Недозволенное

Итачи вертит в пальцах палочки для еды, вытирает губы салфеткой, бросает пристальный взгляд на брата, сидящего напротив. Снова смотрит в свою чашку с кофе — рассеяно. Недозволенные мысли вновь подступают к нему. В молочно-белой чашке с толстыми стенками налита густо-чёрная жидкость. Такие же, как напиток, глаза — тёмные, горькие, непроницаемые — бывают у брата. Утро за окном занимается самое обыкновенное. Ноябрь ободрал с деревьев всю листву и приглушил краски, натянул на раму неба холодную чистую синь в ватных облаках. Никаких знамений, что вот, тот самый день и час, и ситуация далеко не романтическая. Да и Саске не похож на того, кто жаждет, да просто готов услышать то, от чего сердце у самого Итачи замирает. Помятый и растрёпанный со сна брат с отсутствующим видом жует тосты. На щеке засохла зубная паста, ворот чёрной водолазки неровно подвёрнут и даже джоунинский жилет сидит на нём как-то криво. Итачи улыбается — легко и ласково, но, заметив, что брат обратил на него внимание, опускает глаза и нервно облизывает губы. Ладони стремительно потеют, словно у подростка на первом свидании, и салфетка превращается в мятый, неприятный ком. — Ты чего? — Всё нормально, — ровным спокойным голосом отвечает Итачи и заправляет прядь за ухо. Хвост не собран. Итачи понимает, что прокололся. Его ответ и так вышел чуть поспешнее, чем стоило. И волосы. Он никогда не забывал их собирать сразу, как вставал с постели — так повелось с самого детства. И теперь Саске, заметив этот жест и прекрасно знающий привычки брата, смотрит чуть насмешливо. — Уверен? — Нет… Итачи смеётся. Тихо, немного неловко. Саске не выглядит маленьким глупым братиком, которого легко обмануть или заговорить, и это сильно осложняет дело. Потому что с самим Итачи это происходит впервые. Вот минуту назад Саске был сонный и несуразный, а сейчас незаметно собрался и смотрит неуловимо по-другому. Итачи думает, что из Саске вышел отличный шиноби. Он не думает, хорошо это или плохо. Он думает, какой из Саске будет отец. Или любовник. Как другом и братом им можно гордиться. Итачи рад, что Йондайме отменил приказ Совета, и ему не пришлось вырезать клан. До сих пор иногда ему снятся кошмары о том, как бы всё могло быть. И в последнее время кошмары лишь усиливаются. Превращаются в ад, порой совершенно иного толка. Хотя того клана Учиха, который хотел захватить власть, давно нет, отец с матерью мертвы, а начальство на такое закроет глаза — они с братом золотая элита, и осуждать их некому — инцест остается инцестом. За рамками дозволенного обществом, за рамками личного воспитания и остатков морали. За пониманием — это твой брат, придающим новым чувствам остроту и стыдливое волнение. Брат, который в детстве засыпал у тебя на руках, прятался от монстров в шкафу под твоим одеялом и воспринимал как соперника, пока сам не получил звание джоунина. Теперь всё окрасилось другими эмоциями, и сны, над которыми он был не властен, извели до того, что однажды он просто проснулся с чётким ощущением, что должен сказать Саске. Но то, что Итачи хочет произнести — неправильно. Непристойно. Возможно — оскорбительно для Саске. Хотя он, как и Итачи, и многие другие шиноби намного спокойней относится к тому, что простыми обывателями воспринимается как постыдное, грязное и отвратительное… Быть шиноби, да ещё родиться в клане — здесь часто честь и гордость мешались с разными непотребствами. И все они знали, что в некоторых кланах бывали кровосмешения. Итачи к тому же знал и другое. Что спал брат не только с женщинами. Проститутки, напарники на долгосрочных заданиях, приятельницы и приятели из Конохи. Итачи смотрел на это сквозь пальцы: он знал о брате почти всё — столько, сколько не узнает никто из его недолгих любовников и любовниц, и это его успокаивало. Он не вмешивался в интимную жизнь брата, уважая его право на личное пространство, но убил бы любого, обмолвись Саске о них не так. Когда Итачи это понял, жизнь его превратилась в каждодневный ад. Как вот сегодня утром. Итачи потрогал свой лоб, взглянул на брата нечитаемым взглядом. Мысли убежали слишком далеко, подкинули ему картинки личного… разврата. — Тебе нездоровится? — от ноток искреннего беспокойства голос Саске, обычно дерзкий и резковатый, звучит мягче и почему-то интимно. Итачи окатывает жаркой волной и он морщится как от головной боли. Голова и правда начинает болеть, но от необходимости снова врать. Завтрак постепенно превращается в неприятный фарс, и в другое время он легко бы это остановил, сменил тему, что угодно. В другой раз, но не в этот. Не стоило ему, не стоило идти на поводу своих эмоций. Ну что он скажет брату? Как объяснит? Как потом будет с ним жить, видеться, работать? Ведь думал об этом не раз и запрещал себе, сколько раз запрещал. Перед глазами всё плы… — Стой! Выходит резко, но Итачи чувствует, что если брат сейчас подойдёт и дотронется до него — он не выдержит. Может, и слова не скажет, но поймает и не отпустит. Как в детстве. Но тогда не было этих желаний. Это потом Саске стал стесняться проявлений чувств, уворачиваться от объятий и возмущаться «я ж не девчонка, чтобы со мной тискаться!». Сейчас не прочитать по глазам, что он думает, чего хочет. Даже если в остальном он знает брата до родимого пятна на теле, до последовательности движений в бою и образа мыслей. Но предугадать ответ на свой вопрос Итачи не может. И это… пугает. — Я не упаду, не надо. Саске, уже поднимающийся из-за стола, замирает в полусогнутом положении. Его брови привычно дёргаются в вопрошающем жесте. О да, теперь брат обеспокоен по-настоящему. — Сядь. — Итачи… — Знаешь, — перебивает Итачи как можно более непосредственно, — я хотел спросить… — Да? — брат напрягается, словно что-то ждёт. Итачи пробирает озноб. — У тебя есть дежурство в эту пятницу? — Нет. — Давай вместе поужинаем. Давно не случалось проводить выходные вместе. Саске сверлит его взглядом тяжёлым, фамильным. Но Итачи сам Учиха, его не проймёшь. Он прямо и уверенно смотрит в ответ и думает о том, какой брат красивый. Слишком красивый и слишком желанный. — Хорошо. Сердце бьётся быстро, кажется, он начал гореть — не от стыда, просто жарко. Просто у брата задрался рукав водолазки, обнажив запястье с выпирающей косточкой, изрезанной шрамами от чидори. Он хотел бы её целовать. — Принеси мне таблетки. Они в моём шкафчике. — Сейчас. Точно всё… «Нет, Саске! Твой брат тебя любит — не всё в порядке!» — Точно. Просто вчера перетрудился немного. К середине дня пройдёт. Итачи смешно. Он вчера допрашивал чуунина, пойманного в неположенном по статусу месте. Неприятное дельце. Но ему вообще приходилось делать много того, что ему не нравилось. А вот что хотелось бы… Он может вывернуть наизнанку кого угодно, а признаться в любви — нет. Саске уходит, и Итачи скрывается в ванной. Не то что бы он запаниковал. Но ему кажется, что ещё немного, и всё непроизнесённое будет написано у него на лице. Итачи умывается и собирает хвост, проверяет снаряжение, перепроверенное ещё вечером и сегодня до завтрака. Он чувствует, что ведёт себя, как Куренай, которая вечно начинала совершать бессмысленные и привычные, успокаивающие этой привычностью действия, когда нервничала от нечаянной встречи с Асумой. — Брат, за мной Наруто пришёл, я пойду! — слышит Итачи крик Саске и облегчённо вздыхает. — Хорошо! До пятницы! — Давай! В пятницу он попробует ещё раз. Может быть. Или нет. А сегодня у него миссия на два дня. И время, чтобы подумать. Ещё и ещё. Итачи возвращается в кухню и находит таблетки, лежащие на сложенном пополам листке. Читая оставленную братом записку, он так и не доносит стакан до рта. «Глупый старший брат. Надеюсь, к пятнице ты перестанешь дурить и относиться к этому настолько невыносимо серьёзно. Я жду уже полгода и, поверь, это не самый лучший способ тренировать моё терпение. Так что на эти выходные я очень надеюсь. Твой младший брат-которого-ты-любишь. Постскриптум: если ты ещё не понял. Я тоже тебя люблю».

май 2011