класть в чай, сколько кубиков льда в виски. Старк хочет, чтобы кто-то переживал за него и за его жизнь, и Питер… Питер именно тот, кто всегда был нужен Тони. Но нужен ли сам Тони Питеру? Железный человек не знает. Он не знает и спрашивать не хочет, потому что боится узнать, что в нем самом никто не нуждается. Старк сам уже давно не пытался спасать мир. Он убрал свои костюмы в дальний ящик и постарался забыть, что кроме миллиардера, плейбоя и филантропа, он был, все-таки, Железным Человеком. Он уже давно не летал, он запрещал Питеру надевать свой костюм. Тони не боялся, что Питер сбежит, получив паука, нет. Тони боялся, что Питер умрет, попытавшись снова кого-то спасти. Кровь на руках сворачивается быстро. Так же быстро высыхают и слезы на лице, вызывая ощущение стянутой кожи. Тони уже не обращает на это внимание, просто сидя и смотря на то, что раньше было его изобретениями. Он помнил, через что пришлось пройти, сколько времени и сил стоило все, что сейчас разрушено. Но это давало только удовлетворение и спокойствие, то, чего так давно не было у мужчины в душе. И сейчас, когда ярость спокойно спала вместе с совестью где-то в темных уголках души, именно сейчас Тони хотелось увидеть Питера. Сейчас он отчасти был прежним, сейчас… Сейчас ему хотелось вдохнуть полной грудью, выходя на балкон, смотря на рассвет. Сейчас Тони хотел жить. И Паркер приходит. Он снова выглядит, как избитая собака, хотя — Старк не лучше. Питер снова хочет, чтобы его приласкали, но обжегшийся однажды пес будет бояться. И Питер, он сейчас именно такой. Он выглядит, как щенок, его хочется погладить, да и разве Старк может отказать себе в этом удовольствии? Трясущаяся рука, вся в крови и пыли касается мягкой щеки, гладит, а Тони смотрит словно сквозь парня, будто слепой, судорожно пытаясь прочитать что-то на коже парня, тяжело дыша. — Привет, Питер. Старк резко пытается встать, что вызывает темноту в глазах, и он заваливается на Питера, все такими же дрожащими руками вцепляясь ему в кофту. Тони утыкается своим грязным лицом в шею парня, чувствуя, что слезы — не кончились. Но плакать Старку не хочется, нет. Ему хочется Питера. Он все-таки встает, поднимая и парня, никак не выпуская его из объятий. И тянет его за рукав прочь с руин былой цивилизации роботов, прочь из наследия Говарда Старка, прочь — в сторону спальни. Спроси Питера в лоб о том, нужен ли ему Старк — он не найдется с ответом. Ни в тот самый момент, ни далеко потом, даже если у него будет время как следует обдумать и взвесить все «за» и «против». Он не знал. Он не знал, зачем нужен тот, кто ненавидит тебя, кто вымещает на тебе гипертрофированную любовь к другому человеку, он не знал, как в этом можно нуждаться. В обвиняющем взгляде каждое утро, который ты выпиваешь вместо кофе или чая, чтобы в очередной раз убедиться в том, что ты — не тот. И никогда не будешь тем. Ты живешь вместо, ты рядом с ним вместо. Вместо того человека, с которым Старку хотелось бы провести остаток своих дней. Он ведь не Капитан. И никогда не будет даже приблизительно таким, как он. Поэтому, если его спросят — нужен ли ему Старк, он не сможет найтись с ответом. Питер сможет прожить без него, он чувствует в себе силу попытаться забыть и начать сначала, но он понимает, что сам Тони нуждается в нем точно так же, как утопающий нуждается в ебаном спасательном круге. И Питер был ебаным спасательным кругом. Но даже несмотря на это — он любил Старка. Любит сильно, поэтому был рядом, поэтому никуда не девался, поэтому всегда возвращался и позволял. Но любовь и необходимость — не одно и то же. Только не в понимании Питера. Он хотел нормальных, человеческих отношений. Он хотел любви, а не ненависти. Он хотел просыпаться с утра, а не пытаться очнуться, не в силах подняться с кровати. И он хотел, чтобы Тони был с ним, а не с Капитаном. И верил, что когда-нибудь, мать его, проклятого утопающего вместе с херовым спасательным кругом прибьет к берегу. Если Старк не прибьет его раньше. Питер стискивает зубы до боли в челюсти, поджимая губы в тот момент, когда Тони тянет к нему руку. Раньше он жмурился и отстранялся в такие моменты, но теперь научился терпеть, даже не дергаться, держа глаза открытыми и глядя ровно в такие красивые, карие глаза Старка. Тони не смотрел на него. Смотрел куда-то сквозь пространство, и Питер перестает дышать, готовый сейчас ко всему, чему угодно. Но только не к осторожному, судорожному прикосновению. От этого учащается дыхание, и Паркер силой удерживает себя от того, чтобы не податься на прикосновение в желании ощутить его в полной мере. Он не верит Старку. Как бы ни говорил — не верит ему. Очень хочет, но не может. Но сейчас с Тони действительно что-то не так. Он странно выглядит. Он кажется не таким, как обычно, но Питер не хочет заблуждаться. Ему могло показаться, что человек перед ним — на одно мгновение оказался тем самым. — Привет. — Выдыхает Паркер, поймав рухнувшего на него миллиардера, обхватывая того поперек спины и не позволяя упасть. Старк утыкается в шею, и больше всего Питеру хочется обнять его крепче и уткнуться в поседевшие волосы лицом, но он помнит, как мужчина это ненавидит, как бесится, и его ладонь замирает около затылка Тони, дрогнув, и снова опустившись на спину. Может, обжегшись один или два раза, глупая собака еще какое-то время будет лезть, не испытывая страха, но ровно до того момента, как у нее не выработается инстинкт. Инстинкт бояться и не приближаться, не трогать и не подходить. И Питер чувствовал себя именно так же. По-идиотски. Опасаясь прикоснуться к единственному человеку, которого он по-настоящему любил. Старк тянет его наверх, а после — прочь из мастерской, и Паркер крепче держит миллиардера, боясь, что тот может упасть, шагая ближе и поддерживая того под спину. Он внимательно смотрит на Тони, пытается считать его настроение, но это бесполезно. Бесполезно всегда. Всего одна искра, одна секунда — и из одного человека Старк может обернуться в другого. Поэтому у Питера так сильно колотится сердце. Он представляет, что может быть дальше, а завтра первым уроком физкультура. И он прикрывает глаза, отворачиваясь всего на пару мгновений и жмурясь, тряхнув головой и беря себя в руки. Все в порядке. Вот только со Старком что-то действительно не так. Старк и правда хватался за Питера, словно парень — спасательный круг, хватался, боясь случайно порвать кофту, наверное, слишком сильно сжимая плечо. Он хватался и ему казалось, будто он только что выплыл из омута и вдохнул, наконец-то, воздуха. Теряя сознание от недостатка кислорода, Тони утонул, а Питер — Питер нырнул в самую глубину и вытащил, ударяя по груди заставляя дышать. Тони знал, чего он хочет. Впервые за долгое время он действительно чего-то хотел — Питера. Питера, полностью и целиком, до остатка выпить его, будто ром, словно Тони — пират, которого спасла русалка. И, наверное, стоит что-то сказать Паркеру, наверное — хотя бы раз извиниться за все, что Тони сделал. За все те синяки, что сходили с кожи, но оставляли шрамы на душе парня. До спальни — идти минуту, но кажется, будто вечность. Словно пересечь воды Стикса, вырываясь из крепких объятий Аида, наплевав на все, показав фак Харону и вернуться из мира мертвых. Выйти из темноты на свет, чувствуя рядом его тепло. Потому что именно Питер — его солнце. Он светит иногда слишком ярко, слепя глаза, обжигая кожу, заставляя Тони беситься от жары, желать окунуться в ледяную ярость. Но сейчас — сейчас моряк промок и замерз. Сейчас ему нужно пригреться у костра, до хруста в пальцах прижимая к себе худощавое тело, сжимать его и надеяться, что так будет всегда. Надеяться, что ночь не наступит, и его солнце будет светить. А зима — в Америке теплая зима, без сомнения. И только в спальне, только тогда Тони отпускает Питера, отпускает и поворачивает к себе лицом, смотря в его «шоколадные, будто Captain Black» глаза и выдыхает. Потому что — вынырнул. И снова руки, все те же, дрожащие и в крови — эти руки касаются лица Паркера, словно глины для лучшего скульптора. Потому что Питер — произведение чертового искусства. — Питер. Снова выдыхает Тони, не смея оторвать взгляда от омута глаз. Это страшно. Это пугает, пугает так сильно, что в животе скручивается тугой узел. И это — не возбуждение, не волнение, а почти первобытный ужас. Питер так долго ждал хоть каких-то перемен в настроении и отношении Старка, и, в итоге, оказался к ним фатально не готов. Так много времени жить в ожидании, чтобы потом не верить в то, что Тони способен измениться — как же это по-паркерски. По-подростковому наивно и глупо, а может, напротив, слишком взросло? В свои годы Питер понимал несколько больше, чем другие. Быть честным — намного больше. Он узнал все: горе, лишения, смерть, спасение, преданность, мужество, предательство и ужас. И теперь этот ужас сковал его стальными тисками. Вдруг Старк притворяется? Вдруг это какая-то новая задумка, чтобы окончательно свести Паркера с ума? А если и нет, то его резкая излишняя мягкость и адекватный взгляд — разве это возможно выдержать вот так просто? Когда Старк касается ладонями его щек — Питер не может выдержать его взгляда, он давится воздухом, судорожно вдыхая и выдыхая, опуская голову и жмурясь. Привыкая к одному обращению — ты начинаешь страшиться другого, все это кажется тебе фикцией, фальсификатом, но, самое ужасное то, что если Тони переклинит назад, если снова переключит тумблер в его голове — это вонзит нож в сердце Паркера. Он не готов к таким «скачкам». Он не готов к приливам непродолжительной адекватности, которая потом сменится еще большим выплеском гнева. И вот теперь — действительно больно. По-настоящему, так, как не было больно от ударов, сломанных телефонов или разгромленной мастерской. И наравне с этой болью — ему почти нечеловечески хорошо. Питер шумно выдыхает и осторожно, на пробу касается пальцами запястий Старка, и, не ощущая сопротивления и напряжения — накрывает их своими ладонями полностью, не надавливая, словно пытаясь исцелить разбитые в кровь костяшки. И медленно поворачивает голову, касаясь приоткрытыми губами запястного сгиба, там, где кожа тоньше всего и на просвет видна каждая вена. Даже у такого смуглого человека, как Старк. Он ощущает бьющийся под кожей пульс, и понимает — Тони живой. Не машина, не робот — настоящий человек. Паркер снова поднимает глаза на мужчину, боясь увидеть там беснующееся безумие, но его там нет. Ни единого намека. Как будто бы из него ушла вся ярость, и теперь миллиардер вновь стал тем самым. Но это было бы слишком хорошо. Однако стоило попытаться урвать хотя бы несколько мгновений этого спокойствия, осторожности и теплого взгляда глубоких глаз. Питер не разговаривает, он лишился дара речи. Он лишь поворачивает голову чуть вбок, не отрывая взгляда, и плавно покрывает поцелуями руку Тони, переходя на ладонь, не обращая внимания ни на кровь, ни на пыль, осевшей на коже Старка в мастерской. У мужчины великолепные руки. Когда они не душат и не оставляют синяков — красивые, чуткие, умелые и крепкие, и Паркеру хочется коснуться сильных и жилистых предплечий, хочется пробежаться пальцами дальше, по плечам и ключицам, но паук может себя сдерживать, потому что помнит, как Старк ненавидит, когда его касаются. Он и без того рискует, держа пальцы в руках и покрывая кожу поцелуями, и этот контраст риска и осторожности кружит голову. Тони кружит голову. И было бы круто, если бы так было всегда. Старк не знает, что он будет делать через месяц. Старк не знает, что он будет делать через неделю. Старк не знает, он будет делать завтра. Но сегодня — это сегодня. Сегодня, это сейчас, сейчас — он знает и хочет. И будет. Он будет трогать Питера, он будет гладить его, пытаясь стереть с него те следы, что сам до этого оставил. Он будет, потому что знает, что так нужно. Потому сейчас — именно это спасает его душу от вечного пламени. Холодные губы охлаждают горячие ранки, оставшиеся от слепой ярости, и вместе с ними — охлаждается и душа Старка, успокаиваясь еще сильнее. Он дышит уже спокойнее, потому мир сузился до этих прекрасных словно поздняя теплая осень глаз. А пальцы… Пальцы Питера проникают в сознание, словно связывая организм узлом, заставляет душу уходить в пятки, вызывая желание отзеркалить — и тоже кинуться целовать эти тонкие юношеские пальцы, ладони, а после — самого Питера. Но Старк сдерживается. Он и левой рукой поглаживает щеку Паркера, пытаясь снова научиться показывать хоть немного нежности, он гладит и впервые за столько дней не испытывает желания переместить ладонь на горло и сдавить его. А легкая улыбка Питера не вызывает желания сбить ее с лица звонкой пощечиной. Он ведет рукой дальше, пальцами вплетаясь в мягкие волосы паучка, поглаживая его по затылку. Старк делает шаг навстречу, медленно, осторожно. Потому что он слишком долго был резким и грубым, потому что — боится снова напугать. Или спугнуть. Потому что сейчас Питер похож на единорога, что впервые вышел из леса и дал себя потрогать. И Тони трогает, Тони подходит еще ближе, проводя большим пальцем правой руки по нижней губе Питера, чуть оттягивая вниз и оголяя зубы. А после — целует. Осторожно, нежно, как, наверное, не целовал никогда. — Питер… Можно уже поставить счетчик, сколько раз за вечер Тони назовет его имя, сколько раз он скажет его, когда кроме него — сказать будет нечего. Или будет сказать столько много, что именно тихое «Питер» сможет рассказать все. Старк красивый. Всегда был красивым до невозможности, великолепным, блистательным, ослепительным, и раньше Питер думал, как же повезло мисс Поттс и тому, кто хоть раз мог прикоснуться к этому человеку. Позволял ли он делать это? Разрешал ли кому-то касаться доверительно и осторожно? Насколько часто он очерчивал границы дозволенного? Было ли у них что-то с Капитаном? А если и да, то как Тони касался его? Так же бережно, как сейчас Паркера? Или же он просто усыпляет его бдительность? Поверить в это сложно, и Питер все равно напряжен. Он не смог бы расслабиться даже в том случае, если бы очень сильно захотел, потому что его тело — это инстинкт. Один большой инстинкт, выработанный на напряжение рядом со Старком. Питер вообще не мог вспомнить, когда в последний раз был расслаблен. Он не может сделать этого даже ночью, именно поэтому ему так часто снятся кошмары, которые он старается подавить в себе, закусывая костяшки пальцев, чтобы не издать ни звука — разбудит Старка, и ему пиздец. Расслабиться… надо расслабиться. Старк — собака. Он почувствует напряжение и может кинуться. С девяностопроцентной вероятностью — кинется… Паркер снова прикрывает глаза, когда в волосы вплетаются пальцы — от этого по спине бегут мурашки, это почти невыносимо-приятно, но тревожная кнопка в голове горит красным и динамики вот-вот готовы разразиться громкой сиреной — парень ждет, когда эти пальцы сожмутся до критической отметки, а из глаз полетят искры. Но Тони лишь шагает ближе без видимой угрозы, и Питер чувствует это, поднимая ресницы и смотря на Старка с отвратительным, как он называл это, доверием. Потому что больше всего сейчас ему хочется доверять миллиардеру. Паркер приоткрывает рот, когда Старк целует его и шепчет в губы его имя, и все-таки ведет пальцами одной руки по предплечью Тони, выше, касаясь плеча, ощущая все еще крепкие мышцы и теплую кожу под ними, и неосознанно стискивает сильнее, тут же пугаясь собственных действий и отдергивая руку, подавшись назад и снова высматривая изменения в лице Тони. Сейчас он наиграется в «стимул-реакция», и, может, успокоится, не видя агрессии и злости. Он боялся не того, что Тони может его ударить, может сорваться, он просто знал, что миллиардер не любил вторжения в свое личное пространство, что это не нравилось ему, и старался лишний раз не делать того, что было ему противно. Но сейчас, кажется, все в порядке? Но утверждать этого Паркер не спешит. Как и возвращать руку на место. Красивым был и Питер. И сейчас — безумно красив. Даже, когда его лицо было бордовым от синяков, когда было опухшим, когда Питер плевался кровью, матерился и слал Старка нахер — Питер всегда был красивым. А сейчас — особенно. Напуганная пташка, что попала в руки тигру, который и не хотел ее есть. Он хотел — поиграться. Впервые не причиняя боли. Видеть страх, видеть, как Паркер боится коснуться, как высматривает в Тони хоть какие-то искры угрозы — больно. Очень и очень больно, жжет до глубины души, но прикосновения — они помогают. Старк снова целует, снова и снова, потому что сейчас нет ничего более сладкого, чем губы Питера. И даже то, что паучок так скоро отдернул руку — не огорчало сладость момента. Тони просто осторожно берет парня за запястье и возвращает его руку на место, потому что да — место рук Питера — на Тони. Потому что место Питера — рядом с Тони. Потому что все, что сейчас происходит — правильно. Гораздо более правильно, чем все удары, которые Тони поначалу считал. А когда зашло за сотню — перестал, потому что хотелось выжечь их у себя на коже, чтобы помнить, сколько боли он причиняет тому, кто так искренне любит. — Питер… Снова. Тони не может остановиться и замолчать, потому что это имя оседает на губах пряной карамелью, потому что — это лучше, чем любое другое слово, которое Старк может сказать. Потому что, все остальное может быть слишком фальшивым, потому что — сам Тони всегда был слишком фальшив, но не Питер. Он касается, касается, убирая руку с затылка и перекладывая на талию, осторожно прижимая Паркера еще ближе к себе, чувствуя тепло и слушая биение сердца парня, которое словно сошло с ума. Оторвавшись от губ, Тони просто утыкается носом в шею Питера и шумно выдыхает, потом просто проводя языком по коже. — Питер. Питер. Питер. Старк словно снова сошел с ума, но в другую сторону совершенно. Его крыша вернулась на место, а после — купила билет на другой конец страны и выехала немедленно. Тони буквально вцепился в Питера, боясь потерять его, боясь сделать больно Паркеру. Питер. Питер сейчас занимал весь мир мужчины, вытеснял из головы все, что так сильно мешало ранее. Жаль, что Старк не понял этого раньше. Жаль, что не решился на подобный шаг в тот самый момент, когда Питер был готов к этому, когда он ждал с открытыми глазами, сердцем и душой нараспашку, что его будут хотеть. Не в самых порочных смыслах этого слова, хотеть не бить, не покрывать спину рубцами, не закатывать скандалы на пустом месте, а хотеть. Может, любить. Но хотя бы — уважать и принимать. Даже… не обязательно понимать, пусть для Паркера это всегда было так важно, но хотя бы что-то базовое. Что-то правильное и человечное. Но Тони поздно спохватился. Нет, конечно, Питер не собирался ничего разрывать, не собирался уходить или, не дай небо, делать больно Старку, просто… теперь будет сложнее. Паркер перешагнул ту самую грань, из-за которой его так тяжело будет вытащить. И, если Энтони этого действительно хочет, то… да, это возможно. Да, он готов. Вот только сейчас, ощущая на губах такие желанные и аккуратные поцелуи, принимая их, Питер как нельзя более четко понимает — если после этого Железный человек позволит себе хоть что-то из того, что позволял до этого, что позволял еще утром — Паркер уйдет. Он растопчет собственную веру и уйдет, закрыв за собой дверь. К черту. Именно в этот самый момент он все для себя решил. Паук не отвечает, лишь принимает поцелуи и осторожно ведет руками по плечам, а когда Старк мажет языком по шее — шумно выдыхает и закусывает губу, склоняя голову набок и запуская пальцы одной руки в волосы Тони, прижимаясь как можно теснее, пытаясь почувствовать реальность происходящего. Получалось плохо. Не помогало даже собственное имя, срывающееся с губ миллиардера, и парень закрывает глаза, сосредотачиваясь на ощущениях. Все это казалось ложью и фикцией, но, если он не даст Старку шанс, чем он окажется лучше него? Ничем. Поэтому Паркер обхватывает лицо Тони ладонями и отстраняет от себя, чтобы заглянуть в глаза последний, исчерпывающий раз, прежде чем податься вперед с уже большей и искренней страстью, впиваясь в губы Старка своими. Старк не знает, сможет ли он вытащить Питера, потому что он сам — все еще не добрался до вершины. Старк перестал думать о будущем, потому что оно перестало иметь значение. И, может быть, завтра все вернется на круги своя, может быть, завтра Тони будет таким же безумным, как и вчера, как и пару часов назад, потому что эта жизнь — гребаная лотерея, кто знает, какие числа выпадут. Но Старк не перестанет играть, ставя на кон все, что у него есть. Потому что он живет этим, потому что — по-другому он и не может. И когда-нибудь выиграет, потому что как иначе? Сейчас — только «сейчас» важно. Потому что сейчас Питер в его руках лучше, чем лучший коньяк, потому что Питер вкуснее яичницы, которую сам же парень и готовит, потому что он горячее солнца и холоднее льдов Арктики, потому что Питер — это вечное «слишком» Сейчас — именно Тони, будто собака, лезет к своему хозяину, пытаясь прижаться как можно ближе, стараясь напроситься на ласку, просит почесать за ушком. Сейчас — именно Тони вытерпел бы все, что Питер хотел бы с ним сделать, потому что именно сейчас он так беспомощен и открыт, чтобы убить его душу достаточно лишь протянуть руку, и Питеру, Питеру Тони, без сомнения, позволил бы прикончить себя. Ну, потому что — заслужил. Но Питер целует, и это переворачивает весь мир не хуже удара, проходясь по телу разрядами. Потому что этот поцелуй — согласие. Этот поцелуй — признание. Потому что Старку ничего не будет так же важно, как этот поцелуй. И Тони отвечает, подталкивая парня к кровати, снова и снова целуя, но уже молча, потому что даже «Питер» закончился, потому что слова теперь точно будут лишними. Сейчас они вдвоем, и Старк бы многое отдал, чтобы так оставаться как можно дольше. Наверное, Питеру хотелось бы ответить тем же. Хоть на пару мгновений, мимолетных, искрометных, но он думал о том, что был бы не против отплатить Старку по заслугам, но… этого хотела его темная сторона. Сторона, которая есть у каждого, в той или иной степени. Сторона, которая не хочет ничего понимать, не хочет ничего принимать, которая сводит с ума и заставляет ненавидеть, поднимаясь по утрам, и беситься, ложась в постель вечером. Но Питер для того и супергерой, чтобы уметь брать себя под контроль, показывая только светлые стороны своей души. Те, которые позволяют людям найти себя в этом мире. Он так долго был маяком… казалось, что он уже израсходовал все запасы топлива, устал светить, все смотрители ушли в отставку, а он начал потухать, оставшись без присмотра на холодном острове, об который то и дело разбивались с шумом и ледяными брызгами разрушающие волны. Но сейчас… Сейчас есть он. Есть Тони. Есть его руки и губы, его дыхание и аккуратность, и остается все меньше и меньше сомнений. Он не посмеет сделать ему больно. Даже если самому хотелось выть от отчаяния последние полгода. Он хочет спасти. И он будет спасать. Питер отшагивает назад до тех пор, пока не упирается ногами в кровать, целуя Старка сумбурно, все еще не слишком умело, так как шансов практиковаться было немного, и все-таки. Тело подсказывает само, знает, как лучше, и Паркер поддевает пальцами край темной кофты миллиардера, потянув ту наверх и разрывая поцелуй для того, чтобы снять ее с взлохмаченной собственными руками головы и отбросить в сторону, ведя ладонями по груди Тони, замечая едва заметный, оставшийся после извлечения реактора шрам. И это вызывает столько чувств, сколько не вызывали даже взгляды. Питер то ли скулит, то ли выдыхает что-то неразборчивое и прижимается к следу губами. Может, это опрометчиво, кто знает, какие воспоминания это вызовет, но он не может иначе, оглаживая сильные и жилистые плечи Старка, поднимаясь поцелуями выше до самых ключиц. Он хочет раствориться в этом всем. Просто потому, что потом шанса может уже не представиться. Тони чувствует себя капитаном корабля, что в темную ночь вышел в море. И даже шторм не смог сломить его мужественности, ведь он знал свою цель. И только пламя угасающего маяка давало ему силы дойти до конца. Ведь разбиться о рифы может каждый, Старк это знал. А вот доплыть до берега — только он сам. Тони был новым смотрителем маяка. Хотя что говорить — старым тоже был он. И тем, что был до него. Он сменял сам себя, как меняется его настроение, и сейчас Тони очень хотел исправить ошибки своего предшественника и не дать пламени погаснуть, потому что иначе — корабль врежется в скалы. Корабль Тони врежется в скалы. Поэтому Тони позволяет Питеру делать все, что парню хочется, потому что пламя его похоти горит сильнее, чем ярости, потому что Тони хочет разжечь это пламя в груди Паркера, а потому — тихо стонет, когда холодные мокрые губы с дрожью касаются шрама посередине груди. И этот жест интимнее, чем просто поцелуй. Он значит гораздо больше какого-нибудь минета, потому что взять в рот член может любой, а целовать сердце — только Питер. Потому что Питер — ну скажите, почему он не особенный? А его скулеж, словно радостного щенка, у которого вернулся хозяин, он приятнее любой симфонии, что когда-либо слышал Тони. Мужчина просто гладит парня по волосам, прижимая его ближе к себе, желая коснуться горячего тела, а не белой футболки. И Тони позволяет себе снять ее с парня, на секунду отрывая его от своей груди, а после — снова прижимаясь, немного подрагивая от холода, потому что Старк ненавидел жару. Но сейчас, сейчас жар чужого тела был лучшим, что он чувствовал когда-либо. Осторожно толкая парня на кровать, Тони подхватывает его под поясницу, кладет Питера, аккуратно нависая сверху и смотря в его словно крепкий чай с бергамотом глаза и тонет в них, но тонуть в Паркере — лучше жизни без него. — Питер… Который это уже раз? Десятый? Двадцатый? Тони не может остановиться, он целует Паркера, он, опираясь на левую руку, поглаживает правой рукой бок парня, опасаясь даже немного сжать руку, потому что еще неделю назад он бил плетью по этим ребрам, на которых не осталось ни шрама, зато — они оставались на душе Питера. И на душе Тони. Кожу обдает жаром против собственной воли. Это кажется чем-то невероятным. Чем-то таким, чего у Паркера еще никогда не было. Можно сказать, что это похоже на первый раз со Старком. На первый адекватный, желанный и чувственный раз, когда Тони целует, когда Тони хочет быть ближе, когда Тони хочет не боли, а удовольствия. Не только брать, но и отдавать что-то взамен. Паркер пока еще не слишком хорошо понял, чего именно добивался сегодня Железный человек, но, что бы он не планировал, с большей долей вероятности он может рассчитывать на успех всей своей дальнейшей деятельности. Когда он снимает с парня футболку — Питер снова ежится против собственной воли, но страх проходит достаточно быстро. Вернее — инстинкт. Паук может с ним справиться, старается как можно быстрее обуздать его, и резко выдыхает, когда Тони укладывает его на кровать. Парень сгибает ноги в коленях для удобства и обхватывает Старка за шею как можно крепче, будто опасаясь, что того вот-вот снова вышибет из адекватного видения ситуации, и он снова схватится за плеть или стек. А этого Паркеру хватало выше крыши, аж поперек горла стояло, и сейчас он не хочет отпускать. Не хочет отдавать Старка его же собственному безумию, и оглаживает его плечи и руки, скользит дальше по спине, вдоль позвоночника, выгибаясь навстречу и отдаваясь на поцелуи и осторожные прикосновения, как будто на суд. Вот только с каким-то почти первобытным желанием. И Старк опять зовет. Будто ставит словесную печать после каждого действия, как будто оставляет ориентиры, которых не забудет. Которые его уже не отпустят. И Питер более чем не против. Он никому не отдаст Тони. Даже его собственным демонам. Старк и сам не знает, что с ним, что на него нашло, почему его вдруг будто подменили, потому что сейчас — это все не имеет никакого значения. Что бы там ни было — он не остановится, он продолжит брать Питера целиком, погружаться в эти глаза, окутываться этими стонами. Горячая кожа парня жжет не хуже лазера, но куда желаннее и Тони прижимается, вдыхая запах парня, что буквально оседал на языке. Он наваливается на Паркера, в то же время пытаясь не задавить его своим весом, не причинить боли, но продлить прикосновения, касаться всем телом, потому что его словно магнитом тянет к парню, тянет доставить ему удовольствие до стонов, криков, тянет целовать его везде, куда можно дотянуться. — Мой Питер… Тони выдыхает это куда-то в шею парня, после — осторожно кусая, прихватывая кожу зубами, затем зацеловывая место укуса, поднимаясь губами к уху, закусывая мочку уха. Пальцы Старка блуждают где-то вдоль ребер Паркера, поглаживая и чуть подрагивая, потому что Питер не может не сводить с ума. — Я хочу тебя. И это было еще слабо сказано. Член мужчины болезненно упирается в ширинку, вызывая желание снять штаны, а вот белья Тони не носил, и это причиняло свою долю дискомфорта. Он оторвался от тела парня, привставая на локтях, пытаясь дрожащей правой рукой расстегнуть ремень, это вышло только с третьего раза, металлическая пряжка со звоном упала куда-то на пол, а вслед за ней — и штаны. Старку пришлось отодвинуться от парня, чтобы стянуть их с себя, оставаясь полностью голым, а после — касаясь руками паха парня через его джинсы. — Ты позволишь? Старк впервые спрашивает, он всегда брал, что хотел без разрешения, а Питер — всегда позволял, но раз сегодня — день особенный, то и Старк хочет слышать разрешение, ему нужно знать это, иначе — он будто не может, будто он резко перестал быть собой, но это все не имеет значение. Ему хочется Питера, по-настоящему хочется. Питеру кажется, что он на мгновение оглох, потому весь мир сузился до двух людей, будто они были единственными на целом свете, будто бы им правда никто не был нужен. Будто бы Тони не стоял часами над этим мерзким щитом, будто бы сейчас это все действительно по-настоящему, по любви. Он отвечает, выгибается и тихо стонет, но не слышит даже собственного голоса, он слышит только Старка. Голос Тони был словно он сам, грубым, мягким, все одновременно, он умел ранить словами в самое сердце, мог поставить клеймо, мог свести с ума, растопить лед, а мог — заморозить сердце Питера. Он оставлял невидимые шрамы, словно плетка, а после зализывал раны, будто мокрый язык. Поцелуи вызывали дрожь в теле, заставляя Паркера развести ноги шире. Все это было действительно чем-то удивительно новым, чем-то невыносимо странным, но таким желаемым, таким восхитительным. Кажется, будто касания губ помечают кожу, оставляют на ней следы, каких не смогла оставить боль, и Питеру тоже хочется, ему действительно хочется научиться доверять заново, ему хочется, чтобы дальше было также. Ему не хочется возвращаться в подвал, ему не хочется, чтобы Тони снова посадил его на цепь. Слова перехватывали дыхание не хуже рук, сжимающих шею, они проходили разрядами по телу, словно электричество, и Паркеру безумно захотелось раздеться полностью, погрузиться в Тони, трогать его везде, целовать, потому что именно этого ждал все эти дни. Принадлежность Старку была очевидной. Птицу в клетке не запрешь, зато прекрасно удалось запереть Паука в террариуме, но Питер даже не думал бежать сейчас, когда его выпустили, потому что такой Тони лучше всего мира, потому что мира будет мало, если не будет рядом его, потому что сейчас мир сузился до них двоих. Тони спрашивает и это заставляет Питера удивленно распахнуть глаза. Да, с его мужчиной явно происходит что-то совершенно правильное, но такое пугающее, потому что, если завтра с утра Старк снова станет бешеным псом — Паркер точно пошлет его к черту, он точно уйдет, сбежит, потому что нельзя ТАК обманывать. Питер все-таки добирается до застежки на джинсах, совершенно не понимая, как и что делать, потому что рука, лежащая сейчас именно там, где нужно выбивала любые мысли из парня, заставляла дрожать будто от Паркинсона, но Паркер супергерой и уж с пуговицей и молнией справиться может. — Ваш, мистер Старк. И тогда джинсы Питера присоединяются к штанам Старка на полу, и кажется, что даже у них теперь любовь, даже их одежда вместе и ей можно позавидовать, если ты душевнобольной, ну, а кто из них двоих сейчас здоров? Они оба погружаются в эту пучину безумия захлебываясь своими чувствами, словами, не имея возможности вдохнуть, и в то же время — набирая полную грудь этого, столь ядовитого, воздуха, пропитанного ненавистью, болью, недоверием. Старк целует столько раз, сколько бил — бесконечность, и ему кажется, что он расплавится, станет похож на просто лужу, растекшееся разочарование, он испачкает собой простынь, впитается в кровать и навечно осядет на кожу Питера, потому что все слишком горячо, слишком слишком. Он целует и уже будто не чувствует своих губ, только вкус чужого человека, такого желанного, того, кто отдавал себя на сожжение, лишь бы отогреть Старка в его самую холодную зиму, оставляя после себя лишь пепел. Дикие звери в душе Тони снова хотят крови, они воют, бьются телом о решетку клетки, раздирая себе шею цепью до кости, но он не позволит им выбраться и снова причинить кому-то боль, потому что сейчас уж точно хватит. Старк подхватывает парня под бедра, заставляя развести ноги шире, прижаться ближе, всем телом, чтобы точно знать, что они вместе, рядом, полностью. Питер выгибается, жмется, старается быть ближе, потому что ему тоже это необходимо, ему нужно. И если это — последний день жизни, если это — последний день гребаного мира, то пусть так и будет, потому что ничего уже не будет так важно, как мистер Старк рядом, здесь, так близко. Паркер сам целует, потому что ему нравится, ему хочется еще, ему хочется больше, и сейчас внутри него закручивается тугой узел возбуждения, а не страха, заставляя дрожать, прижиматься и поскуливать, когда чужие влажные губы касаются кожи. Он подставляет шею под поцелуи, которые оставляют влажные следы, а не синяки, как это было раньше, хотя Питеру кажется, что он будет не против засосов, которые все равно пропадут на следующий день, потому что он знает, кому он принадлежит, а этот кто-то — сам принадлежит Паркеру с головой, с потрохами, с головы до пят. Паучок проводит руками вдоль ребер Старка, немного впиваясь ногтями в кожу, но не до царапин, а просто добавить остроты в эту тягучую карамель. Спускается ниже, к ягодицам, сам двигая бедрами и заставляя Тони прижаться ближе, совершенно прямо показывая свое единственное желание сейчас. Он хочет, правда хочет. Старк глухо вздыхает, когда их члены соприкасаются, кусает губу почти до крови, пытаясь хотя бы немного отрезвить себя, и двигается снова, полностью подчиняясь желаниям Питера. Он подхватывает парня под колени, привставая с него, сгибая парня почти пополам, но с гибкостью паучка это еще цветочки. Тони проводит ладонью по левой ягодице, вспоминая, сколько раз он ударял по ней, сколько кровавых полос оставил, но она до сих пор абсолютно гладкая и девственно чистая, что не сказать о душе Питера. И он знает — растягивать не нужно. Слишком податливый, гибкий, слишком хорошо тянутся мышцы паучка, и за это Старк может множество раз благодарить высшие силы, хоть он иногда часами игрался с парнем, вставляя в него палец, два, три, иногда и целиком руку, однажды даже порвал, но так ничего и не сказал, только тихо плакал. Мужчина дергает головой, отгоняя это воспоминание, потому что сейчас все по-другому, и возбуждение захватывает разум, сжигает, убивает, возрождая вновь, словно птица-феникс. Тони толкается, слушая протяжный стон, ласково поглаживая большим пальцем косточку лодыжки, смотря, как Питер поджимает пальцы, вызывая желание целовать его стопы, прикусывая пальцы, но мужчина сдерживается, просто толкаясь снова, закусывая губы, стараясь не терять самообладание и не кончить раньше времени. А это очень тяжело. Эмоции наваливаются сверху тяжелым грузом, жар распространятся по телу, заставляя дрожать, становиться мягче, будто металл в печи, заставляя хрипло дышать, опираться рукой о стену, погружаться полностью, нырять в эти прекрасные глаза, ловя губами стоны, словно лучшее вино. Старк сам стонет, шепчет какие-то глупые вещи, которые никто потом и не вспомнит, но эти слова заставляют Питера всхлипывать, цепляться, иногда царапаясь ногтями сильнее, чем нужно, но Паркера трясет, будто он замерз, но ему жарко, жарко. Ему горячо, но он не хочет холода, он хочет только больше. И кажется — он даже просит, выскуливая чужое имя, что тягучей карамелью ложится на губы. Он задыхается, но ему нужен не воздух, ему нужно больше Старка, ему нужно глубже, больше. Он словно путник в пустыне, нашедший оазис, он утопает в горячей воде души мужчины, он обжигается, но все равно просит еще, ему мало, чертовски мало. Во рту все пересохло, хочется пить, но на это совершенно все равно. Первым срывается Питер. Он протяжно стонет, выгибается и, зажмурившись, кончает, до темноты в глазах сжимая в себе член. Тони же хватает еще пары секунд. И это словно падение с высоты, это взлет самолета на полной скорости, это — чистый адреналин в крови, и прыгать с парашютом не так восхитительно. Ночь накрывает, словно плотное пуховое одеяло в холодную зимнюю ночь. Она очищает мысли, заставляя забыть обо всем, обнимает дрожащие плечи, согревая заблудшие души, давая поэтам новые силы. Ночь похожа на горький шоколад, она кажется своеобразной, тягучей, с оттенком безысходности на кончике языка. Ночь помогает забыться, помогает вспомнить все. Темнота дает отпустить себя, свою боль и научиться прощать. Утро похоже на персиковый нектар. Сладкий, но чаще всего бесполезный, холодом обжигающий гортань. Но этим утром дико хочется пить, захлебываясь. Горячая рука касается плеча. — Может, купим тебе щенка?