***
Мы проводили наши дни в обществе друг друга, играя в карты и шахматы, обсуждая прорывы в кинематографе и знаменитый конный стипль-чейз, проходивший в том году в Ливерпуле. И, что ж тут душою кривить, я был по-настоящему очарован общением с ней. Мы наслаждались запахом кофе с лавандой и вкусом неповторимых лимонных долек. Это было любимое на десерт у Эванжелины. Я запомнил все её привычки: например, когда девушка смущалась, то заправляла волосы за правое ухо, а когда была с чем-то несогласна, — то за левое. Эванжелина поворачивала голову в профиль, когда чувствовала на себе мой взгляд; касалась тонкими пальчиками шеи, когда смущалась. Я летел прямиком в бездну и не замечал этого. А, может, и замечал, просто не хотел противостоять; ведь с каждым днём моё сердце всё больше переставало принадлежать мне, полностью отдаваясь прекрасной Эванжелине Фоукс. Где-то на границе сознания ещё билась мысль о том, что нельзя этого допустить, но я был слишком самонадеян, слишком молод... Разум разбился на миллионы прозрачных осколков, оставляя место лишь чувствам, когда в один вечер я услышал... — Альбус, — позвала Эванжелина, оторвав меня от книги, что она посоветовала прочесть. — Да, Ана? — подняв взгляд, улыбнулся я. — На рассвете мы вместе с матерью покинем Прованс... Я на секунду перестал дышать, а потом, отложив книгу, поднялся к креслу и подошёл к окну. Поглаживая короткую бороду, я вглядывался в синеющую даль леса, в багровеющий закат, постепенно заполнявший небо. Внезапно я почувствовал на своих плечах её руки и хотел было обернуться, но какая-то невидимая сила тогда стала мне преградой. — Альбус... — уловил я её шёпот у самого уха. — Что-то Вас гложет? — Когда мы увидимся? — выдавил я сквозь подступивший к горлу ком. — Я не знаю... Я перехватил руку девушки, поглаживающую моё плечо, и поднёс нежную кисть к губам. Поцеловав её бархатистую кожу, я развернулся и стоял лицом к лицу с девушкой, ставшей для меня не только ангелом, но и любовью всей моей жизни за каких-то четырнадцать дней. Наше дыхание сбилось, я смотрел сверху вниз в её глаза, а потом, протянув руку, погладил тыльной стороной ладони румяную щёку. Эванжелина прикрыла свои невообразимо красивые омуты, поднеся ладонь к моей шее, и когда она начала слегка массировать её, то я не выдержал и, наклонившись, поцеловал девушку. Едва наши губы соприкоснулись, Эванжелина приоткрыла рот, пропуская меня, и тогда мир перестал существовать, собравшись лишь в этом поцелуе и эмоциях, при нём испытуемых. Я потерял счёт времени, и только тогда, когда дыхание было окончательно сбито, я хотел отстраниться, но девушка меня опередила. Затуманенным взором я посмотрел в её неземного цвета глаза, в которых стояли слёзы, и через мгновение Эванжелина, резко развернувшись, бросилась вон из библиотеки. — Ана! — окликнул я, рванув за ней. — Ана! Постой! Я почти догнал её, но она сама остановилась, когда я произнёс... — Постой же! Я люблю тебя! Девушка замерла в дверном проёме, а потом до моих ушей донёсся полный горечи шёпот... — Нет, нельзя, Альбус... — Почему? — Потому что, — не поворачивая голову, сказала она. — Это не ответ, Ана. — Нельзя, так нельзя... — отчаянно повторила она. — Это всё потому, что я — Полукровка? — Дело не в этом. Мы не сможем быть вместе. — Почему? — я приблизился и дотронулся до её запястья. — Мы могли бы жить в Англии, у меня там прекрасный дом... Мы будем счастливы... — Нет, — отрезала Эванжелина. — Это невозможно. Я сжал её ладонь в своей, и только тогда она обернулась, смотря мне в глаза. Внутри тотчас сложилось ощущение, что девушка разглядывает саму душу. — Я обручена. Это было для меня настоящим ударом. Земля будто ушла из-под ног, перед глазами всё поплыло, и я пошатнулся, схватившись рукой за голову. — О... обручена? — Да, Альбус. — Ты не сказала... — Ты мне понравился... — девушка дотронулась до своей шеи и прокашлялась. — Я поступила непозволительно глупо. Я дала тебе лишь надежду, прости, но большего я дать не смогу. Прощай. — После этого она развернулась на каблуках и покинула меня... Неустанно шёл ливень, но, не обращая на него внимания, я, промокший до нитки, брёл по улице, убрав руки в карманы брюк и понурив плечи. Я рассматривал окружающие посеревшие от сырости дома, пока мой взгляд не остановился на том самом кафе, где я впервые увидел Эванжелину. Стоило моему взгляду лишь упасть на маленький круглый столик, где когда-то она сидела, как его поверхность отразила яркий свет вспышки молнии, а через секунду прозвучал устрашающий гром.***
Вернувшись в Англию, я был буквально утоплен в рутине серых будней, но воспоминания о стройном силуэте, сияющих глазах и ослепительной улыбке не хотели утопать вместе со мной, постоянно всплывая на поверхность. Вслушиваясь в монотонную дробь дождя, стучащего в стекло моих окон, и следя взглядом за стекающими вниз каплями, я воскрешал в мыслях её образ и вновь переживал эти дни. Тогда на душе становилось чуточку теплее, и я улыбался сам себе, откинувшись в кресле и прикрыв глаза. Каждый день я покупал лимонные дольки и пил кофе с лавандой, вслушиваясь в звуки её любимого джаза, исходящего из граммофона. Я дюжину раз перечитывал те книги, что были ею посоветованы. И этим я всё больше ранил свою душу. Она мерещилась мне среди прохожих, но приходила лишь во снах, и там мы снова смеялись, сидя на мягкой софе; я слышал её мягкий мелодичный голос, звучащий где-то в моём подсознании, когда лежал в кровати, подложив одну руку под затылок; я представлял её, когда кто-то играл на рояле, но всё же не мог сделать это так идеально, как она. Когда звучало имя «Эванжелина», я оборачивался и принимался искать её взглядом, но обычно этой Эванжелиной оказывалась совершенно иная, ничем не отличающаяся от других девушка. Моя Эванжелина же была особенна с её малюсенькой, укрывшейся в тени ресниц, родинкой под правым глазом и едва заметными впадинками на щёчках. Я искал её в Америке, приезжал каждое лето в Прованс, всего его объезжая, но её не было. Мои совы возвращались назад с моими же письмами. Я потерял всякую надежду, живя по инерции: встал, умылся, оделся, выпил кофе, пошёл на работу, вернулся с работы, поужинал, принял ванну, лёг спать. Но на протяжении всего дня я мысленно не расставался с Эванжелиной; она будто завладела не только моим сердцем, но и сознанием. А от мыслей, что она уже, возможно, замужем за другим и имеет детей от него, на душе становилось ощутимо больно, а грудь, где покалывало сердце, словно сковывали металлические силки. Как я сказал, я утратил всяческую надежду, на протяжении трёх лет ничего не слыша, не получив не единого письма от моей любимой, пока не увидел её на том же месте в том же самом кафе. Сначала я не поверил своим глазам, подумав, что это обыкновенный мираж от жары, или, что я просто сошёл с ума, раз образы из моего подсознания уже выскакивают наружу, но как бы не так... На негнущихся ногах я подошёл к её столику, отодвинул стул и присел, но она не оторвала взгляд от газеты. — Я же повторила, что сегодня не... — она резко подняла взгляд, её хватка ослабла, и газета опустилась на стол. — Альбус? — Ана... Я смотрел на неё и не мог поверить: её глаза больше не искрились счастьем и всеохватывающей жизнерадостностью, уступив место какой-то глубинной тоске; на её устах появилась натянутая ухмылка, — лишь тень от той яркой улыбки, что я запомнил, а некогда огненные локоны потускнели и выпрямились. Но я был счастлив видеть Эванжелину, и моё стократно бьющееся сердце стало тому подтверждением. — Ана... — я сжал её холодную ладонь в своей. — Что с тобой случилось? И она рассказала мне всё. Как родила дочку через десять месяцев после того, как был заключён этот брак по расчёту, как ухудшилось её состояние после родов, как начались обмороки. Вторую беременность она не вынесла, потеряв сына. Она поведала, как начал себя вести её муж после этого: он замкнулся в себе и начал изменять ей со служанками, а злость вымещать на Эванжелине. Он приказал слугам отправлять назад все мои письма, не выпускал её в Прованс все эти годы, но лишь тогда, когда её здоровье резко ухудшилось, она смогла вырваться. К концу её рассказа на моих глазах стояли слёзы, да и на её тоже. Мы вновь гуляли по пляжу и беседовали, как раньше, а, вернувшись в отель, предались любви и страсти. Я был на седьмом небе от счастья, и Эванжелина, кажется, тоже. Мы уснули в кровати моего номера, крепко обнявшись. Я помню, что долго лежал и вслушивался в прерывистое глубокое дыхание, отдающееся тихим хрипом в её груди. Тогда я просто гладил волосы Аны, аромат которых остался прежним: кофе, лаванда, лимон. Я проснулся один, положив руку на остывшую пустующую половину кровати. Её не было. Ушла. Сердце моё упало, и я хотел было бросится на поиски, как мой взгляд зацепился за пергамент, лежащий на прикроватной тумбочке. Дотянувшись до него, я аккуратно развернул и принялся вчитываться в ровные строки, написанные витиеватым почерком. По мере прочтения мои руки тряслись всё больше, а в глазах поточечно темнело. После, письмо, местами закапанное моими и её уже высохшими слезами, плавно кружась, опустилось на ковёр. Дорогой Альбус, Прости, что не сказала тебе этого сама, покинув тебя на рассвете: я просто ненавижу прощаться. Я хочу сказать тебе спасибо за эту ночь. Она была лучшей в моей жизни. А те две недели, что мы провели здесь, в прекрасном Провансе, три года назад были самыми яркими и счастливыми... Я переживала их вновь и вновь в своём воображении. Боже, я так жалею, что не сбежала с тобою тогда... Я желала этого всем сердцем и всей душою, но моё чёртово воспитание и благородные манеры не позволили этого сделать. Я была глупой девчонкой, которую ты за что-то полюбил. Знаешь, мне кажется, что всё люди бессмертны до той поры, пока не совершат ту самую роковую ошибку. И в итоге её совершает каждый. Я бы, наверное, услышала твой вопрос «А что такого совершила ты?», но, к сожалению, не могу этого сделать, но всё равно отвечу: оставила тебя. Это была просто чудовищная ошибка, о которой я жалела каждый день и каждую ночь, лёжа в кровати с другим, нелюбимым мужчиной. Поэтому я смертна. Я умру сегодня. Перед обедом, скорее всего. Нет, не думай, что я сброшусь с крыши или совершу подобную глупость. Если бы я так хотела избавиться от мужа, то убежала бы с тобой. Нет, я умру своей смертью. Просто я серьёзно больна, оказывается, с рождения. Чахотка. Туберкулёз лёгких. Ничего не помогало, как мои родители ни старались: ни медицина, ни магия. Мы узнали об этом после первых тяжёлых родов, когда я начала задыхаться. Смерть была неизбежной, и я пыталась найти тебя, написать письмо, но сов перехватывал муж, заперев меня в комнате, создав себе фантомную уверенность, что для меня так будет лучше. На протяжении двух лет всё что я видела — это наш особняк и окружающий его сад. И в те дни, когда я бестолково разгуливала среди деревьев, я особенно корила себя за то, что оставила тебя, причинив нескончаемую боль; но теперь расплачиваюсь за это. Я знаю, что ты станешь величайшим волшебником, что ты совершишь множество открытий, что твоё имя будет знать каждый. И я горжусь тем, что смогла занять место в твоём сердце. Это значит, что моя жизнь хоть чего-то стоила. Главное не отчаиваться, а помнить, что я всегда буду рядом. Даже слишком — в местечке чуть левее солнечного сплетения, в твоём сердце. Продолжай свой путь, не смотря ни на что, а я буду наблюдать за тобой и помогать. И обязательно дам о себе знать! Навеки твоя, Эванжелина P.S. Посети, пожалуйста, отель над кафе, там для тебя будет ещё одно письмо. P.P.S. Ты — любовь всей моей жизни. Мне показалось, что сердце моё остановилось. На негнущихся ногах я поднялся с кровати, которая ещё хранила запах её тела. Питая надежду ещё где-то застать Ану, я стал молниеносно одеваться. Собравшись, я выбежал из гостиницы, бросившись к отелю с маленьким ресторанчиком на первом этаже. Погода стояла пасмурная, резкие порывы ветра терзали мои волосы и короткую бороду, но я, прикрывая лицо рукой, неустанно продолжал бег. Воздух окончательно выбился из лёгких, когда я, наконец, достиг цели. Стеклянная дверь отеля в бронзовой оправе легко поддалась моей руке и распахнулась. Я буквально влетел в помещение, обратив на себя внимание находящихся там людей. Но мне было всё равно, поэтому я, прерывисто дыша, пересёк холл и остановился у стойки. — Добрый день, мсье, — поприветствовал меня улыбчивый сотрудник отеля. — Мисс Эванжелина Фоукс... — выдохнул я. — В каком она номере? — Она выселилась пару часов назад, — открыв записную книжку, сказал мужчина в форме. Я хотел было развернуться и покинуть помещение, но меня остановил голос того же сотрудника: — Постойте, мсье! Альбус Дамблдор, не так ли? — спросил он, и я кивну. — На Ваше имя имеется послание... Он протянул мне конверт, и я дрожащими руками оторвал сургучную печать, разворачивая сложенный вчетверо пергамент...***
Похороны прошли через три дня возле маленького городка, в котором навсегда останутся мои самые счастливые и несчастные воспоминания. Спустя ещё день я вернулся в туманный Лондон, сел на поезд и отправился в Хогвартс, дабы подготовить учебный план на предстоящее полугодие. Я был буквально абстрагирован от мира: не слышал звуков, не видел красок, не чувствовал времени. Лишь Эванжелина мне мерещилась средь прохожих и теней; лишь её голос звучал где-то в уголках моего разбитого подсознания. Я ехал в поезде, прислонившись лбом к холодному стеклу, по которому стекали дождевые капли, и вглядывался в мелькающую мимо серую массу пасмурной местности. Я просидел неподвижно весь путь, и только когда поезд с характерным гудком остановился, я поднялся и на затёкших ногах побрёл к перрону. По пути к школе я встретил пару коллег, предлагающих зонтики, дабы скрыться от дождя, но я продолжал молча брести, уставившись в одну точку и совершенно не обращая внимания на насквозь вымокший пиджак и прилипшую к телу рубашку. Войдя в величественные стены Хогвартса, я, оставляя за собой мокрую дорожку, поднялся в свои комнаты и резко опустился в кресло, уставившись в окно, на клубившиеся за ним тучи. Я просидел неподвижно около двух суток: ничего не ел и не пил, — лишь мои мысли витали где-то далеко, в солнечном Провансе, где я встретил свою любовь. Я был будто под гипнозом; ни один мускул моего тела не дрогнул в течение нескольких часов девятого дня после смерти моей возлюбленной. Внезапно большие часы с маятником пробили два гулких удара, что я вздрогнул и обернулся на них. Раньше они не били, подумалось тогда мне. Тем не менее, вернув голову в исходное положение, я закрыл глаза. Но, открыв их, я был ослеплён ярким светом из окна и тут же поднял руку, сквозь пальцы вглядываясь в силуэт прекрасной диковинной птицы. Когда сияние перестало быть столь ослепительным, я поднялся с кресла и подошёл к окну, за которым на меня взирали два карих глаза, обрамлённых рыже-золотистым оперением. Я открыл окно, и в мою комнату влетел, раскинув широкие крылья, настоящий феникс! Он плавно покружил под потолком и приземлился ко мне на плечо, а я не мог пошевелиться — настолько был заворожён и шокирован происходящим. Феникс топнул лапкой, и я обнаружил маленький свиток, привязанный к ней. Аккуратно отцепив, я размотал его и увидел лишь несколько строк, написанных до боли знакомым почерком... Я же обещала, что дам о себе знать! Теперь я всегда буду рядом, любовь моя! Эванжелина Фоукс. Слёзы счастья затопили мои глаза, но, не обратив на них внимания, я погладил феникса по переливающемуся рыжим золотом оперению и сказал: — Теперь мы вместе навсегда, Фоукс. В ответ он потёрся своей головой о мой висок и пролюлюкал что-то, что вызвало улыбку на моём лице и разлило тепло в сердце.