Зависть

Зависть. Всё-таки это была именно она. Конечно, я никогда никому не признался бы, что завидую Егорову, но себе-то можно. Перед собой что скрывать? Он бесил меня, потому что я завидовал. Да и немудрено: он из тех, кто идёт по жизни играючи, легко, получая всё без особых усилий. Про таких говорят «родился с серебряной ложкой во рту» и ещё — «за словом в карман не лезет». Сам-то я, наоборот, из простых и тех, кто долго запрягает: пока придумаю достойную реплику, уже проехали и рот открывать незачем. Но что сильнее всего раздражало, больше красного диплома крутого вуза, с которым он снизошёл до нас, смертных, это врождённое, не иначе, умение произвести положительное впечатление — ненавязчиво, без подхалимства втереться в доверие начальства. С первых дней как устроился, Егоров смог себя зарекомендовать в выгодном свете. И именно его, молодого, сука, специалиста всего-то в двадцать восемь лет назначили начальником отдела. Обойдя тех, кто старше и проработал больше. Ну да, меня в том числе. Ладно, меня первого: эта должность должна была достаться мне. Я и работал на пять лет дольше, и кухню всю знал не понаслышке, разве что корочками похвастаться не мог. Но прибавка мне явно нужнее — у меня семья, которую кормить нужно. А у Егорова кто? Да никого! Он эти восемнадцать тысяч разницы в зарплате на всякую фигню спустит. Попробовал бы с четвёртого курса жену с ребёнком содержать, посмотрел бы я на него, как запел. Уж по театральным премьерам, где один билет под десятку стоит, не расхаживал бы. Тут в кино-то всем вместе выбраться — ещё подумаешь, а он после каждых выходных хвастался, где побывал, что смотрел, звёздными фамилиями сыпал. Но на женский пол это производило впечатление, тут не поспоришь. Егоров ещё и выглядит так, что сразу видно — интеллектуал, блин. Все люди как люди, затраханные жизнью, а он каждый день будто с курорта вернулся: улыбка голливудская к месту и не к месту, «смайл, мазефак, смайл», причёска волосок к волоску, костюмы меняет, как я носки. Я не раз слышал, как наши женщины его обсуждали с придыханием: и манеры у него, и фигура, и стиль. Даже Валентина Семенна, недавно отпраздновавшая полувековой юбилей, на Егорова слюнями капала, красавчиком называла. Но сам он никого не выделял, со всеми улыбчиво-ровно общался, как ни старались его окрутить. Мила, признанная разбивательница сердец, и та на новогоднем корпоративе обломалась — танцевать он с ней танцевал, а уехал один. То есть, мы вместе уехали, нам с Егоровым по пути — вот одно такси и заказали на развозку. Мы двое, и Анна Григорьевна из «морозилки». Она всю дорогу Егорова пытала, не собирается ли он жениться, и пела, заливалась, как на мужчину положительно семья влияет. Меня чуть не стошнило из чувства противоречия. Егоров отшучивался, мол, не встретил ещё ту единственную, а пока на случайные связи не разменивается. Аннушка это, конечно, потом до всех остальных донесла, и незамужние стали считать Егорова не только завидной партией, но и крепким орешком — ещё больше липли. Но какой он на самом деле «орешек», я случайно узнал. Задержался на работе, думал, последним ухожу. А на проходной увидел знакомую спину в светло-сером пальто. Вот кто, когда грязища везде, светло-серое пальто купит? Правильно, Егоров! Понторез хренов. Хотел я его догнать, чтоб подвёз, свернул вслед на парковку, а тут к нему мужик какой-то бросился. Не наш, незнакомый. — Котя, стой! Котя, блин! Это ж надо додуматься Костю Котей назвать. Ну, я притормозил в тени под козырьком — явно соваться с просьбой не ко времени, решил подождать пару минут. Если поговорят и разойдутся, то, пока Егоров двигатель греет, подойду. А если вместе в тачку сядут, придётся к метро пеходралом топать. Постояли они, побазарили о чём-то, я не слышал. А потом Егоров голос повысил: — Всё, хватит! Мы расстались! Я сразу-то не догнал о чём он, кто «мы», которые расстались. А мужик тот сперва стал Егорова за рукав хватать, а потом и вовсе к себе прижал, целовать начал. У меня неприкуренная сигарета так из руки и выпала. Егоров его оттолкнул, сказал что-то тихо, и оба они в салон сели. Я развернулся и пошёл обратно к проспекту на метро. Три станции, пересадка и ещё четыре. И всё время пути я словно пыльным мешком стукнутый был. Вот тебе и Егоров! Тогда и понял, что ему завидовал. А потому что перестал. Как отрезало. Вот как увидел их обжимания, так зависть и исчезла. Появилась брезгливая жалость. Так на бомжа-попрошайку смотришь — вроде и сочувствуешь, но даже милостыню даёшь, чтобы не коснуться случайно. И в глубине души: он сам виноват, со мной-то такого случиться не может. А ещё глубже страх — а вдруг может? Оттого и брезгливость. Чтобы не соприкоснуться, не подхватить несчастье как вирус. И сразу же своя жизнь воспринимается по-другому: у меня ещё ничего, всё хорошо. Отлично просто! И трижды сплюнуть через левое плечо на всякий случай. Я ехал в вагоне, спиной облокотившись на боковой поручень сиденья, смотрел на входящих, выходящих людей, не видя их лиц, и думал. У меня жена, двое детей: Алёшка в третий класс пойдёт, Поля детский сад в этом году заканчивает. Светка моя, умница-красавица, хохочет так, что заслушаешься, и сиськи — во! А у Егорова кто? Вот этот хлыщ? Ни с друзьями познакомить, ни обнять на улице. Про детей молчу. А родители, каково привести им… это, когда они о внуках мечтают? Да меня бы не только батя захерачил, мать половником бы убила. Вечно скрываться, вечно стыдиться. Разве жизнь? Но это всё у меня будто вторым слоем мыслей текло, а на поверхности словно транспарант вывесили «Егоров — пидор!» — в голове не укладывалось, ей-богу. Не зря он по театрам шляется, тот ещё актёр оказался, всех обманул. — Ты что такой? — спросила Светка за ужином, когда я механически работал челюстями, почти не ощущая вкуса плова. — Проблемы? Чуткая она у меня. Соврал, что нет никаких проблем. Да и не соврал даже — в чём проблема-то? Это у него проблемы, у Егорова, не у меня. — Котя… — вырвалось вслух. Хорошо, Светка не расслышала, отвлеклась на раскапризничавшуюся Полю. Лёшка зато заинтересованно посмотрел: «Что за Котя?» — пришлось ему сочинять историю про кошку-Котю, которая у нас на складе мышей ловит. Потом примеры по математике решали, сказку читали, я новый уровень в игре прошёл, новости прошерстил, про Егорова не вспоминал. Только уже ночью, обнимая Светку после быстрого и практически беззвучного, если не считать тихое поскрипывание кровати, перепихона, подумал: как там у них с этим фертом? Помирились голубки или нет? Им-то, наверное, дети за тонкой стенкой не помеха, можно не сдерживаться, чтобы, не дай бог, не разбудить. На следующий день, когда с Егоровым в курилке столкнулся, по-другому на него взглянул: раньше внимания не обращал, что он тонкие курит, а теперь же каждое лыко в строку — вот и сигареты дамские ещё штрих к гейству добавили. И рубашка розовая. «Совпадение? Не думаю» — ага, точно. — Что-то ты смурной, Ромыч, не заболел? — это Егоров меня спросил. — Ты смотри, аккуратнее. Вон Пал Сергеич загрипповал, сегодня на планёрке хрипел. Если бы Пал Сергеич узнал про Егорова, то не хрипел бы, а дар речи нафиг потерял. А потом бы уволил от греха подальше. Кому в коллективе нужны конфликты? У нас народ простой, с толерантностью незнакомый. Это я гею руку пожал спокойно, ну, почти спокойно, всего на секунду замешкался, а Семён из транспортного в морду бы дал без задержки. И не только Семён. А если Егорова уволят, то кто на его место? Я — первый кандидат. — Эй, о чём думы думаешь? Лёгкий толчок в плечо отвлёк меня от мысленного сравнивания бюджетных тачек вроде Шевроле Авео или Хюндай Гетц. Я реалист, на Ниссан Кашкай, как у Егорова, не хватило бы, но с зарплатой нач. отдела ежемесячные выплаты кредита на что-то поскромнее не пробили бы брешь в семейном бюджете. А если добавить немного? И тут я спохватился. Ё-моё, куда меня занесло? Не буду я никому ничего рассказывать, подло это. Если бы само как-то выплыло… Бли-ин! От необходимости что-то отвечать меня спасли вошедшие Семён с Климкиным, они тут же перетянули внимание Егорова, чему я только обрадовался. Загасив хобчик, тихо слился, клятвенно пообещав поменьше курить, чтобы реже торчать в курилке. Кроме как в ней, мы с Егоровым и так почти не пересекались с тех пор, как он на повышение ушёл, разве что ещё на общих сборищах, что устраивал Пал Сергеич для «единения коллектива». Вот перед восьмым марта столкнулись: на банкете в честь милых дам мы за одним столом с Егоровым оказались. Я смотрел на него, и против воли мысли похабные лезли — как у них с хахалем распределение ролей? Кто за девочку? Представил Егорова в женских шмотках, водка не в то горло пошла. А когда быстро набравшийся Семён дошёл до своего коронного: «За прекрасных дам до дна и стоя! Пидорасы пьют сидя!» — меня так на ржач пробрало, чуть торжественность момента не сорвал. Тянуло Егорова по плечу хлопнуть и сказать: «А ты-то куда встаёшь, сиди уж». Сдержался, конечно. Просто хлопнул. Молча. Потом ещё тосты были, танцы, конкурсы какие-то дурацкие, я-то их терпеть не могу, не люблю смотреть, как люди себя идиотами выставляют, и сам кривляться не хочу. А народ активно участвовал, даже Егоров на сцену поднимался, в стихотворном, мать его, батле сражался. Продул тётке из кадров, Байрон недоделанный. Нет, всё же бесил он меня по-прежнему, только зависть прошла, а раздражение осталось и норовило выплеснуться. Я ему, когда он рядом после выступления плюхнулся, так и заявил: «Из тебя поэт, как из жопы соловей». А он мне: «Не завидуй», — и ржёт, сволочь. Чему завидовать-то?! Так захотелось на место его поставить, намекнуть, что одно моё слово — и из души компании он быстренько в изгоя превратится. Безработного, причём. Так что может не выпендриваться. Но промолчал, прямо не скажешь, а в намёках я не силён. Да и его обратно на сцену позвали, приз получать за второе место. Ну я тогда ещё водочки выпил с Митьком, вот нормальный мужик, тупой как валенок, но нормальный. До конца вечера я с Егоровым больше не разговаривал, а когда все расходиться-расползаться начали, кто автономно продолжать, а кто по домам, опять получилось, что нам одно такси заказали. Я привычно на переднее сиденье к водителю сел, чтоб не участвовать в болтовне, но Егоров с Анной Григорьевной в этот раз молчали. До её дома быстро доехали, она с охапкой цветов с трудом из машины вылезла, я ей помог: дверь открыл, букеты подержал, пусть не думает, не хуже всяких джентльменов умеем, до подъезда довёл. Чуть руку на автомате не поцеловал, так в роль вошёл. К машине вернулся, глянул на заднее сиденье — дрыхнет Егоров. Вот почему тишина всю дорогу: не вынесла душа поэта смеси водки с шампанским, которым его усердно на брудершафт поили. Зря только старались дурищи. Но это ничего, что уснул. Плохо, что он просыпаться отказался, когда мы к нему доехали. Замычал что-то протестующе, когда я его распихивать начал, и всё, затих. Ни бе ни ме ни кукареку. Живой труп, бабушку его за ногу. — Что делать будем? — водила спросил. А то не понятно — что. Вытащил я Егорова из тачки, он стоит, качается с закрытыми глазами. — Этаж какой, пьянь? — я его встряхнул, пытаясь в чувства привести. — Тр-р-р… Третий, значит. — Я жду? — водила снова влез. — Ожидание шесть рублей минута. Охренел совсем, думает, раз люди выпившие, так обдирать можно. — Не надо. Мне до дома пара кварталов осталась, пешком через дворы минут пятнадцать. Таксист уехал, недовольный, что с лишним баблом обломался. А мы с Егоровым побрели к подъезду, глаза он так и не открыл, норовил повиснуть на мне и ноги не переставлять. Злился я — не передать! Делать мне нечего, всяких до квартиры таскать. Материл его, на чём свет стоит, а ему хоть бы хны, сопел только. На площадке перед дверью меня осенило — а если в квартире хахаль Егоровский? И мы тут в обнимку заявляемся, подумает ещё, чего не надо. Мне до полного счастья только сцен ревности педерастичных не хватало, чтобы мне лицо расцарапали — я, как представил, заржал нервно. Но отступать некуда, надавил на кнопку, внутри звонок раздался, слышно. И всё, больше никаких звуков. — Ключи где? — Егорова опять трясти понадобилось. — Вкр-рамне. Нашёл ключи у него в левом кармане, проклиная всё на свете и своё чувство ответственности в первую очередь. Ведь мог же из такси Егорова выпнуть и спокойно уехать? В том-то и дело, что не мог. Ввалились мы в квартирку наподобие борцов сумо, чуть дверь не снесли. Тяжёлый он всё-таки, хоть так и не скажешь. Хата у него оказалась студией, то ли изначально планировка такая, то ли он стены в двушке убрал. Прямо от порога кровать видна: для жизни семьёй плохо, для меня хорошо — я его в темпе вальса на эту кровать и сгрузил, как мешок с говном. Надо было сразу уходить. Но Егоров подозрительно заклокотал, словно блевать собрался, вот я и задержался: тазик ему найти, пальто пижонское снять, чтоб не испачкал, ну и на бок положить, ещё захлебнётся, не дай бог, алкаш-самоучка. Когда я, как долбанная мать Тереза, первоочередные меры помощи выполнил, то есть притаранил мусорное ведро — тазик так и не нашёл, избавил Егорова от пальто, пиджака и ботинок, и, присев рядом, начал переворачивать на бок, он меня неожиданно за руку схватил: — Н-не уходи… И в ладонь поцеловал. Ну здрасьте, приехали. — Егоров, сука, ты мне… «Тут своё гейство брось», — хотел сказать. Не сказал. Он большой палец в рот вобрал, сосать начал. Мне от злости вообще клапана сорвало. Выдернул я руку, об штаны обтёр. И… знаю, что не прав, что лежачих не бьют, и Егоров не в себе. Но ведь я тоже нетрезвый — не сдержался. Но, главное, я его бью, а он ржёт, локоть выставил лицо прикрыть и ржёт, как больной. — Дав-вай сильнее! Что ты, не в первый раз. Бьёт — з-знач-чит любит, — еле выговорил сквозь смех. Я аж замер с занесённым кулаком. Какой не первый раз? Его тот урод бил, что ли? Я-то так, в плечо пару раз треснул, максимум синяк будет. Потрогал Егорова за руку осторожно, судорожно вспоминая, видел ли я его когда с разбитой мордой. А ведь было. В декабре ещё. Он тогда говорил, что на горных лыжах катался и упал. Но это на лице заметно, а что под одеждой скрыто осталось и сколько раз — неизвестно. — Егоров, ты чего? Костя? — Уйди, — это у него практически трезвым голосом получилось сказать. — Уйди. А самого колотит, как в лихорадке. Как уйти? Вот тебе и играючи по жизни, вот и получает, что хочет. Я утешать не умею, Светку или детей обнял бы просто, а тут? — Ну ты это, слышь, извини. Нормально всё будет… — Да заткнись ты уже, бесишь! Иди сюда! Нормальная логика — то уйди, то сюда иди. И кто кого бесит?! Но я не успел возмутиться, он сел резко, меня за шею притянул. И заткнул в буквальном смысле — поцелуем. Вот ни разу, как я про него узнал, не возникло мысли… Ни разу. И сейчас не возникло — мыслей просто-напросто ни одной не осталось. Только, мать их, эмоции, что приличными словами не выразить. Вцепился в меня Егоров, как клещ, не оторвать — я пытался! Сперва. После как-то не до того стало. Я про свои руки просто забыл, а вот его, казалось, везде были, трогали, гладили, сжимали, расстёгивали и освобождали доступ рту. И как-то получилось, что это я лежу, а он на мне ёрзает и трётся, и штаны его уже на полу, как и мой пиджак. — Ну давай, давай, у меня секса, знаешь, сколько не было? — зашептал Егоров горячо, уже не запинаясь — отпустило его, блин, не ко времени. — Я сейчас, я сам, я всё сделаю… Расстался он с этим ушлёпком, выходит? — первая связная мысль проскочила. А потом снова ни до чего стало, когда он на моем члене резинку раскатал и в себя направил. Остались только движения. Только качающееся надо мной бледное лицо со сжатыми в прямую линию губами и влажно-блестящими глазами. Я почему-то не мог отвести от них взгляд, всматривался, будто в зрачках ответ спрятан — какого хрена всё происходит? И Егоров смотрел, требовательно и жадно, приподнимался, насаживался и смотрел, смотрел… Невыносимо. До крика. Наверное, это всё же он заорал. Я-то привык сдерживаться. А, может, и я. Или вовсе никто. Не знаю. Егоров с меня слез, лицо потёр с таким видом, будто только сейчас осознал, что произошло. Потом отвернулся, спиной ко мне лёг. Я живот краем простыни вытер, презерватив снял, не глядя, в мусорное ведро сразу бросил — хоть не зря его к кровати притащил. Рубашку застегнул, заправил. Пиджак с пола поднял. Подумал — сказать что-то надо. Но так ничего и не сказал. Домой пришёл, детей Света уже уложила, сидела на кухне за буком. Она на меня взглянула, головой покачала: — Ну и видок у тебя. Всё нормально? — Угу. — Точно? — Ага. — Может, чаю? — Я помотал головой. — Спать пойдёшь? — Кивнул. В душ бы, но сил нет, не осталось ни на что. — Завтра мои в гости звали, ты как, оклемаешься? — Угу. Она рукой махнула, мол, всё с тобой ясно, и снова в экран уткнулась. Я с корпоративов бывало и сильнее датый приходил, Светка понимала и никогда не устраивала сцен — что толку с пьяным ругаться? Светик-семицветик — умная она у меня. За что и люблю. И вообще, мне с ней повезло. Надо ей букет восьмого купить пошикарнее и безделушку какую-нибудь подороже. Так я и заснул, думая о Свете. Не о Егорове же… Купил. И ей, и тёще. Два огроменных таких букета. И ещё духи французские, если продавщица не соврала — последний писк, то есть, самая что ни на есть модная коллекция. Светка обрадовалась, она на них давно облизывалась. Угадал, повезло. После праздников меня тёпленьким сразу в командировку в Саратов на неделю отправили. Я был только за. Как-то не тянуло с Егоровым встречаться. Понятно, что было — то забыли. Ничего не значит. По пьяни переклинило. Да он, может, и не помнит, но… Я помню. Взгляд тот его отчаянный или обреченный, словно изнутри расцарапал, время нужно, чтоб зажило. А когда вернулся, узнал, что он заявление подал, десять дней отработать осталось. Первое, что почувствовал — облегчение. Потом стыд, а за ним злость. Отловил Егорова на территории: — Из-за меня, что ли? — в лоб спросил. Он глаза отвёл. — Думаешь, растреплю всем? Вообще попутал?! — Не из-за тебя. В Москву переезжаю, — помолчал и добавил: — К своему… Понимаешь? Зовёт он меня, давно зовёт. Ну и… — он развёл руками и улыбнулся. — Удачи. Я развернулся и к себе пошёл. О чём ещё говорить? Всё понятно. Бьёт — значит любит. Совет да любовь, как говорится. В тот же день меня к себе Пал Сергеич вызвал: так, мол, и так, ты у нас давно работаешь, опытный, что высшее не законченное — не беда, главное не корочки, а что в голове… Минут десять распинался, чтобы спросить: — Потянешь отдел Егоровский? — Потяну, чего ж не потянуть. — Ну тогда, считай, со следующей недели заступаешь, пусть он тебе дела передаст. Передаст. Ещё какой Егоров, сука, передаст. Но вслух, конечно, поблагодарил Пал Сергеича, разве что каблуками не щёлкнул. Ехал домой вечером, думал, а ведь, правда — бойтесь своих желаний, они имеют обыкновение сбываться. Должность теперь моя. Завидовать некому. И тачку смогу взять. А радости почему-то нет. Зато Светка обрадуется, гордиться мной будет. Всё хорошо.