Take a bow Play the part of a lonely, lonely heart [1]
В тот вечер люди по всей Японии припали к экранам своих телевизоров и телефонов, уставились в мониторы компьютеров, на улицах сгрудились повсюду, где передавали изображение из прямого эфира новостей. Всемогущий сражался со злодеем. Возможно, с самым сильным из тех, с кем ему доводилось вступать в бой. А так и было, вот только люди об этом еще не догадывались. Они ликовали, когда Всемогущему вначале удалось дать противнику отпор, сопереживали, когда он начал выдыхаться, и всякий раз вздрагивали, словно разделяя удары, приходившиеся по нему. Каждый ребенок болел в тот момент за своего кумира. Все до единого искренне верили в своего героя. Героя номер один. Который проиграл. Осознание этого пришло не сразу. Казалось, весь мир замер на долю секунды. Время замедлилось. Остановилось. И с чьим-то шумным выдохом, судорожным вздохом, движением ресниц широко распахнувшихся глаз оно вновь помчалось вперед, подгоняемое вестью: Всемогущего в этом мире больше нет.***
Люди… очень хрупкие. Очако знала это точно. Она до сих пор помнила дрожь, пробравшую ее в тот злополучный вечер. Помнила, как набирала номер Деку, промахивалась мимо нужных ей кнопок, пробовала еще раз и еще, кричала на телефон, на саму себя. Как звонили родители: говорили, что в Мусутафу больше не безопасно, что ей лучше вернуться домой. Как плакала мама. А Деку не отвечал. Она и сама понимала – не станет. Не сейчас. Не до того ему. Но все равно продолжала снова и снова пытаться. Знала, как много значит для него Всемогущий, боялась даже представить, что он сейчас испытывает. Очако переживала. За него, за других, за себя. За весь их чертов маленький мир, что был в одночасье разрушен. И опасалась, что теперь и они сломаются вместе с ним. Очако не знала, что произойдет завтра. И наступит ли оно вообще.***
А солнце вставало, как ни в чем не бывало, каждое утро нового дня. Но мир уже тогда начал меняться. Весть о кончине Всемогущего за ночь разлетелась по всей планете. И злодеи, осмелев, щурясь от яркого света, начали выползать из сырых канализаций и старых подвалов, заброшенных складов и ветхих жилищ – из всех темных углов, где прятались долгое время.***
Теперь же настала очередь прятаться им самим. Иногда Очако и сама не верила, что с того дня прошло уже несколько лет. Два, быть может, три.. или четыре года? Она потеряла счет дням, месяцам. Время слилось в один бесконечно долгий серый вечер. Она хорошо помнила хаос, охвативший все вокруг в первое время. Вышедших из-под контроля, ставших неуправляемыми злодеев. Мародеров и сбежавших из-за решетки преступников. Панику на лицах. Крики людей. Позже все устаканилось, но и изменилось. Новые порядки и законы. Новый мир, принадлежавший человеку, звавшемуся Все За Одного. Мир, в котором не было больше места героям.***
Они искали себе пристанище повсюду. Люди, некогда именовавшиеся героями, теперь слыли преступниками. За ними охотились, их выслеживали и уничтожали. Они больше нигде не чувствовали себя в безопасности. Паранойя поражала их мозг, словно червь. Вгрызалась в него, заставляя нервничать, психовать, срываться и никому не доверять. Даже родным, даже себе. Для них больше не существовало слова «дом». Очако не вернулась к родителям – знала, что там ее уже будут поджидать, училась на ошибках других. Тех, кто поторопился. Тех, кому не повезло.***
А повезло ли ей? Очако не была в этом уверена. Иногда ей казалось, что сдаться и покончить со всем – лучшее решение всех проблем. Она одергивала себя. Слишком устала. Из любой ситуации есть выход. И когда Очако приняла решение бороться до самого конца, она уже нашла свой. Уйти, но не сбежать. Как Всемогущий. Как…***
За все эти годы Очако повидала немало смертей. Но каждая новая била по сердцу, словно впервые. Те, кого она знала. Кто знал ее. Люди ей близкие и совершенно чужие. С этими легче. Но ненамного. Когда Очако закрывала глаза, она видела их всех. Но больше не плакала. Ей казалось, что разучилась. Казалось, что с утекшими слезами из нее вымылось что-то ценное. Очако растворила в соленой воде какую-то часть себя. Без которой жить теперь – терпимо, но пусто. Порой она отказывалась верить в происходящее. Слишком глупо, слишком нереально. Очако закрывала глаза и представляла, будто все они здесь, рядом. Все они до сих пор существуют. Но знала. Даже во снах, на границе сознания. И от этой правды внутри все сводило судорогой. Иида не добежал – оказался недостаточно быстрым. Киришима – недостаточно прочным. Айзаву-сенсея взяли числом. Она повторяла это про себя как мантру. Чтобы вернуться в реальность. Чтобы не уйти в себя насовсем. Очако уверяла себя, что выдержит. Уверяла, что сможет быть сильной. Как Всемогущий. Как Деку.***
Очако всегда хотела быть похожей на Деку. Быть такой же храброй перед лицом неприятеля, смело идти вперед с улыбкой на лице, защищать тех, кто тебе дорог… Именно храбрость Деку и сгубила.***
Она уже и не помнила, когда последний раз улыбалась. Звук смеха казался в этом мире чем-то чужеродным. «Герои никогда не плачут, – говорил Деку. – Они улыбаются, вселяя надежду в других». Прости, Деку.***
После того, как Деку не стало, Очако старалась держаться особняком от других. Слишком больно было смотреть им в глаза. Слишком неприятно было ловить на себе сочувствующие взгляды. А ведь они даже парой не были. Не успели. Пожить вдоволь они не успели. Но Очако любила его. Всегда. До самого конца. Его, ее, всего.***
Вздрагивая от каждого шороха, пугаясь всякой тени, она перебиралась с места на место, нигде не задерживаясь надолго. На улицу выходила только перед самым началом комендантского часа – когда все люди спешили по домам. Накинуть на голову капюшон и скрыться в толпе в эти минуты было легко. Все остальное время Очако обходила людей стороной. Если вначале одиночество было для нее столь спасительным, то позднее оно превратилось в пытку. Она все больше погружалась в себя. Проматывала в своей голове, словно пленку старого кинофильма, счастливые воспоминания. Проговаривала про себя фразы, диалоги – не несущие никакого смысла, ничего не значащие отголоски прошлого. Думала: «А что бы сделал Деку?». Эту свою фразу она вспоминала чаще всего. Когда Очако осознала, что начала вслух разговаривать с самой собой, она испугалась.***
Возможно, именно поэтому, когда Очако увидела его, он показался ей подарком с небес. Вернее: когда она поняла, что это был он. Потому что, когда Очако увидела Тодороки Шото спустя долгое время, даже при столь примечательной внешности, она его не сразу узнала. Он сильно исхудал. На открытых руках и лице виднелись свежие рубцы. Волосы были сбриты почти налысо – наверняка хотел поменьше привлекать к себе внимание. Но даже с прежней копной двуцветных волос в этом поблекшем человеке с трудом можно было узнать прежнего Тодороки. Но больше всего Очако поразили его глаза – пустые и ничего не выражающие. Уставшие от всего. Он тоже ее не сразу признал. Очако не видела себя со стороны и давно не смотрелась в зеркало – опасалась собственного отражения, того, что в нем увидит или наоборот не найдет, – но подозревала, что и сама на себя давно не похожа.***
Они постепенно приходили в себя. Привыкали к обществу друг друга, уже по горло насытившись собой. Словно заново учились говорить. Но чаще всего молчали. Говорят, в молчании рождается истина. Но скрывать друг от друга им было нечего. Две вывернутые наизнанку души. Два выпотрошенных сердца. Которые каким-то чудом еще бились. Которые почему-то до сих пор были живы.***
Порой Очако хваталась за его рукав или утыкалась в плечо. Тело ее сотрясалось от рыданий, но глаза оставались сухими. Она тихонько скулила, как раненный зверь. Тодороки в такие моменты не проронял ни звука, но понимал как никто другой. И его присутствия было ей достаточно.***
Очако пробовала считать шрамы на его теле. Но к ним постоянно добавлялись все новые. Когда он делал с ней то же самое, было щекотно. Но не смешно. Если бы они попытались сосчитать шрамы на своих сердцах, давно бы сбились со счета.***
Когда Тодороки в первый раз прикоснулся к ней, она испугалась, вскрикнула и, случайно применив причуду, отправила его в полет. Очако привыкла дотрагиваться до него, хвататься, словно за спасательный круг, но когда это сделал он, попросту не ожидала. Но в следующий раз обняла его в ответ.***
Спина Тодороки была широкая, испещренная шрамами и рубцами. Она скользила по ней кончиками пальцев, проводила по позвоночнику, обводила лопатки, изучая, запоминая. Его движения всегда осторожные, он никогда не торопился, словно боялся снова вспугнуть. Губы скользили по коже: по шее, ключицам, груди. Очако судорожно выдыхала, выгибалась, притягивала его к себе, ощущала всем телом идущие от него и жар, и прохладу. И закрывала глаза, чтобы в нем раствориться. Подальше от этого мира.***
Очако никогда не представляла, какой была бы ее семья. Раньше она была слишком юна, теперь – не имело смысла. Она знала, что не выйдет замуж, у нее не будет детей. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Но у нее был Тодороки. И сейчас он был для нее всем. А вместе было уже не так страшно. Вместе с ним Очако готова была вновь двигаться вперед.***
Иногда она возвращалась. Очако прокрадывалась к месту, некогда бывшему старшей школой Юэй. Теперь – лишь огромной пустой, ничем незастроенной территорией. И подолгу сидела там среди обломков. Вспоминая. Их школа была уничтожена одной из первых. Злодеи постарались, чтобы там и камня на камне не осталось. Куча щебня, пыли и мусора – вот и все, что осталось от ее прежнего мира.***
Когда Очако возвращалась в сопротивление, она была уверена в своем решении. Она больше не сбежит. Она пойдет до конца. Ведь Очако всегда хотела спасать людей. Даже если никто не спасет ее саму.***
«Выходим с наступлением темноты». Минутная стрелка на часах сделала круг и начала все сначала. В последний раз. Комната, где Очако ожидала, осветилась в лучах закатного солнца. Еще немного и все произойдет. Еще недолго. Она обернулась на его свет и закрыла глаза. Тиканье часов заглушили удары собственного сердца. Очако представила Тодороки, его внимательный взгляд, нахмуренные брови, каждую рано пролегшую морщинку на лице, каждый крохотный шрамик. Почувствовала его руку на своем плече – когда она обернется, он по-прежнему будет здесь. Представила Всемогущего таким, каким впервые увидела его в детстве по телевизору – несокрушимым символом мира и надежды. Ииду, машущего ей издалека. Всех до единого в классе. Родителей. Деку. Весь этот чертов мир. Очако открыла глаза и улыбнулась.Say goodbye To the world you thought you lived in [2]