Маски и лица

Будем друг друга любить — Завтра нас расстреляют... Nautilus Pompilius, «Золотое пятно» Клив — жестокая планета, особенно та её часть, где расположены лагеря для военнопленных. Марко в полной мере ощутил это на собственной шкуре. Сырость, расползающаяся по ночам изморозью по стенам, забирающаяся под куцые куртки, выдаваемые заключённым. Кровососущие насекомые, которых охранники и военнопленные не сговариваясь окрестили подлоскитами — они плодились в невероятных количествах и налетали крупными стаями. Их укусы вызывали аллергию, и как охранники-лэндфоллцы, так и заключённые-венциане часто ходили опухшими. Пронизывающий до костей ветер, налетающий по никому не ведомому графику. Итог обычно выходил неутешительным — из десяти заключённых в год умирало до половины. Ситуацию не улучшала и еда — скудные пайки были рассчитаны на поддержание жизни, но никак не на то, чтобы ими наесться. За восемнадцать месяцев заключения Марко провертел в ремне две новых дырки, и вряд ли ему предстояло этим ограничиться. Но хуже всего для Марко было отношение других военнопленных. Охрана тихонько презирала его, считая трусом — ведь он сдался, просто сдался, в качестве причины указав неопределённые «личные мотивы». Бывшие же товарищи по оружию простить дезертирства никак не могли. За десять месяцев заключения в лагере военнопленных Марко обзавёлся парой уродливых шрамов. На него нападали исподтишка, пытались набросить одеяло и избить, когда он спал, выливали в его постель нечистоты, и, разумеется, староста барака награждал его самой тяжёлой и непривлекательной работой. Марко сносил всё с тем спокойным терпением, с каким отказался когда-то убивать врагов. В этом мире слово «пацифист» использовалось в значении «ублюдок», а отказ от ненависти был чем-то сродни признанию в самом ужасном извращении. Марко сторонились, ему плевали в лицо, его награждали сами изощрёнными ругательствами. Он не отвечал. Его соотечественников можно было понять. Охрана, как правило, не вмешивалась. Марко подозревал, что они развлекаются за его счёт — ну и пусть их. Любви к ним он, понятное дело, не испытывал — временами крылатые мерзавцы всерьёз испытывали его терпение, — но ненавидеть отказался раз и навсегда. На самом деле, Марко всерьёз готовился к смерти. Рано или поздно его прикончит или Клив, или заключённые-венциане, обозлённые и ненавидящие каждого, кто был не таким, как они. Словно у Марко выросли крылья вместо рогов! Если честно, то со временем смерть перестала казаться чем-то немыслимым и ужасным. Просто перестать вдыхать зловонные испарения Клива, перестать бороться, дать течению унести себя... От него ожидали именно этого, и потому Марко всё ещё не мог заставить себя умереть. Природное упрямство брало верх над холодной рассудочностью. Всё изменилось, когда в лагерь прислали ещё одну партию заключённых. Среди них был Браво. О подвигах капитана с псевдонимом «Браво» Марко слышал ещё до того, как попасть в лагерь. Это Браво с группкой смельчаков пробрался в тыл врага и вырезал штаб дивизии. Это Браво велел выпотрошить заложников в ответ на аналогичные действия врага. Это Браво, закончив курсы пилотов, тут же чуть ли не в одиночку выпотрошил лэндфоллскую эскадрилью. Это Браво... Браво был героем. И естественно, что, живьём захватив его в плен, лэндфоллцы ликовали. Честно говоря, Марко удивлялся, почему Браво не был расстрелян на месте по решению трибунала. Но сам Браво вскорости объяснил ситуацию: — Им не нужно, чтоб я сдох и стал мучеником, — сквозь зубы процедил он. — Им хочется, чтобы я гнил в этом болоте, чтобы я потерял человеческий облик, стал одним из здешних заморышей... В этот момент взгляд Браво упал на Марко, и тот почувствовал, что в жизни что-то изменилось. — Ты... — глаза Браво распахнулись, словно он не верил в то, что видел. — Да, это он, — пробормотал кто-то. — Проклятый дезертир... Браво развернулся и не говоря ни слова въехал собеседнику в зубы. Тот покатился по земле. А Браво оскалился и пошёл в свой барак. С этого дня задевать Марко перестали. Браво с ним не общался, казалось, даже перестал обращать на него внимание. Но куда бы Марко ни шёл — он чувствовал пристальный, хоть и ненавязчивый, надзор. Атмосфера в лагере тоже изменилась. Словно повеял свежий ветер: рогатые венциане в ответ на плевки и ругань охраны вызверивались, попадали в карцер, но выходили оттуда с гордо поднятой головой. Возле Браво постоянно крутилась парочка-другая парней покрепче, в которых даже полный идиот признал бы телохранителей. Марко всё это не нравилось. Озлобленность и агрессивность его пугали. Но сделать он ничего не мог — разве что держаться подальше. Впрочем, держаться подальше не получалось, да и не очень-то хотелось, если честно. Браво обладал невероятной энергетикой: им хотелось любоваться, за ним хотелось следовать. Приходилось напрягать все силы, чтобы отрешиться от речей молодого харизматичного лидера. Со временем Браво начал замечать Марко: звать к себе, давать незначительные поручения, вроде «проследи за тем, чтобы во второй барак доставили бинты, ладно?». Марко кивал и шёл разбираться. Бинты доставлялись контрабандой, но начальник второго барака был редким садистом, а потому в перевязочных средствах там нуждались всегда. Ещё Браво полюбил разговаривать с ним о разных пустяках. Просто так, словно прощупывал почву. Но зачем? Браво одновременно притягивал Марко и пугал его до икоты. Слишком резкий, слишком импульсивный. Слишком боец, чтобы сдаться и начать просто «гнить в этом болоте». Марко чувствовал приближающуюся беду. *** В этот раз после групповой драки за еду в карцер попал сам Марко, причём из-за Браво: один из его подручных указал на Марко, как на зачинщика. Разумеется, нестыковки в истории и прямая ложь бросались в глаза любому разумному существу, но спорить Марко не стал — бессмысленно. Глумливые взгляды охранников и заключённых раздражали, но не более того. Куда интересней понять, чем он умудрился прогневать Браво. Ни один из его помощников не стал бы своевольничать и подставлять того, к кому благоволил их командир. Что же всё-таки случилось? В карцере Марко сидел не в первый раз, а потому помнил и стены, которые ночью индевели, и железную несмазанную дверь, скрипящую каждый раз, когда конвоир доставлял еду, и маленькое окошко над потолком, расположенное так, чтобы в него никогда не попадал свет. Две узкие каменные лежанки источали холод, и Марко пока предпочитал не садиться ни на одну из них. Возможно, позже, когда устанет... Через некоторое время в карцер завалился сам Браво: весёлый, с подбитым глазом. Это было чертовски странным. Браво, как хороший командир, держал в своих руках всё теневое управление лагерем, но сам в потасовки обычно не лез. Неужели характер дал о себе знать? — Привет, — Браво расположился на лежанке, поёрзал на ней и широко улыбнулся. — Слыхал, тебе дали неделю? Вот, решил составить компанию. — Я тебе чрезвычайно признателен, — сухо отозвался Марко. Браво расхохотался: — Эй, не сердись! — Я не сержусь. Просто хочу знать, что это было и зачем. Браво не ответил. Хмыкнул и сменил тему. Снова глупая болтовня! Марко чувствовал, что начинает закипать. Да, это глупо, возражать признанному вожаку лагеря, но сейчас Марко делал именно это и отчаянно спорил по любому затронутому пустяку. Сквозняк заползал под натянутый воротник, неприятно холодил ладони. Пол студил ступни через тонкие картонные подошвы. Обычный день в карцере. Вот только вместо привычного одиночества — жаркий спор ни о чём. — Знаешь, — Браво внезапно взглянул Марко прямо в глаза, — я иногда завидую тебе. Недоумение на лице Марко отразилось, видимо, слишком явно: Браво невесело рассмеялся. — Ты знаешь, чего хочешь. Ты готов умереть за свои идеалы. Ты сильный. — Разве ты нет? Браво коротко хохотнул и не ответил. В который раз сменил тему: — Так ты меня совсем не помнишь? — Тебя не вспомнишь, — Марко заулыбался, хотя почему-то совсем не ощутил облегчения. — О твоих подвигах рассказывали на каждом экране! Браво поморщился, резко махнул рукой, словно отгонял надоедливого подлоскита. Рога с насечками — по количеству сбитых кораблей врага — отбрасывали странную танцующую тень на сырую стену. — Не то. Когда-то мы учились в одной школе. Совсем не помнишь? Марко растерянно поглядел на собеседника. — Ты был тогда популярен, — кривая улыбка Браво и его легкомысленный тон совершенно не вязались с больными глазами, в которых, казалось, поселилось безумие. — Был таким сильным, глядел на всех... нет, не свысока, но как защитник. К тебе всегда можно было обратиться за помощью. Вот я однажды и... обратился. Лихорадочный блеск в глазах Браво пугал Марко, но и будил давно погребённые в недрах памяти воспоминания. Так же смотрел на него один мальчик... мальчик, отца которого публично объявили дезертиром. Мальчик не желал защиты — он просто хотел справедливости. Хотел, чтобы его не третировали за грехи отца. Марко, помнится, нашёл это желание справедливым. Имя пришло само, коротким выдохом: — Хэйз... — Значит, помнишь, — Хэйз, которого теперь звали «национальным героем», по-прежнему смотрел прямо, не мигая. — Моего отца, к слову, через семь лет оправдали. Виновным был признан командир отряда, отдавший самоубийственный приказ. Тебя в школе, разумеется, уже не было. А я... я всегда хотел стать похожим на тебя. Таким же решительным, уверенным в себе, бескомпромиссным. Таким, каким я тебя видел. — Получилось? — жестокий вопрос вылетел сам, и Марко многое бы отдал, чтобы загладить глупость. Но Хэйз... нет, теперь уже Браво поглядел насмешливо; безумие в его глазах никуда не делось, однако обрело новую, более сдержанную форму. — Нет. Ты по-прежнему делаешь то, что полагаешь правильным, а я... Договаривать Браво не стал. Дёрнул плечом, отвернулся. Марко честно попытался исправить положение, тихо произнеся: — И куда это меня привело? — Намекаешь, что какая разница? — кажется, загладить вину не удалось, стало ещё хуже. — Есть разница, прикинь. Ты здесь за то, что считаешь правильным. Я — за то, что герой. Браво рассмеялся почти истерически. — Я герой, понимаешь? Этого я добился, ага. Но тобой не стал. И собой как-то... не получилось. И теперь я болтаюсь в этом дерьме, а ты по-прежнему... по-прежнему ты. Такой знакомый, целостный... Знаешь, я следил за тобой. Ты подавал надежды и всё такое. Когда ты... переметнулся — ну, они это так назвали, — я был готов лично возглавить операцию по твоим поискам. Найти и убить. За то, что ты меня предал, лично меня, понимаешь? — Понимаю. Но ты не убил. — Не убил, — легко согласился Браво. — Я могу узнать, почему? — Марко действительно стало интересно. Этот безумный диалог с очевидно безумным человеком действовал на него плохо, неправильно: он начинал понимать логику происходящего. Страх уходил, оставалось удивительное чувство сопричастности — и немного сочувствия. Давно ли сам Марко был таким вот восторженным, экзальтированным юнцом, сбежавшим на фронт? Давно. И никогда он не был хладнокровным убийцей, перерезавшим пленным горло просто ради того, чтобы отомстить за павших товарищей. Или не хладнокровным?.. Браво качнул тяжёлыми рогами, устраиваясь поудобней на каменной лежанке. Снова стал спокойным и сосредоточенным, но теперь сквозь эту маску Марко отчётливо видел мальчишку Хэйза, ратующего за справедливость для всех. Что случилось с этим мальчиком? Кто его так жестоко искалечил? И почему сам Марко ощущал, что его руки не слишком-то чисты? — Конечно, ты имеешь право знать. Я снова поглядел тебе в глаза и вспомнил... Знаешь, будь я проклят, если знаю, прав ты или нет: я просто вижу, что ты веришь в то, что делаешь. Хотя... наверное, я давно уже проклят. Проклят тобой. Марко удивлённо распахнул глаза. — Ты стал моим наваждением, — тихо сказал Браво. — Какая, в сущности, разница, прав ли ты? Вопрос ведь в том, прав ли я, верно? У меня была цель в жизни — не моя, как выяснилось, но другой у меня нету. Я умею убивать, Марко, я очень хорошо умею убивать, а вот жить получается не очень. Я смотрю на тебя и понимаю, каково это — жить, и знаешь, Марко, это неимоверно трудно, оказывается. Убивать куда проще. Браво потянулся и почти лениво закончил: — Так что жить я, скорее всего, не потяну. Ни магии не хватит, ни сил. А вот ты, наверное, сумеешь. Ты уж постарайся за нас двоих, ладно? Марко почувствовал, что его тело сковывает ледяной озноб. — Хэйз, ты... — Браво. Меня зовут Браво. Я уже привык. И вот ещё что... — Браво приподнялся. Невероятно, но на его лице отобразилось смущение. Он легко дотронулся до плеча Марко, провёл кончиками пальцев по груди... и отвернулся. — Нет, ничего. Забудь. И тогда Марко шагнул вперёд. Он никогда не был с мужчиной, но часто видел, как это происходит, и отвращения не испытывал. На войне частенько хотелось согреться и душой, и телом. Любви в подобных соитиях не имелось ни капли. Просто бойцы мёрзли. Разве сейчас не то же самое? Им обоим так холодно, и маска героя не греет точно так же, как и маска невозмутимого стоика. Для того, чтобы согреться, годится и мужчина, и женщина. Нет разницы. Браво казался сейчас ужасно уязвимым, ужасно похожим на прежнего Хэйза. Марко понимал, что это иллюзия, что прежних дней не вернуть, но он и не пытался. Просто сегодня он нужен Браво, а тот, наверное, нужен ему. Тесные стены карцера казались покрытыми коркой льда, и такой же лёд сковывал сердце Марко, поэтому он прижался к Браво, пытаясь унять дрожь. Вряд ли ледяная корка растает от секса — это, в конце концов, всего лишь секс, — но жить станет чуточку теплее. Может, Браво и прав: он, Марко, хорошо умеет жить. С губ Браво сорвался то ли стон, то ли смех. Он схватил Марко и прижал так крепко, что тот задохнулся. Требовательные губы накрыли губы Марко, а руки, привыкшие к оружию, забрались за пояс и Марко вздрогнул: слишком велик был контраст между теплом тела Браво и его ледяными пальцами. Браво заметил, слегка отстранился, но рук не оторвал, глядел требовательно, и Марко тоже сунул ладонь под чужую куртку. Они изучали друг друга неспешно, вдумчиво, до тех пор, пока холод вокруг перестал казаться чем-то важным. Член у Браво был крупный, перевитый синеватыми венами. Марко гладил его потеплевшими пальцами, согревал дыханием и склонил голову, целуя. Браво дёрнулся, его ладони легли на голову Марко, слегка надавили, заставляя взять член в рот. Затем он задвигался — вначале осторожно, затем всё более нетерпеливо. Сам Марко тоже возбудился. Это не было чем-то острым, пронзительным — просто тепло, тепло чужого тела и рук, приятным напряжением разливающееся по всему телу. Он вбирал в рот чужой член, слушал чужое напряжённое дыхание, тихие стоны, срывавшиеся с губ Браво, и чувствовал, что наконец-то поступает правильно. Браво со стоном отстранился, поднял Марко, впился в губы жадным поцелуем. Его ладони безостановочно двигались по спине Марко, гладили позвоночник, сжимали ягодицы, глаза смотрели умоляюще. Марко кивнул и сам щёлкнул пряжкой ремня. Браво не дал ему продолжить: дёрнул на себя, стащил штаны, уложил на каменную лавку, хранившую тепло его собственного тела. Он бормотал что-то неразборчивое, вроде: «Всё будет хорошо, я обещаю», и Марко решил поверить. Боль, когда Браво вошёл в него, была неострой: от охранников доставалось куда сильней. Затем Браво навалился сверху, жаркая ладонь протиснулась между лежанкой и животом, сжала член, погладила яйца, и Марко, прерывисто вздохнув, расслабился. Браво был таким жарким, таким настойчивым, но вместе с тем старался двигаться осторожно, и скоро боль начала казаться несущественной, а там и вовсе прекратилась. Остались лишь равномерные движения, разливающееся по телу тепло, почти жар, от которого некуда было деваться — да и не хотелось... Марко подавался навстречу входившему в него члену, дёргал бёдрами и тихонько стонал от удовольствия. Кончили они одновременно: Браво излился в Марко, затем развернул того, вновь требовательно заглянул в глаза и медленно, чувственно облизал ладонь, испачканную чужим семенем. Они вновь поцеловались — уже спокойней, выравнивая дыхание. Улеглись рядом, согревая друг друга. Уже засыпая, Марко услышал непривычно спокойный хрипловатый голос Браво: — Спасибо. — Ммм? — отвечать сил уже не было. Браво, видимо, понял: накрыл рот тёплой ладонью и с лёгкой, необидной насмешкой сказал: — Дрыхни давай, соня. В ту ночь Марко впервые за много месяцев спал крепко, почти не видя снов. Когда он проснулся, Браво уже выпустили из карцера. Но наброшенная на Марко вторая куртка всё ещё хранила и запах чужого тела, и его тепло. *** В ту промозглую ночь Марко всё ещё находился в карцере. Шум снаружи разбудил его, но не особенно встревожил. Он не слишком хорошо отличал сейчас ночь ото дня — разве что ночами становилось холоднее. Подумаешь, очередная проверка! Даже лучше, что он здесь: не придётся маршировать перед надменными крылатыми сволочами. Чьи-то крики. Топот. Снова крики: гневные, воинственные, испуганные... Выстрелы. Марко вскочил, забрался на лежанку, постаравшись оказаться как можно ближе к окошку над камерой — единственному месту, где можно было услыхать звуки из внешнего мира. Выстрелы — это серьёзно. Никакая проверка не стала бы устраивать стрельбу. Кто-то наверху отдавал приказы, кто-то стрелял, кто-то умирал — вопли умирающих Марко научился различать давным-давно. И у него не было сомнений, кто стоит за этим. Будь ты проклят, Браво! «Жить я, скорее всего, не потяну... Постарайся за нас двоих...». Будь ты дважды и трижды проклят, сумасшедший ублюдок, потянувший за собой в смерть кучу народу! Возле камеры затопали чужие ноги. Дверь завизжала, открываясь. — Эй, ты! Давай, тащи сюда свои загнутые рога! Живо! Марко молча подчинился. Охранник явно был испуган и разъярён — не лучшее сочетание. Они вышли во двор, и холод тут же ударил по телу Марко, заставив сгорбиться и судорожно схватить ртом затхлый воздух Клива. Холод — или мёртвое тело, валяющееся посреди двора. На самом деле, мертвецов было много, но сейчас Марко видел лишь знакомые черты лица, кривоватую усмешку, никуда не девшуюся даже после смерти, и красивые насечки на рогах. По числу сбитых вражеских кораблей, да. Марко обвёл взглядом плац. Да, убивать Браво умел хорошо: примерно треть охраны валялась рядом с убитыми заключёнными. — Давай-давай, — тычок прикладом вернул Марко к реальности. — Работай, тварь рогатая! До утра Марко и другие выжившие молча перетаскивали трупы. Время от времени кто-нибудь плакал, и тогда охранники сшибали его прикладами с ног и топтали, не особенно беспокоясь, выживет заключённый или нет. Бунт спишет всё, даже самую странную — или самую очевидную — смерть. Кто будет разбираться? Это всего лишь смутьяны, затеявшие побег... Смутьяны, у которых хорошо получалось убивать и умирать. Марко не плакал. Марко в этот момент словно стал тем героем, за которым тянулся молодой Хэйз: героем, полным ненависти ко всем лэндфоллцам. Тем, кто пошёл на войну, чтобы прославиться и надрать крылатые заносчивые задницы. Браво положили на самом верху кучи. Пропагандистам лэндфоллцев всё-таки не удалось увидать его сломленным, как они ни старались. Хотел ли этого он сам? Или просто герой, в которого он так сильно заигрался, взял верх и окончательно уничтожил юного Хэйза, желавшего справедливости для всех? Марко не знал ответа. Наверное, ответа не знал бы и сам Браво, останься он в живых. Вот только он не пожелал остаться в живых. С утра к охране прибыло пополнение, и Марко, сам того не желая, с неприязнью смотрел на юные лица, выражавшие брезгливость и отвращение. А ведь они тоже носят маски, под которыми боятся, сострадают — пускай только своим, — любят и хотят тепла... И всё это совершенно не имеет значения. Они все одинаковы, чёртовы лэндфоллцы. Взгляд Марко упал на одну из новеньких охранниц. Могла бы показаться привлекательной, если бы не была крылатой стервой. Марко сплюнул и отвернулся.