Star Shopping

Чиркаю зажигалкой. Раз, второй, третий. Руки трясутся и совсем не хотят слушаться. Опускаю их вниз и достаю зажатый меж губ косяк. Встряхиваю головой, и одновременно зажимая в кулаке зажигалку, на которой красуется надпись «ASH IS OUR PUREST FORM», массирую пальцами переносицу, будто это когда-либо помогало. Но люди, в силу своей природы, привыкли делать какие-то странные вещи, даже если знают, что это не принесет пользы, это просто успокаивает, наверное, или отвлекает внимание. Надо будет поговорить об этом с мамой, думаю, она найдет этому какое-то разумное объяснение. Пытаюсь оглядеть помещение вокруг в надежде найти чье-то знакомое лицо, но заторможенность и ощущение, будто я нахожусь в вакууме, мешают ещё больше чем практически полная темнота. Мне даже сложно водить глазами, а уж тем более подняться и найти кого-то, кого я знаю или кого-то, с кем я сюда пришел. Ещё одна проблема состоит в том, что я даже не понимаю, где я нахожусь и не помню вообще, кто меня сюда притащил. Мне даже не хочется тратить силы на то, чтобы попытаться вспомнить, поэтому решаю, что сидеть здесь и ждать пока это дерьмо закончится – лучший выход из ситуации, если конечно каким-то чудом здесь сейчас же не появится Элмо и не вытащит меня, как он это всегда делает. Бросаю взгляд на стол пред собой. Стандартный набор: парочка пакетиков с травой, белые следы от порошка, несколько скрученных купюр и баночек с разными таблетками, таких как Ксанакс, Фронтин, Кассадан и прочих. Я даже не думаю о том, чтобы посчитать, сколько их здесь, но что-то мне подсказывает, что почти все они пусты. Я почему-то начинаю думать о том, что сказала бы мама. Она, наверное, просто посмотрела бы на меня своим разочарованным взглядом и попросила выбросить после себя это все, хоть и знает, что я не выкину ни одну баночку, и вся комната будет завалена пустыми емкостями, пока она сама не придет и не уберёт их. Мне, правда, жаль, что я такой. Она заслужила лучшего сына, как Карл, да, он отличный сын, а вот я… Я знаю, что я не тот, кем хотели бы видеть меня родные Мне так дерьмово от ее взгляда, когда она пытается смотреть на меня так, будто всё хорошо, будто она не разочарована во мне, что мне даже сейчас трудно об этом думать, поэтому я пытаюсь избавится от этого взгляда. Честное слово, мам, мне даже стыдно держать косяк в руке, а мысль о том, что его можно скурить – вообще пугает. Поэтому я выбрасываю его и пытаюсь подняться. Это дается мне на удивление легко, чему я даже удивлен и ещё пару секунд стою неподвижно в ожидании того, что вот-вот упаду. А может и не пару секунд, может полчаса, я окончательно потерялся не только в пространстве, но и во времени. Но меня это не волнует, вряд ли кто-то в этом помещении вообще обратил на это внимание. Когда я, наконец, выхожу на улицу, цепляясь за каждый сантиметр стены, вдыхаю на полную грудь. На улице, наверняка ужасно жарко, наверное поэтому мне не холодно без футболки. Даже не думаю о том, что смогу вспомнить где она. Отголоски сознания уже пытаются пробиться сквозь густую дымку забвения, так как я уже начинаю вспоминать некоторые события и даже слышу какие-то крики и шум вокруг себя. Наконец я снова не один во Вселенной. В нескольких метрах от меня стоит скамейка, но эти самые отголоски сознания рикошетят по черепу и дают мне понять, что до скамейки я сегодня вряд ли дойду. Потому, я как всегда нахожу простое решение – сесть на землю. Я опускаюсь на мягкую траву и запускаю пальцы в волосы. Они слишком липкие и спутанные. Элмо не говорил, что с длинными волосами так сложно. Или это, скорее всего, у меня всё слишком сложно. Вот у него всё всегда очень просто, даже слишком. Если бы я умел так воспринимать этот мир, я бы, наверное, не сидел здесь. Трэйси бы сейчас посмеялся надо мной и, протянув косяк, предложил не грузится и поменьше думать. Вот только я не могу, наверное, в этом и основная проблема. Да и когда дело касается Кеннеди, это становится уж слишком сложно. Я бы сейчас фыркнул и сказал, что мне вообще пофигу на него, только это совсем не так. И я чувствую себя безумно виноватым за то, что оставил его одного. Скорее всего, это чувство и привело меня сюда и довело меня до такого состояния. Вот только проблема в том, что о нём я думать не перестал, а совесть и разум, который вроде как понемногу приходит в норму, заставляют пальцы сжаться и выдирать клочки черно-белых волос. Черно-белые волосы. Слишком парадоксально для человека, который всегда говорит о том, что нельзя делить мир на черное и белое. Надо будет опять перекрасится в розовый. Крик, который разносится за моей спиной хоть и пугает, но всё же получает мысленный респект за то, что спас меня от раздумий над делением мира на «хорошее» и «плохое». Потому что в конечном итоге я бы пришел к вопросу о том, к чему отношусь я, и уверен, что ответ меня не очень развеселил бы, если бы я вообще нашёл его. Меня не очень интересует ситуация, которая разворачивается в паре метров. Поэтому я не особо обращаю на нее внимание. Хочется только смыться побыстрее отсюда, чтобы в меня еще что не прилетело. Я только слышу крики и ругань. «Вечеринка окончена» звучит набатом у меня в голове. Мой мозг, который, скорее всего не хочет больше сегодня нагрузок, тем более в виде разбитой на голове бутылки, кричит мне о том, что нужно сейчас же уходить отсюда, вот только встать оказывается невыполнимым заданием. И я готов молится всем богам на земле, чтобы они послали много здоровья тому, кто взяв меня за талию, рывком поднял и помог отойти от места происшествия инцидента, потому что именно в тот момент, когда сильные руки накрыли мою горячую кожу, а холодные пальцы окончательно вернули меня в сознание, за моей спиной раздался громкий писк и звук разбившегося стекла, за которым последовал крик, больше похожий на вой и удары, сопровождаемые матом и руганью. Именно поэтому, когда я повернул голову назад и увидел весь ужас, мне захотелось сильнее прижаться к человеку, который держал меня, что я собственно и сделал. Мне даже не нужно было смотреть на того, кто это. Запах, принесший чувство безопасности, позволил мне не тратить лишнее время и быстрее уменьшить расстояние между нами. Видимо я был слишком сильно укурен, раз на Элмо красовалась черная футболка и кожанка, а я стоял в одних штанах, и мне было просто адово жарко. - Эй, приятель, ты в норме? Не рановато для такого прикида? – он потряс меня за плечи, обняв одной рукой. Он улыбался, несмотря на то, что я сделал, он улыбался. Вокруг нас творился хаос и я не мог даже нормально думать из-за шума, а он стоял и улыбался, будто ничего не происходит. Наверное, в этом и состоит наша главная проблема: он всегда забывает обо всех, когда разговаривает со мной, а меня это чертовски сильно пугает, и я не могу вообще думать о нем, а только о том, что происходит вокруг. Поэтому я просто что-то невнятно мычу и часто моргаю, смотря куда угодно, но не на него. - Смотри в глаза, когда разговариваешь со мной, мы ведь и так видимся лишь раз в неделю – он обхватывает мою челюсть ладонью и сжимает, заставляя посмотреть на него. - Могу я получить ещё хотя бы один раз? - Мне не холодно – кратко отвечаю я, игнорируя его… намёк на разговор? Он недоверчиво смотрит на меня, и я понимаю почему: всё мое тело покрылось мурашками, а я прижимаюсь к нему, будто меня только что избили хулиганы и отобрали мяч. Поэтому он набрасывает на меня свою кожанку, и она, на удивление, не холодная, как обычно. Она теплая и уютная. Он отводит меня подальше, и я уже понимаю, куда мы идем, потому что вижу его байк. - Не хочешь смыться отсюда, пока ещё не поздно? – спрашивает он, и я даже не могу понять: это он о вечеринке, или о кое-чем другом. Потому что если удрать с этой тусы ещё не можно, то со вторым вариантом это не прокатит - слишком поздно чтобы рыпаться. Мне остается только кивать и принять шлем, одевая его на голову. Я обнимаю его за талию и прижимаюсь к нему всем телом. Конечно же это не обязательно, он тоже это понимает и я только могу припустить, что он легко улыбнулся, но мне всё равно, мне холодно и слишком страшно. Пока мы едем, я прокручиваю у себя в голове последние события, и мне хочется себя ударить. А затем я понимаю, что у меня просто не было иного выхода и теперь мне хочется хорошенько врезать себе за то, что я только что, оказывается, опять сдался. Flash back ***** Лунный свет проникает в комнату и заставляет меня думать о том, что его кожа фарфоровая. Так, скорее всего и есть. И это меня пугает. Дома меня ждет Арз, а я лежу здесь и думаю о том, что если я проведу по его плечу он, наверное, растворится. И только когда мои горячие пальцы обдало холодом, я дернулся. Нет, не от того, что это ещё больше доказывает то, что он – ничто иное как фарфоровая кукла, созданная мастером, который на всю силу отдается своей работе, лучшее детище самого превосходного творца; а от того, что я совсем не контролирую себя. И всё можно спихнуть на действие наркотиков, и он, конечно же, даст мне понять, что он так и думает. Вот только мы оба знаем, когда эффект от Ксанакса проходит. Поэтому я резко встаю с кровати и недоумение, которое красуется на его лице, заставляет провести по его лбу и прошептать: - Подожди здесь, я вернусь под утро И он, и я прекрасно понимаем, что я не вернусь. Это уже стало своеобразной привычкой. Я даю ему надежду, хоть и знаю, что он наперед уже обо всем уведомлён. И я не могу понять что хуже: давать ложную надежду, или уйти без нее. Наверное первое, вот только знание этого не помогает. Я не могу уйти просто так, даже если понимаю, что эти слова не играют никакой роли, ведь эта сцена происходит уже в сотый раз. Как один и то самый спектакль. Первый раз интересно, второй тоже, а вот третий не очень. Только раза от сотого уже начинает подташнивать. Наверное, это и был тот самый сотый раз, потому что дальше всё пошло не по плану. Мне даже казалось, что кто-то из нас забыл сценарий. Это и стало причиной моего волнения. Утром я по уже отрепетированному плану заварил себе кофе и взял в руки телефон. Я не придал особого значения отсутствию сообщений от него, но уже к вечеру волнение нарастало. Спустя неделю это и привело меня в то злополучное место. ***** На данный момент интересовало только одно: почему же сейчас он здесь. Когда мы остановились, я даже не хотел оглядываться – я знал где мы, ещё перед тем, как мы сюда ехали. Мы считали это «нашим местом» хоть никогда об этом и не говорили. Здесь небо и вправду как на ладони, и каждую звёздочку видно, здесь всегда очень уютно, вот только не сегодня. Сегодня что-то не так. Видимо, режиссёр решил, что ему уже поднадоела одна и та же сцена, и решил поменять сценарий, вот только меня об этом не сообщили. А по взгляду Элмо, я понимаю, что и его тоже ставить в известность не посчитали нужным. Поэтому я просто сел на землю. И закрыв глаза, откинул голову. Мне поначалу было страшно, неловко, стыдно. А сейчас, когда он медленно опустился рядом, волнение отступило и говорить совсем не хотелось, вот только надо было. А я даже не понимал что говорить, да и кто должен говорить. Он, наверное, ждал нападения от меня по типу «где ты был» и готов был защищаться, вот только я забыл о том, что лучшая защита – нападение и даже немного испугался, когда он, прежде чем я вообще смог открыть рот, начал говорить. - Долго ещё мы будем бегать? – он смотрел куда-то вдаль, не на меня, как обычно. Будто пытался там увидеть ответ на все, интересовавшие его вопросы. Наверное, потому что знал, что я не смогу дать ни одного. Поэтому он даже не удивился, когда я, последовав его примеру, так же решил наступать. - Это я бегаю?! Ты где вообще был всё эти дни? – мне было сложно не переходить на крик и не капризничать, как маленький ребенок, но это давалось с трудом, потому что я серьезно не понимаю, почему он задает этот вопрос мне, а не я ему, ведь из нас двоих без вести пропал только он. Элмо медленно поворачивает голову, и я вижу его поднятые вверх брови и искреннее удивление в глазах. Он наверняка хочет врезать мне, потому что я правда веду себя как сучка. Я понимаю, что этот вопрос может быть задан только мне. Это было очевидно, как смерть при саркоме. Вот только для родных всё равно становится шоком, когда оповещают о гибели. Будто они и не знали об этом. Сколько бы они мысленно не готовились к этому дню, в первые секунды будет шок и непонимание. «Как такое вообще могло произойти?». Поэтому я реагирую именно так, а по его взгляду я понимаю, что без ответа он сегодня не отступит. Он продолжает молчать и прожигать меня своим взглядом. Мне почему-то в голову приходит идея, делать точно так же, только вот у меня не получается, ибо чувство вины давит ещё лучше его взгляда, поэтому я отворачиваюсь от него и вздыхаю. – Это вообще-то ты пропал бесследно. - А ты искал? – он прерывает мою гневную тираду тремя словами. И я не знаю, что меня выбило сильнее: то, что он сначала хмыкнул. А потом чуть ли не истерически начал смеяться, закинув голову назад, или то, что он опять абсолютно прав. Мне даже нечего сказать. Он резко прерывает свой смех и смотрит на меня каким-то то ли злым, то ли разочарованным взглядом и пытается найти ответ на моем лице. Этот взгляд напомнил мне маму, когда она впервые застукала меня с косяком в руках. От этого мне становится ещё более стыдно, и чувство вины начинает топить меня, заливая собой всю черепную коробку, наверняка от этого мои глаза начинают слезиться. Мне, правда, жаль, что я такой. Мне искренне жаль, что я подвожу всех. Он это понимает, поэтому ничего не говорит. Он знает, что мне жаль. Это и является причиной того, что Элмо пытается что-то сделать, достучатся до меня. Он знает, что я сожалею о том, что так с ним поступаю. Поэтому он дает мне время. - Почему? Неужели я настолько плох? Почему ты каждый раз даешь мне надежду и поступаешь как мразь? Разве я заслужил? В чём моя проблема, скажи мне. Я знаю, что я не так уж важен для тебя, но для меня, ты гораздо больше, чем просто шикарен, гораздо больше, чем безупречен. – Он выдыхает и смотрит вдаль, опять, как герой его любимой книги. Наверное, где-то там горит его зеленый маяк, который поможет ему найти то, что он пытается найти и даже больше*. Вот только это не я. Я, возможно, являюсь тем, что он ищет, но не тем, что ему нужно, не тем, чего он достоин. Жаль, что из нас двоих это понимаю лишь я. Вот только он думает наоборот, поэтому его последующие слова, выбивают меня ещё сильнее, и, клянусь, я даже перестаю дышать: - Знаю, что сейчас я не достоин тебя, но если ты дашь мне время, я смогу исправить это. Дай мне время, и я исправлюсь. - Что ты… Что ты несешь? Ты вообще в своем уме? – я с ужасом заглядываю в его глаза, пока он смотрит на меня, как сбитый щенок. – Почему ты всегда ведешь себя так, будто ты виноват, будто не ты жертва, а я. Я поступаю с тобой как последняя дрянь, каждый раз надеясь, что на этот ты отступишь и поймешь, что я не достоин тебя, что я не тот, кого ты заслужил, не тот, кто может быть рядом. – Я, правда, не знаю, что сегодня мне сунули в руки и чем я закинулся, но это дерьмо хорошо развязало язык. Ну, или это всё-таки совесть или всё то же чувство вины, будь оно неладно. Только сейчас меня не особо волнует это. – Элмо – я зову его и когда он поворачивает ко мне голову, я не выдерживаю его взгляда и опускаю глаза. Он молчит, и я выдыхаю даже слишком громко. - Знаю, ты теряешь терпение и я не виню тебя за это, Земля вращается, а ты все ждешь и ждешь… - Я готов ждать сколько угодно, Гас. Ты сказал дать тебе время, и я дал тебе его. Только потом ты опять пришёл ко мне и снова растоптал меня. Я понимаю, что тебе трудно, и я готов ждать столько, сколько ты попросишь. Я, правда, готов всю жизнь ждать тебя, только если ты придешь. Я могу ждать днями напролёт, только дай мне знать, что это не зря. Дай мне знать, что я дождусь, и я буду здесь, пока ты не будешь готов. И я не знаю почему, но эти слова обрушились на меня такой невыносимой тяжестью, что мне стало даже трудно дышать, наверное, поэтому мой выдох был больше похож на скулеж. Элмо это, конечно же, заметил, но никак не отреагировал, за что я был ему неимоверно благодарен, вот только лучше бы меня сейчас избили, чем вот так смотрели. Его взгляд невыносим и мне хочется плакать и выколоть ему глаза, налитые не только слезами, но и ненавистью и какой-то обидой. Только это нечего, если ты не любишь человека, на которого так смотришь, в таком случае, этот взгляд становится страшнее смертного приговора. Разочарование, злость, надежда и любовь. Это всё становится смертельным коктейлем, залитым его слезами. Слава Богу, слезы стоят в его глазах, но он не даёт им волю, я мысленно пытаюсь понять – плачу ли я и поэтому моргаю. Когда я понимаю, что одна предательская слеза всё же скользнула вниз, мне хочется плакать ещё сильнее. Нет, не от всей создавшейся ситуации, а от того, что я вдруг припомнил, где уже видел такой взгляд. Нет, не у мамы, не бабушки, не у всех тех девушек, которых бросал, даже не удосужившись объяснить причину. Я видел его только раз в жизни. Тогда маленький Густав дал себе обещание, что никогда не увидит больше такого взгляда не только у себя, но и не допустит его у других, тем более не станет его причиной. Но я никогда не умел сдерживать обещаний. Я опять подвёл себя и всех, кто окружает меня. Когда жизнь поставила мне первую подножку, и я в первый раз узнал что такое настоящая боль, я увидел этот взгляд, когда крушил всё в своей комнате и разбивал зеркало. Я был так огорчён его уходом из семьи, его предательством не только меня, но и мамы, что заставляло меня злится ещё сильнее. Хуже всего было то, что я хотел его ненавидеть, я хотел злится на него, но не мог. Просто потому что любил. Я надеялся, что он одумается, поэтому не отступал. Я давал ему каждый раз шанс, чтобы он смог исправить всё и опять быть со мной рядом, только проблема была в том, что он не воспользовался ни одним. И вот когда моя последняя надежда рассыпалась на мельчайшие кусочки, взорвавшись Везувием и поглотив за собой всю Помпею, я разрушал всё, что было на моем пути. Я сжег все мосты, чтобы моя дорога впереди горела ещё ярче, освещая мой путь, чтобы он это видел. И сейчас, когда я вижу напротив себя эти глаза, мне хочется выть, плакать и кричать, если это поможет мне забыть этот взгляд. Мне становится так страшно, что я не могу сказать и слова. Но как это обычно бывает, когда ты пытаешься задержать дыхание под водой как можно дольше, в тот момент, когда силы уже на исходе, а легкие начинают болеть, ты выныриваешь и начинаешь жадно хватать ртом воздух, хоть обещал себе продержаться как можно дольше. Поэтому я начинаю быстро тараторить, даже не обдумывая смысл своих слов. - Я просто, я не знаю. Я так запутался. И я не могу, правда, мне хочется, но я не могу. Ты не понимаешь. Мне очень трудно уходить от тебя, правда, но у меня нет иного выхода. Я разрушу тебя, так же как и всех остальных людей в моей жизни. Я не тот, кто тебе нужен. Я подвожу всех и всегда и я так боюсь подвести тебя, что мне больше ничего не остается. - Могу ли я выбирать того, кто мне нужен? Ты же знаешь, что так или иначе я уже прирос к тебе окончательно, как эндофит к своему цветку**. Можешь убегать от мен хоть каждый день, это не изменит мое отношение к тебе. – его взгляд смягчается и он смотрит на меня с какой-то надеждой на то, что сегодня я его послушаю. И я даже не знаю, что ему сказать, потому что во мне борются два человека. Один – хочет быть с ним, не думая о последствиях, а второй упорно припоминает мне всех людей, которых я разрушил своими же зататуироваными руками. Только вот я сейчас хочу лишь прижаться к нему и заткнуть тех двоих в моей голове, что я и делаю. Он сначала даже пугается этого, потому то сидит неподвижно, всё его тело напряжено, а затем я слышу, как он самодовольно хмыкает и обнимает меня за плечи. – Заткнись, мне холодно, самодовольный ублюдок. - Я только об этом и подумал, честное слово, а что, могут быть другие причины? – Он смотрит на меня сверху вниз и ухмыляется. - Слишком самоуверен – фыркаю я и опускаю голову, прижимаясь сильнее, и обнимаю его за талию. - Да кто бы говорил – он легко толкает меня, и я даже не успеваю возразить, когда он добавляет: Ни одна из моих бывших не достойна Лил Пипа - он говорит это, перекривляя меня и мне становится и смешно и стыдно, когда я вспоминаю, как говорил эти слова, а вместе с тем мне хочется его убить. - Никто не выпендривается так, как я – добавляю я и даже не знаю, как это звучит, самодовольно или с чувством стыда. Он заливается смехом и мне становится так хорошо, что я даже сначала не слышу звук телефона, пока он не говорит мне об этом. Мне так не хочется портить этот момент, что я мысленно проклинаю и того человека, который сейчас рушит всё, и себя самого за то, что не оставил это достижение 21 столетия в том доме. Ещё хуже становится, когда я достаю телефон, и Элмо видит имя того, кто потревожил нас. Я сразу же смотрю на него, и мне так хочется развеселить его и заставить глаза сиять, как пару секунд назад, что я просто выбиваю и машу телефоном, добавляя: Поэтому она шлет мне SMS-ки с признаниями в любви. – он смотрит на меня подняв брови и когда уголок его губ немного приподнимается, я вздыхаю и опять прижимаюсь к нему - Она знает, что однажды я уеду за далекие моря. Делать деньги и курить траву. – он молчит, а я всё продолжаю говорить. Не понимаю зачем, чтобы успокоить его или же скорее себя. -Мне кажется это забавным, но она открылась мне и чувствует себя комфортно со мной. Не знаю почему, ведь я не являюсь чем-то особенным. - Заткнись, пожалуйста, - он перебивает меня, и я замолкаю, окончательно расслабляюсь и выдыхаю, закрыв глаза. - У меня даже нет своего пути, - я всё же возражаю, и закидываю голову назад, чтобы рассмотреть его лицо. Он хмурит брови, а затем сидит неподвижно, спокойно смотря вдаль. Он молчит какое-то время, а я всё продолжаю смотреть на его расслабленное лицо, будто пытаюсь запомнить его до мельчайшей подробности, чтобы оставить этот момент у себя в голове навсегда. Я успеваю отметить, что он практически не дышит, а потом сам понимаю, что я тоже. Затем он выдыхает и нарушает молчание: - Если я выберу свой путь, ты пойдешь со мной? – он опускает свой взгляд и пристально смотрит на меня. Я не хочу ничего говорить, поэтому просто легко прикасаюсь своими губами его и знаю, что для него больше слов не нужно. - Как ты вообще умудряешься быть таким? – зачем-то спрашиваю я. Сам не понимаю почему. Он, наверное, тоже, поэтому спрашивает: - Каким? – он приподнимает бровь, спасибо, я и так уже знаю, что ты меня не понял. - Вот таким. Я бы уже давно разочаровался в людях и забросил последние попытки пытаться что-то изменить, а ты каждый раз продолжаешь сиять при нашей встрече, несмотря на то, что я всегда заставляю тебя чувствовать боль. - Ну, у каждого из нас есть какие-то свои причины на то, чтобы вести себя именно так, – он усмехается и сильнее прижимает меня к себе. - Раньше я думал, что музыка, это единственное, что держит меня и не позволяет рассыпаться на части, - я бы хотел договорить, но просто взял его свободную руку и переплел наши пальцы, вместо того, чтобы сказать о других причинах. Он переводит свой взгляд с моего лица на небо и добавляет: - Посмотри на ночное небо. Каждая звезда имеет свою причину, - он замолкает и лишь выдыхает, а я слышу, что его сердце пропускает один удар, как-то слишком надрывисто, - Причину сиять… - шепотом добавляет он и целует меня в висок. «Причину сиять… Как и у меня и я рассыпаюсь на части» - уже мысленно добавляю я, сжимая пальцы сильнее. * - отсылка к книге «Великий Гэтсби», одной из идей которого является осуждение людского предубеждения. «Гэтсби верил в зелёный огонёк…», — говорит Ник Каррауэй. Зелёный фонарь на пирсе Бьюкененов — это символ мечты, бесплодной надежды, за которой гнался Гэтсби. ** - Ассоциация эндофита и растения часто описывается как пример симбиоза.