***
Когда Гон принимает решение отправиться на Тёмный Континент, это застаёт всех врасплох. Не говоря ни слова друзьям в течение месяца, он полностью посвятил это время приготовлениям: получил финансовую поддержку у спонсора, выбрал транспорт, приобрел оборудование, выполнил заказы Ассоциации Охотников и тренировался каждый день ради единственной цели поездки. Он выждал нужный момент – день, когда семья и друзья соберутся вместе, чтобы отпраздновать его восемнадцатилетие – и, как ни в чем не бывало, объявил о своих планах, словно он уходит в длительный отпуск, а не отправляется прямиком в ад на земле. При том обстоятельстве, что все собрались на празднике, посвященному Гону, было довольно сложно возразить против его намерений. Большинство это повергло в шок. Хотя всё, что мог видеть Киллуа, это черты идеального убийства: тщательное приготовление, хорошо подобранное время, чтобы нанести удар, плавная стратегия побега, и всё это с хладнокровной и устойчивой рассудительностью. К удивлению Киллуа, лишь Леорио и Курапика были теми, кто не возразил напрямую. Видя людей, лично побывавших на Тёмном Континенте и не высказавших никаких оговорок, Мито дала согласие уже через несколько дней. Постепенно, как по цепочке, остальные начали мириться со стремлениями Гона, пока Киллуа не осознал, что он остался единственным, кто все ещё хотел сказать ему: «Не уходи – не настолько далеко». И в итоге, он не сказал ни слова.***
После трех месяцев с момента, как Гон ушёл, Киллуа садится на корабль и слезает на Китовом острове. Он ходит сам по себе половину дня, пока не натыкается на порог дома, в котором вырос Гон, и не стучится к ним. Открывая дверь, Мито улыбается ему. — О, Киллуа, тебе следовало позвонить, – говорит она, но не выглядит раздраженной от неожиданного визита. – Заходи, чувствуй себя как дома. Сделать чай? — Не, спасибо. Я просто мимо проходил, – отвечает он, хотя они оба слишком хорошо понимают, что этот маленький домик в глубине Китового острова не то место, на которое можно так просто набрести во время прогулки. — И всё же я сделаю, – Мито вернулась на кухню, чтобы поставить чайник. Двадцать или около того минут спустя они сидят за столом, держа в руках кружки, выпускающие пар, с послеобеденным черным чаем. — Мито-сан, – прерывает тишину Киллуа, сжимая ладони на столе, – разве вы не расстроены тем, что Гон в итоге поступил по-своему? Мито снова улыбается, и по её выражению лица Киллуа может сказать, что она ожидала подобных вопросов. — Нет, — её ответ. — Можно сказать, я ожидала, что рано или поздно нечто такое должно было произойти. — То есть? — Что ж, когда Гон захотел пройти экзамен на Охотника, он держал это желание при себе, — уголки губ тети Мито нежно поднимаются, и глаза смягчаются у кончиков, отчего у Киллуа слегка сжимается сердце: это эхо боли, которую она чувствует. — Он готовился ко всему не давая ни намека на то, что у него на уме. Даже сейчас я задаюсь вопросом, как долго он знал, что я солгала насчет смерти его отца... или как долго он приходил к своему решению. Теперь ты понимаешь, что я пытаюсь сказать? Киллуа отпивает чай. Было бы лучше, если бы закинули чуть больше кубиков сахара, но, тем не менее, чай создает приятное тепло внутри него. — Конечно. Что Гон идиот, — кривит он, хорошо зная свою грубую натуру Мито лишь подносит ладонь ко рту и смеётся. — Вполне возможно, но по крайней мере он умный идиот, — Киллуа ценит её вежливое игнорирование того факта, что он намеренно пытается избежать заключений из слов Мито.***
Очевидная штука: Киллуа не представляет, какое выражение лица у Гона, когда самого Киллуа нет поблизости, чтобы это увидеть. Иными словами, у Гона может быть множество эмоций, которые Киллуа никогда не видел. С другой стороны, есть вероятность, что всё совсем не так: например, это будет улыбка Шредингера, совсем как у кота. Такой факт не особо беспокоит Киллуа, он не настолько мелочный и одержимый кем-то. Так или иначе, это факт, который иногда заставляет его притормозить и задуматься во время безделья: какие эмоции сейчас у Гона, пока он исследует Темный Континент? Он может лишь надеяться, что они из хороших.***
После пяти месяцев с момента, как Гон ушёл, Киллуа по прихоти между работами остаётся на ночь в Йоркшине. Каким-то образом он помнит, что этот город казался в разы больше, когда он был младше: таинственный и увлекательный, где люди высшего сорта свободно пересекаются с низами общества. Выходя из поезда, вместо того, чтобы испытывать веселость и ностальгию, он морщит нос от запаха чего-то сомнительно-легального. Ему хватает двух минут обхода, чтобы купить чашку горячего шоколада перед тем, как забронироваться отеле. Он просит особенный номер, где вид из окна сталкивается с соседними зданиями, на что регистратор, передавая ключ от 1018 комнаты, моргает в вежливом недоумении. У него нет особого желания разъяснять, что его паранойя быть выслеживаемым довела до того, что приходится брать номера с отстраненным видом. Киллуа здесь впервые с последнего раза, когда ему было двенадцать и когда он всё ещё думал, что Гон рядом с ним останется нерушимой постоянной. Он опечален не столь сильно, сколько опустошен – при этом не совсем догадывается, что из двух хуже. Киллуа не нуждается в том, чтобы Гон Фрикс был рядом с ним, но ему необходимо знать, что Гон всегда будет возвращаться к нему, рано или поздно. Он пытается заснуть и в итоге пялится в окно около часа. Вид из комнаты 1018 действительно отвратительный.***
Когда вечеринка по случаю восемнадцатилетия Гона начала закругляться к ночи, он и Киллуа проскользнули в тихое местечко, где они развели костёр вместе, смеясь вместе – с легкостью наслаждаясь временем в единении друг с другом. И даже перебрав все темы для разговора, они лежали на расстоянии нескольких дюймов в умиротворяющей тишине. Возможно, Киллуа уснул бы на том же месте в том же положении, на твёрдой земле, в сопровождении прохладного ночного воздуха, но неожиданно Гон вознёс свою руку к небу и произнёс то, что смахнуло с Киллуа всю сонливость. — Киллуа, мне кажется, что на Тёмном Континенте я могу найти о себе нечто, что больше нигде не отыскать, — пусть тон его голоса не отличался от обычного, Киллуа мог услышать в нём нотки приятного возбуждения, всего лишь намёк на захватывающее волнение. Над ними ночное небо ослепительно сверкало звездами и половинкой луны, застенчиво скрывающей часть своего лица. Было бессмысленно проситься идти с ним, вот что знал Киллуа: если бы Гон хотел путешествовать в команде, он бы с самого начала попросил сопровождать его. Вопросы, плавающие на поверхности его разума, были куда глубже. Почему ты обязательно должен быть один? Почему ты не сказал мне ничего раньше? Кто вбил тебе в голову мысль, что нужно куда-то идти? Куда уходят все слова, которые ты проглотил? Существует ли некое метафорическое кладбище несказанных слов, или это невозможно – лечь и упокоиться тому, что вообще не имело место быть с самого начала? Киллуа чертовски уверен, что у него выйдут целые книги из слов и фраз, которые он так и не озвучил. — Тогда тебе лучше найти это до того, как ты вернешься, — ответил Киллуа. Вдалеке птицы начинали петь во славу новому дню, и Киллуа мог заметить красный оттенок восхода на горизонте. Гон засмеялся. Киллуа закрыл глаза, запер взгляд от раннего утреннего света, напоминая себе, что самое тёмное время всегда наступает перед рассветом.***
Некоторые люди считают, что Киллуа умный, но он так не думает: Киллуа расчетливый, Гон умный. Разница между этими чертами проявляется с многообразных сторон, иногда еле заметных, а иногда совершенно вопиющих. Умным человеком, скажем, будет тот, кто вопреки всему найдет способ вырваться из ловушки; расчетливым же человеком будет тот, кто с самого начала избежит западни. Некоторые люди зовут Гона хорошим другом, но Киллуа так не думает: Гон хороший человек, Киллуа хороший друг. Разница между этими чертами так же проявляется с многообразных сторон, иногда еле заметных, а иногда совершенно вопиющих. Хорошим другом, скажем, будет тот, кто бросит всё на свете, чтобы помочь близкому человеку чего бы то ни стоило; хорошим же человеком будет тот, кто не зовёт на помощь до тех пор, пока не осознает, что в ком-то нуждается.***
После восьми месяцев с момента, как Гон ушёл, Киллуа впервые напивается, спуская деньги на дорогие напитки после особенно трудоёмкого дела вместе с двумя охотниками, с которыми это дело провернулось. Он делает это из легкой прихоти, желая попробовать и увидеть, сможет ли он опьянеть после стольких лет тренировок, которые научили его терпеть всё, что может всячески навредить ему. Ответ, как выходит, ни да, ни нет. Опьянение вышло нестабильным: его сознание неестественно уцепилось за центр взгляда, даже когда с краю всё оставалось смазанным и расплывчатым, будто его тело пыталось вернуть все системы в состояние равновесия с помощью сильной выносливости. В конце концов Киллуа испытал своеобразное смешение чувств, пьянея и отрезвляясь одновременно. То, что нормально: напиться с друзьями и коллегами. То, что ненормально: неспособность хорошенько попьянствовать. То, к чему Киллуа привык: быть ни нормальным, ни ненормальным. Пусть он и зарабатывает раскалывающую головную боль, длившуюся часы после, в ту ночь он не перестает открыто смеяться и чувствует себя свободным, сведенным к той чистой сущности, что делает его Киллуа Золдиком, и это просто прекрасно, правильно, так, как должно быть. Значимая встреча многих-многих лет разрушения всего, что выковало его, была ночью, когда Киллуа понял: ему уютно, будучи одному, быть самим собой – в содействии с мистером Джеком Дениелсом.***
Леорио и Курапика, вернувшиеся с Тёмного Континента, уже тогда пришли к мысли, что нечто из того места объединяет Гона, Джина и неизвестный фактор, который передал гены отца сыну. Честно говоря, Киллуа сам допускал возможность, что однажды похожая песнь сирен позовёт и Аллуку на Тёмный Континент: этой песней будет знание, заложенное в ее теле и крови, – знание, что происхождение Наники берёт корни там, в неизвестности. Если бы больше всего Киллуа любил себя, он бы свалился на колени и, вцепившись в обувь Гона, умолял его остаться. Тебе не надо ничего искать там. Ты – это ты, и без разницы, откуда ты пришел, разве нет? Но Киллуа хороший друг и, можно сказать, хороший брат. Когда-нибудь в будущем, если Аллуку потянет в одиночку на Тёмный Континент, он отпустит её. То, откуда ты пришел, не решает, кем тебе быть, однако лишь когда ты знаешь место, где впервые ступила твоя нога, ты сможешь увидеть, сколь многое прошел.***
Киллуа Золдик любил Гона Фрикса ровно столько, сколько они знали друг друга. Но влюбиться в него получилось только через десять месяцев с момента, как Гон ушёл исследовать Тёмный Континент, когда Киллуа на телефон пришло текстовое сообщение от неизвестного номера —Киллуа, ты собираешься поздравить меня с возвращением? Я могу рассказать тебе столько интересного!!
— и он медленно перешёл из состояния "люблю" во "влюблен", словно нежные, совсем ранние утренние волны растеклись по берегу пляжа. Его сердце наконец-то готово. Я хочу быть с Гоном, и в этот раз я заставлю его выслушать всё, что мне нужно сказать.***
Десять месяцев и десять дней с момента, как Гон ушёл на Тёмный континент. Двое из них воссоединились на Китовом острове в ночь, мало чем отличающейся от последней, когда они были вместе. Они развели костёр вместе, смеясь вместе – с легкостью наслаждаясь временем в единении друг с другом. И даже перебрав все темы для разговора, они лежали на расстоянии нескольких дюймов в умиротворяющей тишине. Возможно, Киллуа уснул бы на том же месте в том же положении, на твёрдой земле, в сопровождении прохладного ночного воздуха, но неожиданно Гон вознёс свою руку к небу и произнёс то, что смахнуло с Киллуа всю сонливость. — Знаешь, Киллуа, — говорит Гон, и его глаза смягчаются у самых кончиков, — в какой-то момент я действительно подумал, что погибну... и затем я услышал твой голос. Не вспомню конкретно, что именно, как мне показалось, ты говорил, но так я напомнил себе, что независимо от того, как ужасно я облажался, мне нужно собрать себя в руки. Мне нужно собраться, чтобы после я смог сказать тебе... Я слажал. Но я сделаю это еще раз, если понадобится. Над ними ночное небо ослепительно сверкало звездами и половинкой луны, застенчиво скрывающей часть своего лица, чтобы дать им полностью побыть наедине. «А, — думает Киллуа про себя, улыбаясь, пока его рука поднимается ввысь, — так вот куда уходят все несказанные слова».