Нормальные парни

Это довольно сложно — притворяться нормальным парнем, у которого нормальная мать и нормальный отец, у которого вообще есть отец, а не -цатый ебырь матери-наркоманки. Джастин пытается не думать об этом. А еще Джастин помнит каждое лицо мужика, который в любом случае не продерживается у них дома и дольше 13 недель. Он считал. Джастин пытается не думать о том, что число 13 преследует его. Джастин знает простую для жизни истину: то, каким ты предстаешь перед людьми, таким ты и остаешься. Никто не станет копать глубже. Все они повернуты лишь на себе. Джастин знает: если показаться перед ними нормальным подростком, которого не бьют через день и который не сбегает из дома каждую пятницу, то люди перестанут замечать следы на твоей шее или руках, они без труда станут считать твои красные глаза «хорошей травой под вечер», а тремор «очень хорошей травкой». Это как искусственный туман, который напускают из-за кулис во время концертов. А Джастин — актер, стоящий на краю сцены. Алекс думает, что сложно притворяться нормальным парнем, который не ненавидит себя и который [глубоко, глубоко внутри] считает, что суицид — это выход. Вокруг него только и твердят, что суицид для неудачников: трусов, слабаков и лжецов. А значит, по-мнению Алекса, он достоин этого. У Алекса довольно сильные проблемы с тем, чтобы не чувствовать стыд за собственное существование. Он красит волосы и прокалывает нос, пытаясь не быть тем серым пятном, что видит ежедневно в зеркале, когда встает в школу. Он пробует все напитки в Моне, несмотря на больной желудок, и только отшучивается любовью к исследованиям. Если бы он отшутился так же, когда пялился на Ханну и Джессику, если бы он отшутился так же, когда составлял список, если бы… В следующую неделю Алекс сидит дома, боясь встать с кровати лишний раз или разогнуться, и глотает бесчисленное количество мерзких таблеток. Он никому не говорит об этом жалком фрагменте его жалкой жизни, о том, что в свое время он увлекался анорексией, а теперь, стоит Алексу переволноваться или съесть что-то не то, как его желудок буквально готов придумать сюжет для новой части «Пилы» — все ради своего нелепого и никчемного хозяина. Еще Алекс умеет стрелять из оружия и знает код отцовского сейфа. Распознавать код сейфов его научила Джессика. К слову, в отличии от него, Джессика всегда была из тех, кто выстреливает в чужую голову. Когда Джастин ушел от Алекса поздним вечером, поблагодарив за гостеприимство почти не глядя и желая оказаться как можно дальше, он без промедлений вернулся домой, но не остался там надолго. Он не возвращался и на следующую, и даже на последующие ночи вообще, предпочитая спать на морозной скамейке в парке, или вовсе гулять по городу, не зная ни сна, ни еды. Причина, по которой он напрочь забывает о своей, хоть и давно разваливающейся, кровати, и почему-то также о более мягкой кровати на втором этаже дома шерифа Стэнделла, — была не только в ноющей шеи с синим отливом, и даже не в жгучем чувстве предательства. Все оказалось проще: стоило Джастину переступить порог своего чужого дома, его бы тут же убили на месте, потому что он своровал гребаный пистолет Сета. К сожалению, Джастину не хватало одного единственного предлога, чтобы нажать на курок или, на крайний случай, обменять оружие на билет из этого проклятого города, не дождавшись следующего рассвета. Отсутствие этого предлога заключалось в том, что с десяти в его разъебанной груди появилось такое дерьмо, как синдром жертвы: синдром каждого, кого избивают дома. Когда Джессика разъебала ему последние остатки от сердца, Джастин, кажется, уже не чувствовал ничего, кроме опустошенности, и у него просто напросто не нашлось сил повторить трюк с русской рулеткой. Все, что ему хотелось - сотворить вокруг ее лика молельню и бить колени до самой смерти и, вместе с тем, плюнуть ей в лицо самой смачной харчой, на которую только были способны его легкие. Следующие дни на него смотрело лишь дуло бутылки с нескончаемой, крепкой отравой и скребущее чувство вины за все, что он когда-либо сделал, - потому что вся его жизнь превратилась в одну огромную, нелепую отговорку, а внутри него так ничего и не появилось, не считая спирта и ненависти. Во вторую их встречу на кухне Стэнделлов, которая происходит позднее, чем кто-либо рассчитывал, Джастин понимает, что причина была в другом. Они стоят на тех же местах, что и тогда, и, кажется, даже говорят об одном и том же, только теперь расстояние между ними ближе, а еще у Алекса забинтованная голова и еженедельные сеансы у психиатра. На удивление Алекса Джастин очень хорошо готовит. Он говорит ему это прямо в лицо, когда стоит, облокотившись о стол, с пустой тарелкой в руках и ждет, когда ему дадут добавки. Джастин хочет пошутить о зверском аппетите, но, вспоминая причину, обрывает себя грубым проклятьем. — Конечно, не настолько, чтобы утопиться в этой кастрюле с супом, - говорит Алекс, - но настолько, чтобы в ней искупаться. — Фу, — Джастин фыркает и морщится, оглядев его, как слетевшего с катушек, — я слышал, что ты странный, но вот это — реально очень, очень странно. Алекс, на удивление Джастина, не закатывает глаза или не пропускает сказанное мимо ушей, а усмехается. — Но, — получив требуемое, Алекс возвращается с полной тарелкой к столу, — не жди от меня комплиментов, потому что тебе определенно не хватает опыта. И Джастин, согнувшись над кастрюлей, смеется. То, как Алекс пытается быть не таким милым и добрым с ним, оказывается для Фоулса чертовски уморительным. Когда Джастин садится следом, открывая с шипением и брызгами «Колу», то Алекс, задержав ложку на полпути ко рту, неожиданно откладывает ее и спрашивает: — Откуда? — Откуда что? — Откуда у тебя такие кулинарные способности? Своровал у Рамзи кулинарную книгу или только продал ему душу? Джастин пожимает плечами, разглядывая этикетку на бутылке. Ответ выходит незапланированно грубым и рваным: — Я люблю еду. Этого достаточно? То есть, не знаю, — Фолс дергает бутылкой в воздухе и не смотрит в глаза, — у нас, типа, почти никогда нет еды и мы покупаем только готовые обеды, которые на вкус, как верблюжье дерьмо, высушенное под африканским солнцем, поэтому… Он, честно говоря, не знает, что говорить дальше. Джастин не понимает, зачем начал откровенничать. Алекс думает, что Джастин почти сделал верный шаг к нормальному диалогу между людьми под названием «я и мои друзья» или, более того, «я и моя семья», даже если у Джастина такой термин отсутствует вовсе, и поэтому одобрительно замечает: — Круто, потому что я к еде отношусь наплевательски. Осматривая его с иронией, Джастин шутливо бросает: — По тебе заметно. Алекс посылает его и вновь усмехается: — И да, кто бы говорил о странностях. Что это такое — «верблюжье дерьмо, высушенное под африканским солнцем»? Серьезно, Фоулс? — Воу, полегче, мужик. Не то я напомню все фразы, которые ты говорил под травкой. — Это подлая игра. — Зато пиздец насколько угарная, «мексиканский кальмар, съедающий дорито в соусном море». Алекс кидается салфеткой в смеющегося Джастина, но не сдерживает ответного смеха. Когда они успокаиваются и продолжают трапезу, в голове Алекса некстати пролетает мысль, что это не лучшая идея — говорить за едой, потому что Алекс живет в семье шерифа и все в этом духе, но, эй, им всего лишь семнадцать. Словно подтверждая мысли Алекса, Джастин откидывается на спинку стула и громко рыгает. На их общее и негласное удивление, - которое успевает стать привычным, - Алекс почти захлебывается в ложке с супом, когда пытается сдержать вырвавшееся хихиканье. Джастин улыбается в ответ и вырыгивает его имя. И Алекс, кажется, считает это романтичным. Потому что им семнадцать и они чертовы подростки. Всего лишь подростки.

***

Джастину страшно даже прикоснуться к голове своего нового друга, он боится вообще трогать Алекса первые три недели, пока не снимают бинты. Однажды, спустя месяц их уединенного общения, он случайно касается его шеи и отдергивает руку, словно опустил ее в жерло вулкана, не меньше. Алекс дуется и через пару минут, когда они пытаются вести диалог, отвечает ему грубой шуткой. Через неделю, для храбрости выпив пару стаканов виски, Джастин на пробу обнимает Алекса за плечи, но, не увидев, как тот разваливается на глазах и не превращается в пепел, будто в фильме «1408», позволяет себе немного расслабиться. Еще через месяц они напиваются в такую хламину, что не могут связно выговорить предложение, в котором есть больше одной строчки. Они сидят на капоте взятой у матери Алекса тачки, пытаясь найти знакомые созвездия на какой-то дальней стоянке, и Джастин понимает, что после шуточной потасовки он уже пять секунд прижимает к себе Алекса, а его макушка с его блядской металлической пластинкой прямо перед его губами и Джастин не может, не может, не может не прикоснуться к ней, прикрывая глаза. Алекс не отдергивается, и Джастин не знает, чувствует ли Алекс вообще что-нибудь. Спустя минуту Алекс прикасается к его руке одной кромкой ногтей, и Джастин, громко выдохнув, хватается за чужую руку, стискивая холодные, длинные пальцы в своих. После этого Джастин чувствует, словно выныривает из воды, в которой задыхался очень и очень долгое время. Но он все еще боится. Каждый гребаный день. И каждую гребаную ночь. Он боится, что Алекс рассыпится, как в том блядском «1408», а Джастин откроет глаза и поймет, что это не пепел, а прах. Может, поэтому, когда спустя несколько дней после этого Алекса толкают на парковке торгового центра, Джастин, не думая, с разбегу бьет незнакомца кулаком в лицо и устраивает бурную потасовку, не жалея ни себя, ни тем более, жертву. Он, ослепленный яростью, и еще больше страхом, бьет, бьет и бьет, и его кулаки почти полностью превращаются в месиво из крови, слюней и пыли с асфальта. Спустя час они сидят в полицейском участке; отец Алекса стоит у стола и пытается разобраться без иска и штрафа, и коллеги мистера Стэнделла тоже на стороне Джастина, словно Алекс — ебаная принцесса из сказочного мира. Они сидят в полицейском участке, ссутулившиеся и молчащие, как малолетние хулиганы перед директором, и Алекс прожигает Джастина взглядом, пытаясь понять что, блядь, не так.

***

Джастин, может, и знал, что такое «голландский штурвал», но дальше никогда не заходил, плюясь фразами «зашквар» и «пидорство». Даже при взаимной дрочке по-пьяни, стоило его очередному другу кончить, Джастин четко и гадостно ощущал повисающую в тишине неловкость, которая полностью перебивала и разбивала в дребезги послеоргазменную дымку похуизма (- Джастин ловил только этот гребаный похуизм), (даже, блядь, с Джессикой, которую он, вроде как, любил), (даже если эта любовь была простым отчаянием перед падением в отвратительную пустоту, которую называют дулом пистолета, сворованного у Сета). Но, по-крайней мере, Джастин всегда хранил в рюкзаке смазку и презервативы (господь боже, временами у него не было на еду даже цента, но он все равно находил деньги на секс), поэтому первым делом, стоило ему стянуть с Алекса джинсы, он потянулся за рюкзаком. Слава всем богам и макаронному монстру, думает Алекс, что они решили оказаться у него в комнате в час ночи именно тогда, когда отец взял ночное дежурство, а мать осталась у своих сороколетних подруг. — Слава всем богам, — выдыхает Алекс. В три ночи они спускаются на кухню, и Джастину немного сложно дышать от двух навязчивых мыслей: он лишил Алекса девственности, и впервые за всю жизнь, стоило Джастину кончить, он не потерял интерес к своему партнеру. — То есть, — смеется Джастин, вспоминая их первый ужин, пока стоит в один боксерах и с испачканным в соусе ртом, — я в прямом смысле не помнил, когда ел нормальную еду, понимаешь? Мои рецепторы чуть не взорвались, стоило откусить тот ахуенный кусок говядины. Алекс тихо смеется, потирая шею. Он в чужой майке, все еще раскрасневшийся и разморенный, и не знает, от чего смущен больше — от комплимента или того, с каким взглядом на него пялится Джастин все это время. — Чувак, ты просто был голоден. На самом деле, я отвратительно готовлю. Джастин, шикнув от удара по ладони, все-таки успевает вновь подчерпнуть соус, направляя испачканный палец в рот. — Не в тот вечер, детка. Он закатывает глаза от удовольствия.  — Но определенно в этот. И, ухмыляясь, притягивает Алекса за бедра к себе.

***

Джастин просыпается рано и ложится поздно, потому с такой жизнью, как у него короткий сон становится привычкой, а привыкать к хорошему сну опасно, даже если у Брайса реально можно было спать сутками напролет. Но в доме Джастина его в любую секунду могли подорвать с кровати, или посреди ночи ему вновь придется хватать сумку и бежать без оглядки, и в любом случае, сколько бы Джастин не спал дома, он все равно не высыпается. С возрастом его сон стал безвозвратно поверхностным и временами перемешанный кошмарами из плохого-плохого прошлого, в котором семилетний Джастин еще не был готов к побоями, крикам, наркоторговле в подвале и громким стонам матери за стенкой. Может, одна из причин, почему он разрешил Брайсу войти в ту запретную дверь была его жизнь. Точнее привычки, оставшиеся с его жизни, которые почти превратились в инстинкты. Джастин видел все это: как его матерью расплачивались. как мать расплачивалась сама собой. что расплачиваются все. и он тоже. И в какой-то ошибочный и роковой момент Джастин встал перед несколькими проблемами: перед Брайсом, который давал ему все, не прося ничего взамен. перед Брайсом, который, блядь, помог ему не умереть с голода. и перед тем, что Джастин позволил представить себе, что Джессика, господи, блядь, была его матерью. [Алекс говорит что-то о Фрейде и психоанализе, когда прижимает к себе рыдающего Джастина и даже не пытается обвинить в случившемся]. [Джастину страшно, потому что он рыдает не оттого, что сделал, а оттого, что Алекс не пытается обвинить его в случившемся]. [И потому что это оказывается чертовски больно]. Всю свою гребаную жизнь Джастин не был знаком с таким качеством, как бескорыстность. Поэтому у Джастина вечные синяки под глазами и временами тормознутые движения, которые все списывают на приход или отходняки. Он постоянно оказывался из тех, кто чувствует себя одиноким, с кем бы он не был. Кто настолько привык к этому чувству, что почти перестал его замечать. Из некоторых людей одиночество кует медные статуи, но из Джастина оно сотворило жалкий кусок дерьма. Джастин знает это, как и то, что пиздецки сильно зависим от окружения, потому что он боится остаться один, ведь у него никого нет. Потому что, если его бросят дружки из баскетбольной команды, то у него больше ничего не останется, и Джастину мерещится, будто он и сам перестанет существовать. Так думал Джастин, пока не оказался в комнате Алекса. Может, поэтому, через год после их первой ночи, он всегда успевает застать сопящего во сне Алекса. Год, в котором они нашли подработку не без помощи шерифа, скопили денег на маленькую, непримечательную квартиру на окраине их маленького городка, — оказался для Джастина лучшим этапом в его жизни. И не только потому, что теперь у Джастина есть сменная одежда и возможность питаться больше одного раза в два дня. Алекс спит всегда в той же позе, в которой он засыпает, словно даже во сне чувствует этот прожигающий отцовский взгляд. В отличие от Алекса Джастин спит, как попало — он может сменить около сотни комбинаций за полчаса сна и пару раз свалиться с кровати или заехать локтем по лицу, и иногда это доходило до крови, но, в любом случае, Алекс никогда не злится. Джастин успевает проснуться раньше, чтобы ему хватило времени на все, что он так любит: Попялиться на спящего Алекса. Подрочить в ванной. Помыться. Выпить кофе с самым большим количеством сахара в мире. Лениво пошастать по тихому дому. Покурить под растекающийся по городу рассвет. И вновь наслаждаться уже стонущим и мычащим Алексом на разворошенной кровати, который одновременно доволен тем, как пробужден и недоволен, что пробужден вообще. Джастин прекрасно знает, что Алекс спит крепко и долго. Алекс, щурясь, облизывается от сладкой слюны с привкусом табака, и Джастин не может перестать наблюдать за каждым миллиметром его бледной кожи и думать о таких мелочах, как то, что с его голоса Алекс просыпается с первого раза. За год после их первой ночи Алекс начинает понимать, что где-то глубоко внутри Джастин всегда был добрым, отзывчивым и бескорыстным парнем, а еще глубже невинным и испуганным мальчишкой, который просто боялся быть наивным, испуганным и слабым. В это же время он постепенно узнает, что Джастин — ласковый и внимательный, потому что он знает, какого это — жить без ласки, признательности и любви. Ханна Бейкер сказала им многое, но промолчала лишь об одном: об умении прощать. Может быть, только благодаря этому Джастин осознал это сам, и вместо злобы или жажды отмщения в какой-то период своей жизни [в тот самый, когда по школе были развешены бесчисленные плакаты, а учителя обдумывали каждое второе слово, опасливо оглядывая старшеклассников] Фоулс признал, что ему стоит свернуть в другую сторону и попытаться дать то, что недодали ему. Алекс, смеясь, знает, что Джастин, как бы тот не пытался показаться другим безучастным и самодовольным — безвозвратный романтик, потому что он любит встречать рассветы на крыше их нового дома, он считает все месяцы отношений, он покупает билеты в кино на задние ряды и читает выученные четверостишья поздно ночью, прижимаясь к чужой шее. У Джастина, если подумать, никогда не было друзей. До Алекса. Джастину было сложно расстаться с цветными таблетками и приятелем-травкой, а еще сложнее не перейти на мешочки потяжелее, когда в его голове то и дело крутились мысли об ошибках прошлого и о том, что в жизни других ошибкой оставался сам Джастин. Но по-настоящему больным оказывается осознание того, что он почти потерял Алекса по своей глупости. По тому, что не различил в нем друга. Друга, который готовился застрелиться. «Ради всего святого, у тебя была чертова Ханна! Так какого хрена ты повторяешь те же ошибки?» Почти потерял, когда ушел из его дома, сказав быстрое и еле заметное «спасибо», лишь бы пойти и найти Джессику. Потому что тогда Джастин ничерта не понимал в отношениях, и не знал, что друзья — это не те, кого ты любишь, а те, кто любят тебя. Но спустя год и пять месяцев Алекс здесь, живой, хоть и с металлической пластинкой в голове, проблемами с координацией и посттравматическим налетом депрессии, но он дышит и его сердце бьется под рукой Джастина, и Джастин счастлив. Потому что Алекс, смотря на него, улыбается.