***
Хоукай присматривается, стараясь не выглядеть замеченной. Она видела Уинри Рокбелл первый и последний раз несколько лет назад. Четыре года? Пять лет? Наверное, это время можно посчитать по дыркам в её ушах. Волосы, кажется, стали ещё длиннее. Сколько ей лет? Ровесница Эдварду Элрику, наверное, хотя по росту это определённо не скажешь. Хоукай готова поспорить на то, что двенадцатилетняя девочка и та будет выше Стального, вот только ему это знать совершенно не обязательно. Ризе остаётся только удивляться тому, как в свои пятнадцать девочка легко держит в руках гаечный ключ, ловко соединяет десятки проводков, подкручивает гайки и винты. …Удивляться? Можно ли это делать после всего, что видела сама Хоукай? После тысячи мертвых детских лиц Ишвара перед её глазами? Можно удивляться тому, на что способны дети в этом мире? В мире, где жестокость может встретиться на каждом шагу? Что они должны делать? — Я их подожду, — пробормотала себе под нос Уинри, соединяя детали очередной механической конструкции. Рокбелл сказала это не Ризе, а, скорее всего самой себе. В голове у Ризы быстро мелькает мысль о том, что, возможно, много лет назад девочка так же и говорила о своих родителях, которые спасали жизни всех людей без исключения в Ишварском огне. А потом погибли от рук собственного пациента… Тяжелая новость для маленькой девочки. Тяжело понять то, что они больше никогда не вернуться. От взгляда Ризы не ускользает маленькая деталь — руки у мисс Рокбелл дрожат. Она боится, что ей придётся долго ждать, что в один прекрасный момент может прийти письмо, может зазвонить телефон, может постучать в дверь человек в армейской форме и оповестить, что ждать больше никого не нужно. «Нет, этому нельзя удивляться» — думает Хоукай, ободряюще улыбнувшись Уинри, которая, нахмурив брови, рассматривала чертежи автоброни. Дети в их мире способный на многое. Нет ничего удивительного в том, что девочка-механик создаёт механическую руку и ногу для своего друга, при этом в глубине души прекрасно осознавая, что в один прекрасный момент может больше никогда его не увидеть. Ребёнок ли тот, кто сумел пережить гибель близких людей, полностью отдал себя работе, помогая другим? «Отличный механик, заботливый друг, человек, не теряющий надежду. Но не ребёнок».***
Владеть всем в этом мире: городами, их богатствами, женщинами. Великолепное чувство — когда всё принадлежит тебе. И не надо этим делиться, потому что всё твоё. Твоё. Твоё. — Пока что нет, — слышится голос в голове, словно как совесть. Грид рычит от злости. Ему неимоверно надоела эта ситуация, когда он не мог избавиться от мальчишки полностью. Безоговорочная победа была бы ему обеспечена, если бы только ему попался какой-нибудь олух в виде сосуда, а не… — Ребёнок? — усмехается Энви. — С таким же успехом Отец мог поместить тебя в цельнометаллическую фасолину. Вероятно, ты ещё слишком слаб для того, чтобы избавиться от этого сосунка. Грид сумел сдержаться и проигнорировать своего «обожаемого» братца по крови. Очевидно, тот был слегка наивен, если не понимал, что был не прав. А он был не прав. Этого обжору из далёкой страны с первого взгляда точно нельзя назвать будущим королём. Грид бы стал над ним насмехаться, если бы сам волей случая не оказался в его теле. Завладеть разумом какого-то пятнадцатилетнего мальчишки для гомункула — раз плюнуть. Да, разумеется в того, кто не обладал волей и выдержкой Отец бы не вселил своего сына. Вот только кто знал, что мальчишка сможет противостоять ему, Гриду. Он хочет его богатства, он хочет его женщин, он хочет его мир. Разве будущим королям пристало быть такими жадными? Чем он там хочет завладеть? Философским камнем? Да им желает обладать чуть ли не каждый десятый житель этого отвратительного мира. Наивный мальчишка думает, что сможет заполучить эту «драгоценность» себе и стать новым правителем своей огромной страны? Жадный и глупый. Весь мир будет принадлежать Гриду, а не этому наглецу, аппетит которого можно было приравнивать только к аппетиту Глоттони. Однако в отличие от братьев Грида этот малец не станет убивать накаму. Однако же, какое сильное влияние оказывает на него мальчишка, какие поступки он, можно сказать, побудил его совершить. Изгой, предавший отца. Как же это прекрасно звучит. Тот старый скряга Брэдли не получит ни единой частички его мира. Он не позволит. Они не позволят. Благодаря его непробиваемой коже и умению мальчишки «чуять» гомункулов и отлично (Грид никогда не произнесёт это вслух) владеть оружием, они смогут сокрушить Брэдли. «Ксинг, говоришь? Разве он не маловат для меня? Думаю, тебе хватит этой ущербной части?» Линг возмущается, приводя аргументы в защиту своего родного дома. Можно ли назвать ребёнком того, кто смог выстоять перед силой гомункула, не дав захватить себя в полную власть, противостоять соблазнам владеть всем? «Будущим королём, воином и человеком, который обладает сильной волей».***
— Малец очень силён, — невзначай бросает рабочий. — Подавай ему более тяжёлые материалы, Хоэнхайм. Хоэнхайм переводит взгляд на сына. Душа четырнадцатилетнего мальчишки, заключённая в громадные, нелёгкие, железные доспехи. Когда он успел упустить это из виду? Как он мог этого не заметить? Не заметить того, что его сын вырос и окреп своей душой? Хоэнхайм всегда знал, что отец из него неважный. Он был готов ожидать от Альфонса молчания, упрёков, леденящих сердце взглядов, но только не того обычного тона, который, как кажется, не может быть у такого массивного на вид человека. С тем самым добрым голосом и словом или же обращением, которое невообразимо греет сердце. Каждый ли человек способен назвать своего отца «папой» после того, как не видел его долгое время? Сколько нужно преодолеть в себе для того, чтобы просто простить? Значит, он его простил? Хоэнхайм не мог ответить однозначно. Нет, конечно, нет, он не мог его простить просто так, после всего, что пережил. А в голове всё настойчиво пролетала мимолетная мысль, надежда на то, что, скорее всего, он мог это сделать. Ведь Хоэнхайм чувствовал как никто другой, какая добрая и огромная душа скрывается за теми доспехами. Какой характер. Характер, который до боли напоминал Хоэнхайму Тришу. Как бы многое он отдал за то, чтобы ещё раз увидеть её улыбку. И как же сильно он верил в то, что улыбка Альфонса была точной копией его матери. Малец. Он слишком много повидал для того, чтобы быть лишь обычным мальчишкой, весело проводившим время. Сколько Хоэнхайм видел взрослых, которые не способны потерять силу духа и веру в то, что всё можно изменить? У мальчика нет тела, его душа прикреплена к железным доспехам, но он всё ещё не сдаётся, а идёт вперёд, при этом не забывая о своих близких и друзьях, а стараясь во всём им помогать. Чего только стоит его способность в алхимии в такие годы. — Он уже не малец, — тихо и едва слышно произнёс Хоэнхайм.***
Мустанг по привычке спокойно складывает руки, устало смотря перед собой на то, как Эдвард Элрик, оправив свой ярко-красный плащ и витиевато выругавшись, хлопает дверью с таким громким звуком, что кажется, будто стекла окон кабинета сейчас просто треснут. — Нужно было немножко помягче, полковник, — поучительно, в своей обычной манере говорит лейтенант Хоукай. — Всё-таки, он ещё только ребёнок. Мустанг делает над собой большое усилие, чтобы не закатить глаза. Спорить сейчас абсолютно не хотелось — не то было настроение. Уж слишком часто все упоминали о том, что Стальной был просто ребёнком. Мустанг был готов спорить на то, что если бы сам Элрик слышал об этом столько же раз, сколько и Мустанг, то давно бы уже обучил всех незнающих такими нецензурными выражениями, о которых даже большинство взрослых людей и не додумались бы. «Только ребёнок». Мустангу смешно от того, с кем сравнивают этого парня. Он, конечно, понимает, что это отчасти правда, однако не может и не согласиться с тем, что опыта у него слишком много для пятнадцатилетнего. И повидал он тоже слишком много для «просто ребёнка». У этого ребёнка глаза горят от стремления и желание поскорее дойти до своей цели. У него огонь в глазах, без каких-либо преувеличений. Такой огонь, который можно увидеть далеко не в каждых глазах солдата. И точно не всем дано почувствовать на себе ту боль, которую испытал этот самый ребёнок. Мустанг иногда прикидывал, а что если бы он оказался на его месте? Смог бы он жить вот так, имея металлические руку и ногу вместо своих обычных? И с каждым разом, задавая себе этот вопрос, он всё больше и больше убеждался в том, что слишком тяжелы такие испытание для обычных людей и что только человек, имеющий несломленную волю и силу духа, направляющую его вперёд, способен нести на себе такой груз. Мустанг никогда не забудет удивлённые выражение лица тех людей, которые, конечно же, слышали о государственном Стальном алхимике, но и представить себе не могли, что им является коротышка-майор со скверным характером. Знали бы эти люди, что этот мальчишка уже успел побывать в самой преисподнии за годы своей жизни. И вернуться оттуда покалеченным. Знали бы они, что он отдал собственную руку для того, чтобы вернуть душу своего брата, прикрепить её к огромным железным доспехам. Может быть тогда эти люди бы подумали, прежде чем называть его ребёнком. — Дети иногда становятся слишком взрослыми, — сказал Мустанг.