Мы разбиваемся

Кира разбивается. Разлетается на мелкие осколки, превращается в пыль, рассыпается пополам, не в силах поверить, что Хинамори… Хинамори, такая нежная, красивая, ясноглазая — теперь ранена своим капитаном-предателем, и лежит в Четвертом отряде под капельницей и присмотром Уноханы-тайчо, которая единственная может поддерживать в лейтенанте ее хрупкую жизнь, что в любой момент может оборваться. Кира разбивается, стоит ему вспомнить, как зазвенела сталь их столкнувшихся клинков, как он призвал шикай, чтобы сражаться с ней — с ней, которую полюбил в первую минуту, как увидел, с той, что всегда так радостно улыбалась или застенчиво краснела — Кира и подумать не мог, что Момо может так взорваться, подобно своему файерболу, тогда, у здания Совета, где был прибит к стене труп Айзена. Сказали бы ему раньше, какой бывает в гневе его доброжелательная подруга — никогда бы не поверил, посмеялся бы — это же Момо, она милая, скромная и тихая… А вот ведь как оно вышло. Правильно говорят, что в тихом омуте черти водятся.

***

Кира останавливается у входа в палату. Момо недавно очнулась, и он сумел выгадать момент, когда у ее постели не торчал Хицугая, и пришел, чтобы… зачем он пришел, Кира сам не знает. Что он ей скажет? Они были лучшими друзьями, а теперь — кто? Враги? Или Хинамори ему все простила? Раньше Изуру думал, что она действительно может простить все. Добрая, милосердная, великодушная — он не думал, что Момо способна на ненависть, ненависть столь яркую, чтобы желать смерти другого. Но ему, Кире, она смерти не желала — или ему так казалось. Если бы доведенная до отчаяния Хинамори действительно хотела убить Киру, она бы просто ударила его Сокацуем, пока они стояли в клинче, с такого расстояния грех не попасть — но она горела желанием убить только Ичимару, который стоял за спиной своего лейтенанта и мерзко улыбался. Кире открылась другая сторона Момо, и этой, новой Момо он даже немного боялся. Хотя — раньше тоже боялся. Напивался вместе с Ренджи или Шуухеем, и жаловался вместе с ними на жизнь: Ренджи страдал, что его не замечает Рукия, Хисаги грезил о Рангику, а Кира молча слушал их излияния, заливая в себя саке, и только когда пьянел уже достаточно, печально начинал рассказывать друзьям, что чувствует к Хинамори, как ему нравится Хинамори, как он хочет сблизиться с Хинамори, а она… А у нее капитан Айзен или капитан Хицугая, и они ближе для нее, а Кира — даже не третий лишний, а просто оставшийся за бортом человек, которого не берут в расчет. Но Кира все равно пришел к Момо, притащил пакет апельсинов и теперь топтался у входа, не зная, что сказать, как начать, как облечь свои чувства в слова — пока не услышал ее голос: — Кира-кун? Ну конечно, она же почувствовала его реяцу. Какой он дурак. Мастер кидо вроде Хинамори не мог не заметить и не распознать его духовную силу. Кира вдыхает, как перед прыжком в воду, и входит в палату, где Момо лежит в постели, уже, к счастью, не присоединенная к капельнице, но все равно на ее открытых руках видны синяки от иглы. Изуру становится больно за нее, хотя она здесь не по его вине — они дрались, да, но он все равно никогда бы не ранил ее, только обезоружил или обездвижил с помощью Вабиске. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Кира очевидную банальность, о которой наверняка спрашивал лейтенанта Пятого отряда каждый, кто входил в ее палату. Но Момо все равно улыбается, как будто ее это совсем не раздражает. — Уже лучше, спасибо, — отвечает она. Кира вспоминает об апельсинах и вручает их Хинамори. Она берет пакет, достает один фрукт, подносит к губам, вдыхая свежий аромат цитруса. — Спасибо, — снова повторяет она, и двигается на кровати, давая ему место. Изуру послушно присаживается рядом, и снова чувствует, что разбивается. Он давно должен был это сказать — но они разбегались каждый по своим делам, занятые своими отрядами и своими капитанами, ставили между собой условные границы, пока не дошло до того, что им пришлось скрестить мечи. — Прости меня, — говорит Кира без предисловий. Видит, что Момо хочет возразить, уже знает, что она скажет, мол, я сама во всем виновата, как всегда, возложит груз на свои плечи, оправдает Изуру, как наверняка оправдала Айзена… Кира так не хочет. Кира виноват, а Хинамори права. Она и вправду оказалась права, когда напала на Ичимару, потому что тот был предателем, как и Айзен, и Тоусен, а Кира защитил капитана, и его вполне могли задержать, как пособника, но… наверное, Третий отряд уж очень нуждался в верхушке. — Хинамори, — говорит Изуру, и тут же поправляется, впервые называя ее по имени, — Момо-чан, я хотел сказать тебе… Прости меня. За слабость. И за то, что я тебя люблю. Так странно и отчаянно, но — люблю. Момо смотрит, как будто не на него, а в него, внутрь, под кожу и кости, туда, где в груди бьется сердце, и глаза ее теплеют. И от этого взгляда Кира вновь рассыпается. Вздох сожаления застывает на губах Хинамори — и Кира уже знает, что она скажет. Скажет то, после чего от него останутся одни осколки. Момо виновато улыбается. — Кира-кун, прости, я… И ее слова заглушает звук разбивающейся пополам земли.