Приоритеты

      — Вы позорите Колумбийский университет! — надрывался декан Андерсон. Вместе с ним надрывалось несчастное кресло, что жалобно скрипело под его телесами и изящно подчеркивало каждый пассаж про «лодырей», «позор» и «пятно на репутации». — Как можно... драки в стенах альма-матер... да будьте же вы благоразумны... как можно...        Ричи отчаянно зевал, прикрываясь буклетом, который нашел в приемной. Джеки воротил нос от попыток воззвать к его совести и нагло похмыкивал в ответ.        Только Кью старательнее всех отыгрывал раскаяние и смирение. Проникновенно заглядывал в глаза декану, важно кивал и хмурился.        — Чтобы такого больше...        — Ни в коем случае, декан Андерсон.        — Чтобы я больше не слышал...        — Конечно, декан Андерсон.        — Это ваш последний шанс встать на путь исправления...        — Разумеется.        Андерсон, видно, по глазам Кью понял, что тому на чтение морали глубоко наплевать. Но отчитывать продолжил в том же темпе, стараясь оправдать и крик, от которого звенело в ушах, и потную красноту лица. Суетливо копался в бумажках, что-то вещал про жалобы и просьбы преподавателей отстранить троицу от занятий, а то и вышвырнуть из Колумбийского пинком под зад.        — Квентин, — декан Андерсон обратился напрямую к Кью. С кого же спрашивать, как не с лидера? — Исключительно из глубокого уважения к вашей матери...        Ричи за буклетом зевнул так широко, что смачно хрустнула челюсть.        Кью только закатил глаза. Начиналась его любимая часть с облизыванием авторитета матери, напоминанием, что сын профессора не должен колотить несчастных перваков и смывать их шмотье в унитаз.        Как будто Кью нечего было делать.        Он, между прочим, давно уже перебесился и оставил задротов в покое. Нашлись дела поважнее и поинтереснее.        Например, задница Томми Хиткота, старшего преподавателя по американской литературе. Томми уже три года работал над докторской диссертацией и пытался пробить гордо вздернутым носиком потолок карьерной лестницы в Колумбийском.        Бесился, клепал днями и ночами свою диссертацию, глядел на студентов как на отборное дерьмо сквозь стекла квадратных массивных очков — мол, еще увидите времена моего успеха. Но обскакать профессора Энн Кастелло, мать Кью, у которой бегал в ассистентах, не мог.        Что добавляло пунктов в графу ненависти Томми к Кью, его компании и его самодовольной роже, которую приходилось видеть у себя на парах по несколько раз в неделю.        Удивительно, ведь чем больше Томми все это подстегивало, тем охотнее он поддавался грубым ухаживаниям Кью и тем смелее подставлялся под его член. Позволял себя лапать в лаборантской, нагибать за трибунами во время тренировок сборной. Отнекивался для проформы, облаивал Кью, вешая все возможные ярлыки от «озабоченной гориллы» до «сраного стероидного латиноса», но из раза в раз легко затыкался поцелуями и млел, когда рука Кью с боем залезала к нему в трусы и сжимала аккуратный маленький член до боли, до всхлипов Томми сквозь зубы и его тихого, чуть ли не обреченного: «Трахни меня, Квентин».        О да.        Кью замечтался, вспомнив, как сладко Томми стонал в туалете накануне утром. Ричи, падла, по несчастливой случайности оказался в соседней кабинке. Но когда Кью вывалился наружу весь встрепанный и оглушенный мощнейшим оргазмом, Ричи лишь оскалился весело и спросил, что за голосистую девчонку Кью подцепил.        Хорошо, что началась следующая пара и из туалета пришлось уматывать. Не то любопытство Ричи довело бы всех троих до откровения века.        Кью усмехнулся, представив, как изящно открывает дверь толчка, и навстречу Ричи выходит гордо приосанившийся Томми Хиткот. Одергивает полы пиджака, приглаживает мышиного цвета волосы и выдает, вытирая след спермы с уголка губ: «Ричард, подойдите-ка после занятий ко мне в кабинет для беседы».        — ...Я надеюсь, Квентин, что очередная жалоба от нашего преподавательского коллектива, — продолжал петь излюбленный гимн декан Андерсон, — напомнит вам, как шатко ваше положение в стенах нашего дорогого...        Кью поморщился.        Зря только прислушался. Он продолжил лениво наблюдать сквозь стеклянные стены приемной за проходящими по коридору студентами. Кто же им такую подставу состряпал с жалобой?        Известно кто.        Кью аж дернулся, увидев суетливо пробиравшегося по коридору Томми. Весь из себя занятой. Папки прижал крепко к груди одной рукой, другой без конца поправляя дурацкие очки. Пренебрежительно наморщил тонкий нос, наткнувшись на столпотворение сборной по лакроссу у дверей тренерской.        — Квентин, куда вы? Мистер Кастелло!        Андерсон попытался что-то проблеять ему вслед, но Кью уже вскочил, хлопнув очнувшегося от сонной аморфности Ричи по плечу, и вылетел за дверь.        Сейчас этот зарвавшийся крысеныш у него получит.        Бесконечную месть за амбициозную мать не окупал даже самый шикарный в мире трах. Даже все гребаные чувства Кью.        — Эй... Что за... — Томми испуганно завертел башкой, вяло уперся, когда Кью схватил его за рукав пиджака и потащил в сторону подсобки. — Мистер Кастелло, что вы себе позволя...        Кью затолкал его в темную маленькую комнатушку, закрыл за ними дверь с таким зверским запалом, что защелкнулся замок.        — Кью! — вскрикнул Томми, когда тот в бешенстве выбил папки из его рук, толкнул спиной в шаткий стеллаж. — Господи, да что с тобой, — он нахмурился: — Знаешь, то, что мы с тобой... что ты... — он запнулся, покраснел лицом и шеей, но нашел в себе силы продолжить на ноте оскорбленного достоинства: — это не дает тебе никакого права со мной так обращаться...        — А тебе дает, значит, да? — Кью ухмыльнулся, покачав головой. — Какая же ты крыса, Хиткот! Так не нравится нехорошая сучка Энн, что решил на ее сыне отыграться?        — Да о чем ты? — Томми вытаращился на кулак, в который Кью сгреб ворот его рубашки, потянув вверх. Беспомощно забарахтался, собрался привычно окатить волной ругани, судя по перекошенному от злости лицу, но вдруг посмурнел, затих, совершенно изменился в лице. И просительно протянул: — Кью, отпусти... Пожалуйста.        Томми накрыл его руку своей, сглотнул натужно.        Кью только сейчас понял, что чуть не придушил Хиткота его же рубашкой, и ослабил хватку.        — Что случилось? — спросил Томми серьезно, оправив пиджак. — Вас опять вызвали к декану?        — Скажешь, что это не ты на нас жалобу катал? — буркнул Кью. Но отсутствие сволочного самодовольства на лице Томми несколько его охладило. — Кто тогда?        — Без понятия, — отозвался Томми сухо. Поправил съехавшие по переносице очки и скривил губы в невеселой усмешке. — Конечно же, ты подумал на меня.        — Конечно же, — эхом отозвался Кью. — Кто же еще меня так ненавидит.       Томми молча на него посмотрел.       Так посмотрел, что Кью себя почувствовал глупым обосравшимся мальчишкой. И как понимать такие взгляды?       — Я думал, мы это прошли, — тихо произнес Томми, странно сверкнув серыми глазами за стеклами очков. — После всего, что между нами было. После того, что я тебе сказал утром.       Кью опешил.       Что он сказал утром?       Что он мог сказать, когда они трахались в крохотной кабинке туалета? «Сильнее»? «Ты похотливый пидорас»?       Томми никогда не разменивался на что-то ласковее оскорблений. Всегда такой вид принимал после обоюдных ласк и страстного помешательства, будто Кью его заставлял подмахивать и стонать, ежиться от поцелуев в шею.       — Что ты сказал?       — Ясно, Квентин.       Томми фыркнул, подобрал папки, провел рукой по волосам, убеждаясь, что они по-прежнему аккуратно прилизаны. Двинулся мимо Кью к выходу, уже взялся за дверную ручку.       Кью резко очнулся, схватил его за локоть и дернул на себя.       Папки снова посыпались на пол.       — Да еб твою мать, Кастелло! — прошипел Томми, но Кью его впечатал спиной в стену, навалился на него всем телом, не дав дернуться в сторону.       — Ты тогда серьезно? — спросил Кью хрипло. — Ты правда...       Господи.       Он закрыл глаза, вспомнив, как Томми доверчиво потянулся к его губам. Как застегнул ему ширинку и улыбнулся, пробормотав: «Я тебя люблю, Кью».       Наверное, это так дико прозвучало из уст колючего гордого Хиткота, что мозг Кью автоматически это отфильтровал и вышвырнул. Просто закрылся от нечаянного откровения. Решил, что Томми тупо снесло башку от секса.       — Уже жалею, — отрезал Томми, опустив взгляд.       Кью схватил его за подбородок, заставил снова посмотреть себе в глаза. Томми так тяжело дышал, так жалобно и уязвимо глядел из-под густых темных ресниц. Разве можно было усомниться в искренности его слов?       И все же.       После нескольких лет, когда Томми старательно вталкивал Кью в голову мысль про обыкновенный секс без обязательств, услышать нечто подобное. За гранью фантастики.       Кью расплылся в улыбке, почувствовав себя самым везучим дебилом на планете.       — Мой крысеныш...       Он крепко сжал подбородок Томми, поцеловал его в приоткрытые губы пылко и глубоко. Позволил себе от макушки до кончиков пальцев пропитаться этим ошеломляющим, диким счастьем.       Какие, нахрен, драки.       Какое нарушение правил.       Чтобы он только мысль допустил о вылете из Колумбийского. О призрачной угрозе не видеть так часто Томми Хиткота в коридорах университета, не зажиматься с ним по углам. Не слушать его, открыв рот, во время лекций. Не слушать его жалобы на сраную диссертацию.       — Отпусти, — забарахтался Томми вяло. — Отпусти, чертов извращенец...       — Теперь ни за что не отпущу, — пообещал Кью.       Он встал перед Томми на колени, завозился с ширинкой его брюк. Хиткот аж замер от удивления — Кью никогда не снисходил до минета. Принимал ласки с радостью, трахал упоенно. Но чтобы доставлять удовольствие в одну сторону? Никогда.       — Кью, ты не должен... — пробормотал Томми, вцепившись в его густые темные волосы, оттянув его голову от собственного паха. — Ну, ляпнул я... ты не должен... не обязан что-то давать взамен.       Кью фыркнул.       — Серьезно? — спросил он. — Заткнись и почувствуй, как я рад, что ты это ляпнул. Как я долго этого ждал.       Кью нежно втянул в рот его открывшуюся головку, пропустил за щеку, пососал легонько. Томми издал тихий задушенный стон, уткнувшись затылком в стену. Вздрогнул, когда Кью взял его член глубже в рот, размашисто проехался языком по уздечке.       Никогда еще Кью так не подстегивали стоны Томми, его неприкрытое удовольствие, пьянящая дрожь во всем теле. Он плотно обхватывал губами крепкий член, ласкал языком, позволяя Томми подмахивать бедрами, трахать его рот в быстром, рваном темпе. И от одного только соображения, как Хиткоту чертовски хорошо, от одного взгляда снизу вверх на его запрокинутую голову и блаженно прикрытые глаза, Кью заработал усерднее ртом, обхватил его яйца рукой, массируя, поглаживая.       Ни перед кем еще Квентин Кастелло не стоял на коленях, отсасывая с довольством и бьющей через край радостью.       — Квентин... — всхлипнул Томми, вцепившись в его волосы на ноте подступающего оргазма. Толкнулся так сильно в его рот, что у Кью выступили слезы на глазах. — Господи...       Хиткот застонал громко, бесстыдно. Кончил, забрызгав спермой подбородок и губы Кью.       «Кайф!» — подумал Кастелло сквозь марево обострившихся фантазий в башке. Как он будет Томми на руках носить, сосать ему каждое утро, лишь бы не отказывался от своих слов. Лишь бы позволил им быть вместе.       Поймал губами еще крепкий член Томми, лениво погладил языком дырочку на головке, извиняясь за недавнюю вспышку раздражения и неоправданные обвинения, ластясь. Облизал сперму с губ, носом уткнулся в курчавые лобковые волоски Томми, пытаясь отдышаться.       Когда шум крови в ушах несколько поутих, Кью поднялся на ноги, отряхнул колени от пыли.       Прижал к себе разомлевшего Томми со спущенными до щиколоток брюками, от души потискал за голую задницу.       — Может, — предложил Томми робко, будто боялся, что взаимность Кью ему примерещилась, — сходим куда-нибудь вечером? Ты, я, никаких разговоров о диссертации. Никакой ненависти, зависти, никаких мыслей о соперничестве с твоей матерью.       — Супер, Хиткот. Вот уж точно новый уровень отношений. Даже без ненависти, — улыбнулся Кью, погладив его по щеке. Томми закатил глаза. — Даже не думай, что я от тебя когда-нибудь отвяжусь... Ты мой, и все тут. С диссертацией или без, здесь, в Колумбийском, или там, вне его... Лучше, конечно, вне. Но для начала нам нужно придумать, как открыть эту чертову дверь. Она захлопнулась, а ключа у нас нет.       — Кью...       — Но мы можем провести время заточения с пользой... Я все еще возбужден, малыш.       — Кью!